Страсть к чистоте и порядку поломала Сенечкиной личную жизнь.
Между генеральными уборками и авральными чистками она не заметила кризиса семейных отношений . Да и сам уход мужа проззявила, увлечённо раскорячившись с щёткой над ковром. Не один месяц прошёл бы в неведении об изменении статуса, да при инвентаризации кладовки Сенечкина не досчиталась чемодана.
Чемодана было жалко. Мужа - тем более.
Столько сил потрачено на него. Столько средств. Моющих.
Где окопался изменщик - участливо стукнули соседки.
Муж сам отворил ей, и Сенечкина захрипела от боли. Ренегат стоял одетый …вернее раздетый в простреленную кетчупом майку, штаны с автографом на бедре от яичницы-глазуньи и тапочках ,,собачья ненависть,,.
Прижав к животу початую пивную бутылку, испуганный ПокаЕщёМуж попытался заслонить от Сенечкиной вопиющий натюрморт:
на журнальном столике, прямо посреди гостиной, на газетных листах по-хамски расположилась пластмассовая посуда. А из глубины притона к вельветовым останкам дивана прошествовала нечёсаная толстуха в сарафане... со сковородой жареной картошки.
Сенечкина ощутила себя сторонним наблюдателем, мимо которой прошла жизнь, гордо виляя задницей.
Конфискованный под крики негодования чемодан успокоения не принёс. Перед глазами плыли разнузданные васильки с сарафана соперницы и генеральное пятно с майки паршивца, напоминающее значок борцов со СПИДом. Сенечкина слегла.
За неделю забытья она только трижды чистила зубы, один раз приняла душ и ни разу не дёргала брови.
Но однажды встала на звук. Набрела на зеркало. Рукавом несвежей пижамы протёрла на нём чистую дорожку и увидела отражение мужа, увлечённо раскорячившегося с щёткой над ковром. Пахло порошком, освежителем, хлоркой.
Захотелось есть.
Хотелось жить.
Страсть к чистоте и порядку вернула Сенечкиной личную жизнь.
Между генеральными уборками и авральными чистками она живёт, как прежде и только брови больше не щиплет