Мы шли пешком по Арбату, папа выпил немного пива, было солнечно и хотелось прыгнуть до самого неба, и взглянув оттуда, задорно крикнуть: «Папка! Прыгай сюда! Здесь так красиво!»
Я повертел головой в поисках новых приключений и увидел толстую тетку с тележкой мороженного.
– Пап, дай десять копеек, мороженное хочу.
Мороженного совсем не хотелось. Хотелось учудить, чтобы стало еще радостней и веселей всем вокруг. Сюрприза хотелось.
Взяв руками мягкий сливочный брикет, я начал освобождать его от липкой фольги. Облизнул пальцы, кинул фольгу в белых потеках тающего пломбира в урну (пап, я помню что нельзя мусор мимо урны кидать), искоса взглянул на папу, улыбнулся до ушей и сильно размахнувшись кинул кирпичик мороженного вверх. Ух!
Медленно поворачиваясь вокруг своей оси, мороженное поднялось на высоту второго этажа и оттуда по плавной дуге начало опускаться на кучку ничего не подозревающих пестро одетых людей.
– Ох, что щас буд-и-ит... – пробормотал я под нос в предвкушении новой радости.
Огромная черная шляпа с толстым дядькой под ней, послужила аэродромом для моего мороженного. Оно весело плюхнулось в самую середину и разлетелось мелкими белыми кусочками на всех окружающих этого дядьку людей.
Еле сдерживая ликующий крик радости, я гордо вскинул голову и стал ждать реакции этих странных людей.
– Шит! Вота хелла ю дуинг!? – дядька в черной, теперь уже белой шляпе.
– Чего? – не понял мой папа
– Вас, мальчик, есть, кинуть, шит, как это по русски, айс крим, ту май. Я буду жаловаться! – совсем запутался толстяк.
Папа строго взглянул на меня и стал извиняться перед этим толстяком. Зачем просить прощения? Ведь получилось так весело! Разве надо извиняться, если всем вокруг, кроме этого дядьки, так весело?
Папа долго вспоминал английские слова, извинялся, еще раз складывал руки в просьбах прощения, потом прибежала переводчица и папа снова извинялся уже перед ней. Но нас забрали в милицию.
Мне давно перестало быть весело и хотелось зареветь.
Еще через пару часов мы снова шли по Арбату. Так же светило солнце, только было грустно и в уголках глаз пощипывали слезы, которые я украдкой отирал пальцем. Я дернул папу за рукав рубашки и попытался найти его глаза. Папа молча кусал губы и смотрел только вперед.
Потом он остановился, сел на корточки (какой все же большой у меня папка!), улыбнулся глазами (так умеет только он!) и сказал:
– Ох, ну и обормот же ты! – он крепкой рукой взлохматил мне волосы -Только обещай мне что больше так никогда не сделаешь?
– Обещаю, пап, – я уткнулся ему в плечо и заревел.