Я смотрю твои фотографии. Так смеялась вчера вот над этой, где ты в этом большом парике. Мика Джексон;). Хотя больше похоже на Макаревича. А еще на доброго льва Бонифация, был когда-то такой милый мультик. Только грустного-грустного льва.
Я потом так долго искала мужчину, похожего на тебя. Собирала как пазлы. Если есть в нем что-то родное, твое, едва уловимое даже, значит можно общаться дальше, если нет - значит мимо, проехали. В жизни ведь лишь потом понимаешь, "опосля", как редко бывает. Чтобы сразу картинка цельная. Не по частям.
Но неважно.
А еще я тогда поняла (практически сразу), что прежней уже не буду. Никогда-никогда. Я менялась. От того и все время молчала. Улыбалась только (глупо, наверно, выглядело со стороны).
Понимаешь, мне было страшно. Ну, не то что бы… (Это как в анекдоте про шлюху в борделе: «Ну да, ужас… Ну не то, что б прям ужас-ужас!!!»)
Я терялась, не знала, что сказать, как сказать. Да, стеснялась наверно. Особенно на людях. А потом расслаблялась. Наедине. В темноте. Запутавшись в простынях. Улетая. В твоих руках.
Губы помню. Чудесные губы. Терпкие словно бархат. По коже. Везде.
Больше не было в моей жизни таких губ. Поцелуев таких больше не было.
Много было другого хорошего. Правда, много, грех было б жаловаться. Но таких… не нашла. Не встретила.
Говоришь, у тебя была паранойя, начиная лет с тридцати? Что, мол, я родила от тебя?.. Странно все это. Как раз в это время я хотела ребенка очень. Но иметь не могла почему-то. Все болячки какие-то, целый букет. И лечилась, лечилась, то кололи, то резали. Ну потом, правда, вышел из этого толк. Мой сыночек. Родной! Самый лучший. Обожаю его. Мое солнышко.
Рассказать про развод неслучившийся?
Да не знаю я, что рассказывать. Вышло так. Я влюбилась. Сильно очень. Башку сорвало.
Он женат был. Я замужем, сыну два года.
Но ты знаешь, с тех пор, как тогда я вернулась на остров и тебя не застала, я всегда иду до конца. О несделанном ведь жалеешь в сто раз больше и возводишь в ранг идеала.
С той поры я в себе не душу ничего. Открываю сердце и пру напролом. Даже если вокруг все орут и винят, и клянут на чем свет. Все равно. Не могу по-другому. Натура.
Он влюбился в меня, я – в него. И практически сразу ушла от мужа. Вернее, муж собрал свои вещи и «амигос адьёс».
Ну а мой любимый завис в пространстве. Между мной и своей женой. Я ждала и надеялась, ни о чем не просила, просто верила, все образуется. У него хватит сил. Он ко мне приходил, жил со мной со среды по субботу. И жена его знала. Все всё знали, но он все никак не мог разорвать этот круг. Не хватало силы и мужества. Все хотелось гарантий. Чтобы точно знать, наверняка, что со мною будет не хуже.
Мы любили друг друга до одури. Не могли оторваться. Просто спины друг другу ломали. Это счастье такое, как наваждение. Ночью - мой. Днем – тоже мой. Потому что жил мной, мне писал, мне звонил каждый час, мной дышал. Но зачем-то каждый раз возвращался в тот дом. Поругаться с женой и матерью, подоказывать, что не подлец. А зачем? Разве это что-то меняет?
Я не стала тянуть и держать. Устала. Собрала его вещи и сказала «иди». Ступай обратно, бей себя в грудь, живи из чувства долга, занимайся сексом из чувства долга, если можешь, кончай из того же самого чувства. Будешь жить, как и раньше, в разных комнатах, в разных мирах. А, встречаясь на кухне и в ванной, время от времени грызться из-за грязной посуды, сигарет и носков. Или просто от нечего делать. Чтобы чувствовать, что все еще жив.
Вот такая история. Он, конечно, ушел не сразу. Возвращался, как бы, вроде бы насовсем. Только было уже слишком поздно. У меня больше не было веры. Чувства были, а вера ушла. Вместе с ним, в тот день, когда он виновато стоял у двери, теребя свои шмотки, бормоча что-то там несуразное, мол, сегодня жена болеет, он и вправду остаться не может, но в четверг, если можно, приедет...
И так мелко все это. Нызэнько-нызэнько. Под ногами. У самой земли.
А потом я уехала в Прагу. За неделю за Рождества. Католического, не нашего.