Все, что к тебе чувствую, я намотаю на кулак и разобью его о стену. Костяшки будут болеть, зато внутри прохладно отпустит. Меня не прошибешь. Больше. Ни разу. Хватит. Наелся. Больше не ем. Харам! Теперь не получится. Только мозгом, только им, никаких там эфемерных, неустановленного местонахождения, порывов, якобы, души. В очередной раз потерянное где-то в складках одежды, в отсветивших свое днях, сладкое на вкус и теплое на вид, это странное слово, олицетворяющее Бога, укрепляет мускулатуру моего разума до состояния натруженной мозоли, о которую хвастуны тушат бычки.
А, ангелы существуют. Только живут не более двух дней. Потом они умирают. Ну, не совсем умирают - просто, превращаются обратно в обычных людей… И это невозможно изменить. Мне – подавно. Будь у меня в руках тайная карта пути в Шамбалу, утраченный свиток, готовый превратиться в пыль, где начертаны ответы на вопрос вопросов, я не смогу ничего изменить. Так заведено. Пора смириться. Не проиграть, а просто принять. Дико зажгло и смачно остудило.
Траектория перемещения хранилась в голове со времени предыдущих путешествий - суши-бар, пара пивных кабаков, пара борделей и снова суши-бар… Суши, суши, море суши. Когда-то вначале было суши. Теперь, похоже ими закончится…
Моя Москва – ночная, пустая, недружелюбная, с бомбилами кавказских кровей на полуразвалившихся жигулях, феерическим светом клубов и казино, которые не прошли мой личный фейс-контроль.
У меня свои тропы в этой пустыне. Где промозгло, неуютно и темно. Условный уют кабаков стараюсь не замечать, я весь там, за витриной, в продрогшем воздухе ненужной мне сто лет свободы. В упрямом поиске нирваны, я проделываю весь запланированный ритуал до конца и, пьяный, тяжело вываливаюсь на Садовое кольцо. Смотрю на небо. Представляю зачем-то, как там, над облаками летят самолеты. И мечтаю оказаться в одном из них. Летящим в тропическую небыль. Пальмовую выдумку. Сверкающую иллюзорность атоллов. Пьяная турбулентность несет меня вперед, без цели и маршрута.
Пора бы домой, я уже сделал достаточно, чтобы заснуть, забыться, впасть в летаргию до отвратительного на вкус и взгляд полудня. Когда мир будет омерзителен настолько, что я, дождавшись темноты, снова скользну в тени подворотен, нырну с головой в море суши-кабаков-аппартаментов…
«Подождите, пожалуйста, здесь, девочки сейчас выйдут…»
Я подожду, я не тороплюсь, я могу вообще остаться там, где прикажите и девочек можете не приводить, пускай спят, бедолаги. Только, пиво не забирайте – я через него смотрю на реальность. Это мои очки. Пивные линзы. Дайте мне побыть неустойчивой тенью, намеком на человека в углу пошло обставленной комнаты. Я даже говорить буду ни о чем, о возмутительных глупостях. Я буду ласков с девушкой, продавшей мне свое тело на пару часов. Я непременно развеселю ее и не буду настаивать на сексе. Если он случится между нами, спишем это на недоразумение по недосмотру. Я сыплю в ладонь соленый арахис, так нелюбимый мной в другой жизни. Пиво льется в бездонную утробу. Мне хорошо, мне так мерзко хорошо, что я хочу остановить время, говорить с ней (как тебя там?), забыть, как, там меня, расплыться по креслу издевательской карикатурой на живое существо. Меня нет. Я не существую. Мой кошелек и купюры в нем, гораздо реальней их обладателя.
Пока я аккуратно, собирал в ладонь крупицы событий еще одного, прошедшего года, вертя каждый кристаллик в пальцах, пытаясь оценить его весьма условные достоинства, головокружительный вихрь самого последнего дня, заставил стряхнуть пыль с рук. Я хлопнул в ладоши, сбрасывая за ненадобностью последние соринки и выдохнул твое имя. Я все еще помню, как тебя зовут. Я все еще не могу забыть. Пробиваясь сквозь непроглядную метель слова «ждать», я буду чертить на закатном стекле схему своего неизбежного будущего. Год крысы. Все мы крысятничаем. Харам! Все харам! Никаких твоих мнимых отражений в витринах. И на этот раз, навсегда…
Пара дней и я снова стану скучно вытирать пыль с книжных полок и втягивать носом аромат свежего белья, аккуратного сложенного в моем шкафу. Я не лягу в джинсах поверх покрывала и не буду ходить в тапочках по ковру. Тщательно выбритый, соскобливший всю порочную слизь со своего тела, пустой и нечистый внутри, я буду лежать под пуховым одеялом в наушниках, поглощая через экран плазмы новое голливудское муви…
А потом, мутное утро будет хлестать меня по роже жгучим кнутом январского ветра, когда я буду пробираться сквозь сумерки в сторону работы.
Нежеланная, назойливая и эфемерная, величиной с игольное ушко, надежда, будет тлеть фитильком среди скудных утренних огней.
Дайте, дайте мне еще пару минут-часов-дней и я вернусь. Один. Только я один.