К полудню новость докатилась и до их расчетного Центра, вызывая недоумение и жгучий интерес окружающих Станиславу Сергеевну сотрудников. Версии одна другой смешнее и страшнее, подхлестнутые воображением, как скакуны, лишённые вожака, пытались вырваться на простор, но твёрдая стена здравого смысла тут же пресекала их бег.
Невыносимое чувство боли, как при роковой утрате, испытывала сама Станислава Сергеевна, несмотря на попытки отмести самое страшное и не впадать в панику, пока нет ясности в происшедшем.
Но какая-то часть её души провалилась безвозвратно в неведомое, что-то уже плакало внутри неё или рядом с ней. Она это ясно ощущала.
А произошло следующее.
Анатолий Васильевич Мареев, коммерческий директор их фирмы, исчез самым загадочным образом. Причём, тёмные, не распутанные обстоятельства в этом деле отсутствуют. Просто нет самого Анатолия Васильевича.
Уже пять дней коммерческий директор проживал в квартире один, супруга с подругой уехали отдыхать в Египет. О том, что вечером он вернулся домой, свидетельствовали его ботинки в прихожей, барсетка с документами на столике в той же прихожей на галошнице, аккуратно висевшие у двери ключи от квартиры, мобильник на журнальном столике у дивана с пропущенными вызовами после 22.30.
Красивая яркая рубашка из стопроцентного коттона с коротком рукавом и прыгающими кенгуру на жёлтом фоне (Анатолий Васильевич любил броские необычные рубашки отменного качества) висела на спинке стула в гостиной, и песочного цвета джинсы, которые являлись частью облика директора в его последний рабочий день, висели там же, на стуле, под рубашкой.
Квартира находилась на девятом этаже шестнадцатиэтажного дома. Окно было распахнуто. Внизу заботливой хозяйкой первого этажа был разбит садик. Куст сирени с набирающими силу метёлочками, высаженные рассадой астры и жирные листья тюльпанов (цветы были оборваны задолго до происшедшего) – всё это было в идеальном состоянии. Зелёные, полные хлорофилла клетки растений не содержали ни малейшего намёка на потревоженный покой.
Стена двух комнат уютной, с любовью обставленной и оригинально украшенной трёхкомнатной квартиры Мареевых являлась торцом дома, что здорово ощущалось зимой. Поэтому с левой стороны соседями были только пролетающие мимо птицы. Справа жила соседка – бабушка, которая уже месяц как выехала в деревню под Можайск до холодных осенних дней. Её окно было плотно закрыто.
Нижние жильцы провели ночь спокойно, вызывающих тревогу звуков не слышали, на вопрос милиции – не было ли гостей сверху или по воздуху, недоумённо переглянулись, а закрыв за вопрошающими дверь, покрутили пальцем у виска.
Хозяева верхней квартиры постоянно находились в разъездах или других квартирах, эту они сдавали. Но две недели назад прежние жильцы уехали, а новые ещё не образовались, и посему все пластиковые створки окон этой квартиры были наглухо закрыты.
Но самый шокирующий и исключающий все версии по поводу выхода обитателя сего жилья на лестничную площадку без телефона и документов был абсолютно неопровержимый факт закрытия входной двери изнутри на задвижку.
Скалолазанием Анатолий Васильевич не увлекался, интереса к полётам не испытывал. В злополучный вечер в 23.00 он должен был отзвониться партнёрам в Мурманск. Важность звонка была первостепенной, ответственность генерального – общеизвестной, поэтому уже утром следующего дня после безрезультатных поисков и звонков дверь была вскрыта. Из моргов и больниц на всякий случай собрали информацию. Статный, чуть полноватый мужчина 45 лет, ростом 182 с красивой проседью, прямым носом и холёными руками туда не поступал.
- Станислава Сергеевна, - её окликнула молодая сотрудница Кристина. - А Верочка будет сегодня? А то этот поросёнок завис на самом интересном месте, - показывала она рукой в сторону компьютера далеко не первой молодости и смущённо улыбалась.
Вынырнув из глубин своих переживаний на поверхность окружающей действительности, Станислава тоже улыбнулась в ответ
- Верочку я сегодня отпустила, ей на дачу надо к ребёнку, пятница же.
Скорее не поросёнка, а свинью тебе подложили, - подумала Станислава. - Надо будет девочке организовать новый процессор, она кажется умненькой, да и старается.
Периодические шушуканья по углам с удивленно округлёнными глазами проходили вне сознания Станиславы, но только очень внимательный психолог мог бы заметить, что сегодня все действия и слова этой не очень молодой, но и совсем не старой женщины с умными глазами и интересной улыбкой диктуются состоянием «автопилота».
Истинное её сознание как бы разделилось на две части.
Первая часть – тёмная, глубинная, почти абсолютно инертная, о существовании которой мы вообще не догадываемся в нашей обыденной жизни, провалилась в совсем уж темный колодец и плакала там, свернувшись и дрожа от боли.
Вторая – более подвижная, ищущая перемен, металась в каком-то вневременном пространстве, где существовало вместе и то, что было, и то, что могло бы быть, но почему-то не произошло. Мелькали места, где бывал он без неё, и те, где бывала она без него, и те, где они могли бы быть вместе, но никогда не были, заглядывая в каждый, то ли реальный, то ли созданный воображением закоулок с отчаянным зовом: «Где ты? Ну, где же ты?»
Первая, совершенно сдавшаяся часть души почему-то обладала твёрдым знанием, что его больше нет, причём нет не только в этой, заполненной звуками, красками и запахами, полной стремлений и желаний жизни, а нет вообще, нет совсем, нигде. И от этого последнего тяжёлого «нигде» вторая, тревожно мечущаяся часть души приходила в полное возмущение и негодование.
- Так не бывает, так не должно быть, это нечестно, почему? - крик волнующейся части души старался взметнуться как можно выше, и, казалось, что от высоты и пронзительности крика могло измениться что-то в мироздании, кто-то вдруг, наконец, заметит ошибку и повернёт всё вспять.
Если бы существовали начальники и руководители над нашими мыслями и Станиславу призвали бы «на ковёр» с вопросами: что такое - «нигде», почему «нечестно», в каких таких закоулках бегаете и кому кричите, она бы совершенно искренне призналась, что не знает этого, просто ей очень больно.