Песочные часы - 2. Вовкины песни

Евгения Гут
       Вовка вернулся в Екатеринбург, но какая-то часть его души осталась у меня вместе с записями его турецких гастролей. Это немногое для меня было совершенно достаточным. Вовкины песни мне нравилось слушать в одиночестве, в машине. Для меня он не был "шкафом" в адидасовском костюме, по ошибке принятым за киллера. Он был частью моего детства, моей жизни. Слушая его песни, я пыталась понять, что с нами произошло.
 Когда назревали вопросы, я их задавала и почти всегда получала ответы.
 Теперь это был только мой мир перевернутых песочных часов.
       В Стамбуле он пел в ресторане. Я неплохо знаю Стамбул, поэтому легко вписала в его облик и русский кабак, и десант уральских музыкантов, и Вовку – реанимированного, каким я помню его по"Малахиту","Уральским пельменям" и "Космосу".
По тем временам, когда, если пили, то пели, а не плакали.
 Я смешала кусочки двух разных мозаик, и собрала новую картинку. Естественно, остались лишние фрагменты. На всякий случай, я и сейчас храню их в одной чердачной коробке. Вдруг понадобятся?

       Как торт, обколотый именинными свечками, вставал передо мной Стамбул, утыканный минаретами. Они торчали отовсюду, даже из греческой базилики Софийского собора. Панорамный вид с высоты двадцать восьмого этажа Вовку опьянял.
- Я работал вечерами, но петь мне хотелось с самого утра!- восторженно рассказывал он.
- Я никогда не смотрел на мир с такой высоты, разве с чертова колеса в парке культуры. Но что там увидишь? Пейзаж Шишкина "Уральские дали". А тут! Дух захватывает!
       Я принимала его восторг снисходительно, но не возражала. У меня в Стамбуле дух захватило только на Босфоре. Все остальное было тем же шафрановым Востоком, на который я успела насмотреться в своих Палестинах.
- Ты не понимаешь!- сердился Вовка.- Из окна гостиницы я вижу, как сходятся Европа и Азия!
- У нас на Урале они тоже сходятся. Столб стоит: граница.
- Не опошляй! – уже злился Вовка, там это чисто географически, условно, а вокруг одно и то же, и в Азии, и в Европе.
- И здесь одно и то же и в Азии, и в Европе! И в Старом и в Новом городе, и везде, если хочешь…
- Нет, - уже не мне говорил Вовка, – тут особая энергетика! Всё сжато: пространство и время. Эпохи и цивилизации.
 Из динамика лилась любимая песня о затерянной в снегах Земле Санникова:
"Есть только миг между прошлым и будущим…"

Я тоже не ощущала жизнь как путь. Для меня она все еще была вспышкой, но я уже знала, что наше сегодня родилось вчера.
- Зачем ты пошел в экономический? Зачем полез в торговлю?- спрашивала я у Вовки.
-А-а-а!- нехотя отвечал мне он,- козёл голодный был, капусты очень хотел! Не вороши! Давай лучше о светлом.
-Давай,- соглашалась я. Мне было интересно узнать, где он провёл границу между "светлым" и "всем остальным". Вовкин голос вытягивал из чердачного сундука пропитанное нафталином забытья лоскутное одеяло памяти.
- Проветрим?

Солнце проваливалось за горизонт, как монета в прорезь игрового автомата. Дорога петляла вдоль берега Мертвого моря. Мгла стирала контуры дальних иорданских гор, и лиловые отблески преломленного в кристаллах света фар прыгали на соляных столбах возле пещер Содома. Оглядываться ли назад? Вовкин голос просил оглянуться:
 
"Девятый класс. Молчит звонок. Апрельский луч упал на стены. Как долго тянется урок. Как долго нету перемены…"
Да, с нетерпением ждали перемены. Жаждали перемен…



Иду фотографироваться на паспорт. Вчера мне исполнилось шестнадцать. На карточке девочка в коричневом школьном платье, с косой.
В последний день весенних каникул получаю паспорт. Вечером в беседке детского сада мы его "обмываем ".
 Нас немного, но народ присоединяется. Еще нет семи. Выворачиваем карманы в Генкину пущенную по кругу кепочку,- что-то набирается, мелочь.
 В магазин идет самый старший – долговязый десятиклассник Ольнев. Ему дают без проблем.
В ожидании гонца сидим на перилах беседки, как птички на жердочке, и слушаем Генку Беляева. Он, как и Ольнев, десятиклассник, почти выпускник, старше нас на целый год.
       Генка выпендривается перед Ольгой и просто издевается над гитарой. Из трех аккордов он владеет только барре и сильно бьет по струнам монеткой. Это у людей песни разные, у него одна:
" А у нас на озере лилии цветут. И мою любимую Лилией зовут!"
Водяные лилии… цветы с картинки, что-то редкое, вроде нильских лотосов! Девочка - Лилия! Тоже, наверно, небожительница.
В нашей школе такая была одна. Очень давно. Её пожелтевшая фотография на стенде в вестибюле – реликвия школы. Сама Лиля Назмутдинова – чемпион страны по художественной гимнастике.
"Поплыву по озеру, лилии сорву…"- поет Генка, и мы находим в этом особый подтекст, понятный только нам.
Тут в беседке появляется новенький. Мы видели: днем стоял у первого подъезда грузовик, кто-то въезжал…
- Саня Стариков. С сегодняшнего дня здесь живу!
 Мальчик добродушно улыбается, а мы его беззастенчиво рассматриваем: худой, длинный, скуластый, голубоглазый.
 Наши мальчишки не проявляют ни враждебности, ни дружелюбия. Они игнорируют появление еще одного себе подобного в компании, где только три девчонки. Генка деловито крутит колки гитары, струны подтягивает. Докрутил до того, что одна лопнула…
- Ё-п-р-с-т!!!- с досадой тарахтит Генка. В нашем присутствии мальчики не матерятся.- И запаски нет, бл-л-ляха муха!
-Первая? – спросил новенький,- должна у меня быть… - и он ушел за первой.
 Тут уж мы с девчонками пошли в бой за хорошие манеры:
- Интересно, откуда такой антагонизм? – съехидничала я.
- Вообще! Обалдеть можно! Слепоглухонемые и отсталые во всех отношениях! - возмущалась Люська, Так же нельзя! Переехал человек, не знает никого, будьте людьми!
 Она всегда взывала к человечности, а Ольга умела достичь большего результата, но при этом пользовалась тайным  оружием из женского арсенала:
- Высо-о-окий! – мечтательно пропела Ольга.
 Это было жестоко по отношению к главному комплексу мужского большинства в нашей беседке. Комплекс был тайным, и Ольгино единственное слово сработало.
 - Ладно, завязали,- отозвался Беляев, но напряженность осталась.
 – Где только носит этого Ольнева?
 - Вот, весь набор,- новенький Саня протянул упругие кольца струн Генке.
 -Спасибо, Старик! – не без удивления выдавил из себя наш гитарист, находясь под прицелом Ольгиного взгляда. – Играешь, что ли?
 - И не то, чтобы да, и не то, чтобы нет…- словами из популярной песенки отбился новенький, а я уже дергала Вовку за пиджак:
       -Спроси! Спроси, в какую школу он записался?
 Вовка сидел тихо. Ему совсем не хотелось завтра возвращаться в свой музыкальный интернат. Из-за этой музыки он на класс младше нас учится.

Школ, в которых обучалась наша густонаселенная подворотня, было три, и всем хотелось узнать, чьего полку прибыло.
Тут появился Ольнев с двумя "огнетушителями", и народ оживился.
Начали выбивать пробки, превращая дешевое фруктово-ягодное в шампанское. Не зря же оно фруктово-выгодное! Полезли под крышу беседки доставать спрятанные там стаканы. Люська с Ольгой выгребли из карманов барбариски и дюшески, способные заглушить запах пары глотков вина. Генка все это время возился с гитарой, но струну не поставил. Вовка забрал у него инструмент, быстро закрепил струну и под грифом, и на колке. Скрипач все-таки! Он же и настраивал всегда Генкину гитару. По дворовым понятиям, Вовка играл на ней классно! Но сам Хавченко так о себе не думал. Он и тогда уже знал, что путь от хорошего к лучшему бесконечен.
- Что-то стало холодать! – баском намекнул рыжий Федотов.
- Не пора ли нам поддать? – сразу несколько голосов продемонстрировали знание городского фольклора.
- Ручки зябнут, ножки зябнут, - Федотов делал из этого пионерскую речевку.
- Не пора ли нам дерябнуть! – весело подхватывал мальчишеский коллектив.
Было по-настоящему зябко. Почерневший снег просел, но растаял только на припеке. Стояла грязная весна, с заходом солнца лужи покрывались льдом, тротуары становились скользкими, и пить холодную кислятину лично никому не хотелось. А вот вместе пили все: немного – по глотку, и стакан передавали из рук в руки по кругу. Пили и пели.
       Вовка выводил высоким чистым голосом посвященную мне песню о прошлом:
"Мы стать хотели рослыми в пятнадцать лет.
Мы стать хотели взрослыми в пятнадцать лет.
На фильмы до шестнадцати в пятнадцать лет
Умели пробираться мы…"
Да, мы радовались, получая свои первые паспорта.

 Уже стемнело. Дорога, по которой я ехала, резко повернула влево. Впереди лежал сонный город Иерихон, стены которого в древности рухнули от резонирующего звука труб иерихонских.
 В Вовкиной джаз-банде заливисто смеялся саксофон, люто бил по тарелкам ударник, голоса гитар усиливались синтезаторами. Шатался Иерихон моей памяти, а Вовка допевал свою песню уже хрипловатым мужским голосом:
"Пятнадцать лет такая давность, такая дальность
Один из нас уже бездарность, другой из нас еще поэт.
А третий стал ученый-физик, четвертый стал искусствовед.
А пятый – это Ванька дурень : он получил пятнадцать лет!

       Мы еще не знали, что ждет нас всех вместе и каждого лично. Мы не знали, что, выйдя из нашей беседки, но еще не став ученым-физиком, можно отхватить смертельную дозу радиации. Мы все писали стихи, но не думали, что став лучшим Поэтом, можно получить почти этот самый срок. Нам казалось, стихи можно положить на музыку, оказалось, что и на стол следователю. И еще очень многого мы не знали. Мы были патриотами, но не ортодоксами, и не хотели верить, что только оставаясь тихой бездарностью, можно из беседки доползти до столицы и стать  политическим шаманом государства.
 Широко раскрытыми глазами мы смотрели в будущее, предвкушая праздник.
 Вовка спел про пятнадцать лет и передал шестиструнку Сане - новенькому. Хозяин гитары хотел возразить, но осекся.
       Новенький взял незнакомый  аккорд и запел. Песню Беляев сразу узнал. Он слышал её в кабинете физики, в препараторской.
 Генка переделывал лабораторную работу, а студенты - практиканты слушали записи. У них был "Маяк". Пелось там про какие – то планеты со странными названиями, до которых очень далеко, и про космическую мглу, которая вокруг. И эта песня там была тоже. Генка тогда даже не понял, отчего студенты тащились. Вроде и мотивчик простенький! И певец – не Кобзон!
 Надо было вслушаться в слова:

"В королевстве, где всё тихо и складно,
 Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь…"

Для нас песня была незнакомой, мы следили за развитием сюжета, а Стариков, можно сказать, и не пел, а рассказывал под гитару озорную историю о "бывшем лучшем, но опальном стрелке"
Медиатором он не пользовался, струны перебирал пальцами, в конце песни резко хлопнул по ним ладонью, прервав последнее звучание.
- Это Высоцкий! – догадался Самойлов Сашка.
- Кто – кто? – переспросила я.
- Высоцкий Владимир, - уже уверенно объяснял Самойлов. – Он сам песни пишет. Скоро один фильм должен выйти! А так – опальный, не про то поет…
И новенький подтвердил, мол, да, Высоцкий Владимир .
Мы знали, что такое "опальный". Оттепель давно закончилась, стало холодать.
- В какую школу ты записался? – как можно более равнодушно спросила я.
- А-а, серая такая, вон там,- и он сделал жест в сторону нашей школы.
- В какой класс? – поддержала меня Ольга.
- В девятый "А".
- Это наш класс!!!- обрадовались одновременно Люська, Ольга и я.
 Новенький посмотрел на нас с некоторым интересом и подвел итог:
-Значит, одноклассники.
-И я одноклассник, произнес, налегая на "О" Сашка Жемчужников. Они меня длинным зовут. Теперь нас двое, длинных-то. Хи-хи!
       Жемчужников тоже был новеньким. Он пришел к нам уже в третьей четверти.
Его отец прежде работал на каком-то секретном заводе в такой глуши, где даже учителя окают. Сначала его говорок нас раздражал, и мы передразнивали:
 -"По-ойду покуру!"
       Смеяться над его выговором прекратили после одного урока физики, когда он запросто вышел к доске и объяснил решение задачи, которую, кроме него не смог решить никто.
- Ляхтрон вылетаить и бомбордируить,- начал Жемчужников. Дальше пошли длинные формулы. Учитель-практикант потом за ошибку извинялся, это была его домашняя работа по ядерной физике на 4 курсе физмата.

 - Куришь? – спросил Жемчуг Старикова и предложил "Шипку" Новенький взял, размял сигарету и зажег спичку.
 - Курю, а вот пить давно бросил, еще в шестом классе.
Люська это услыхала. Она пыталась сдержать смех, но не могла:
-Смотрите! Он не пьет! Хи-хи! Давно бросил! Хи-хи! В шестом классе!
- А у нас все пьют, курят, рассказывают анекдоты! - с наигранным отвращением Ольга перечисляла наши пороки.
- Мы еще ничего не бросили, мы даже еще не всё попробовали!- она дразнила Генку своим повышенным вниманием к другим, а тот с полоборота заводился.

       Вовкин голос из динамика машины звучал слащаво и на восточный манер:
" В каждой строчке только точки после буквы "л"…
Ты поймешь, конечно, все, что я сказать хотел…
Сказать хотел, но не сумел…"
Я ощущала его присутствие , но он был не в кабине со мной, а снаружи - распластан на лобовом стекле. Расстегнутая адидасовская куртка закрывала обзор, я не видела дороги, а Вовка требовал от меня немедленного ответа...Все шелестело и шуршало, вопросов я не слышала,поэтому сама придумывала их и отвечала...

 - Да! Я согласна. Этой весной мы все были влюблены!
 - Но чувства были робкими, невысказанными и грустными.
 - Это были светлые чувства, хотя мы влюблялись невпопад, как в комедии ошибок.
 - У нас не было никаких любовных треугольников!
 - Если бы кто-то попытался графически изобразить кривую наших влюбленностей, у него бы получился, как минимум, ковш Большой медведицы!
 -Мы выбирали не тех, кто выбирал нас.
 -А, если бы у нас с тобой тогда совпало?
 - Не знаю…все могло бы быть…
 - А может сегодня видеть друг друга не могли бы?!
 - И так могло быть…
 -А все-таки, почему ты даже не пытался?
 - Ну, знаешь…робел, наверно. Ты-то какая была!
 -Я была очень несчастная! Вы меня втроем домой провожали… и уходили.
 - Вместе уходили, по-честному.

В густой темноте пролегает мой путь. Содом и Иерихон остались внизу. Где-то надо мной Кумран – лабиринт древних пещер. В одной из них не так давно бедуинский мальчик обнаружил старинные свитки. Пергамент пролежал в глиняном кувшине почти две тысячи лет. Находка у Мертвого моря - еще одно жизнеописание Христа, еще одно Евангелие.
 Энергетика этих мест запредельна. Я слышу: то ли гудит ветер, то ли звонит колокол. Звук опускается сверху, плывет и переливается в голос страстного богомольца:
 "…Пока земля еще вертится, пока еще ярок свет,
       Господи, дай же Ты каждому, чего у него нет:
       Мудрому дай голову, трусливому дай коня,
       Счастливому дай денег…и не забудь про меня."
 
Я понимаю, что это Вовкин голос. Какая же я счастливая! Я тихо пою вместе с ним!