(Из "Осени на Луне". Это все было со мной (случилось происходило) тогда, у Тургенева Ивана Сергеевича, в парке, который еще его дед двоюродный - Иван Иванович Лутовинов основал, и до сих пор там привидением бродит , - Спасское-Лутовиново!)
ПРИВИДЕНИЕ
«Затрепетали губы и веки,
В глазах появился жизни признак…
Здесь он еще, но не здесь уж навеки…
Кто он? – Он – призрак…»
( Из Адама Мицкевича)
«Дерево №612, серебристый тополь, диаметр– 1,3м, высота– 36м, бонитет– 4, состояние плохое – дупло (0,3Д-4м.)………
Надо работать…
«Луна – это серебро и жемчуг…»
Где-то в корнях этого огромного дерева или в дупле, заплывшим столетним натеком пахучей смолы, хранит он свои лунные сокровища. 250лет назад он сам посадил это дерево в точке полной луны, где теперь в полнолуние он пьет лунный флюид…
Вчера ночью он приглашал меня войти в дерево…– но я не смог шагнуть сквозь клубящийся желтый туман…
«Луна – это серебристый тополь»...
Неохватный ствол в толстой светлой коре, бугристой и изрезанной, как лунные горы и кратеры. Чем выше, тем ствол светлее, еще светлее – листья, аккуратные, плотные, на длинных гибких черешках. Серебристые тополя – одни из самых высоких деревьев в парке. И листья их, колеблемые ветром, радостно плывут под самой Луной косяками серебреных рыбок…
Ну и дела! «Возьми,– говорит,– горсть листьев с этого дерева и сожги их в полнолуние, в час луны, и я приду к тебе, и ты опять сможешь задавать свои идиотские вопросы…– гхе, гхе…» – и дал мне серебряную денежку на память…
– А Вы явитесь, чтобы опять смеяться жутким кашлем? – Гхе, гхе…
Хорошо, что не на этом заколдованном дереве свил я свое гнездо, а то не слез бы никогда. Он утверждает, что этот тополь и Луна – одно и то же».
(Из дневника лесоустроителя)
Как мне не хотелось никуда уезжать! После очередной грозы наступило затишье – любовное примирение…. Счастье мое было рядом. Мои руки, глаза, сердце – стремились к Любимой, душа летела к Солнцу, к свету, к спасению…– и не встречала преграды. Радость и синяя тишина окутали меня. Еще шаг,– и никакие силы не разлучат нас!
Как расстаться? Как я мог подчиниться этому темному – надо, ты должен, необходимо. Мне говорят, что есть такое слово – «надо», а я знаю другое, лучшее слово – «не надо!»
Как меня ломало и крутило еще задолго до отъезда! Я болел и стонал, и плавился разум, пытаясь понять это удивительное – «надо»; сны необычно яркие, странные тревожные сны мучили ночами…
И все же я поехал. У нас все было хорошо, как никогда,– Она даже пошла проводить меня на вокзал…
Поезд тронулся, и мое сердце забилось тяжело, неспокойно, с привычной болью и с какой-то – отчаянной безудержностью, бесшабашностью последнего рывка…. Я никогда не мог терпеть разлуку, переносить спокойно эту боль – я безумствовал…. Прыгал, плавал, лазил по деревьям, скакал на лошади…– мое беспокойство требовало движения, бега…
В поезде, я так и простоял у окна, ничего не видя и не слыша, кроме стука – то ли колес, то ли сердца…
Дорога привела меня к воротам огромного старинного парка, бывшей дворянской усадьбы, где за два месяца, измеряя диаметр и высоту двухсот летних деревьев и, отмечая их на плане парка, я должен был заработать деньги, – без которых на Луне никак нельзя!
Тревожный и беспокойный, подвижный и сильный, ранним весенним утром входил я в ворота парка…
Сразу же за оградой качались, шумели, как морской прибой, ветлы. Толстые, но не высокие, они еще тем напоминали волну, что разворачивал к ветру нижнюю сторону листьев, светлую, как пена на гребне. Дорога шла чуть под гору, деревья становились выше и выше, я погружался в живую зеленую тень, вверх убегали солнечные зайчики, – туда, где бушевали волны…. А внизу становилось все тише, и тишина наполнялась птичьими голосами…
И я утонул: темные липовые аллеи, светлые поляны, незабудки цветут всюду…. Листва еще перекатывала и сбрасывала крупные дождевые капли, а на небе ни облачка и зелень сияла! Широкий пруд туманился под утренним солнцем…
Однажды мне показалось, что у всей Зеленой Природы: у деревьев, у трав…– одна душа, а ее центр, ее разум находится в этом парке. Побывать здесь, значит – взглянуть в глаза ВСЕЙ ПРИРОДЕ.
Здесь был музей, когда-то здесь родился и жил Великий Человек, и теперь сюда приезжали почитатели, шли в дом, в парк…. Правда, в основном приезжали просто так, провести время…
Приезжающих встречали работники музея. Они здесь не просто жили – они шли, им ведом был путь, они вели за собой других людей. Они старались приобщить их, даже людей случайных, к чему-то великому, светлому!– к высотам искусства и творчества. Говорили о добре, любви, о вечных ценностях.
Чтобы вести за собой, надо самому взойти! – они читали, думали, искали, работали над собой, – стремились сами быть лучше, добрее………….
Вот он – благородный путь служения и жертвы! Они знают, как выйти из тюрьмы! И я потянулся к ним…
Меня остановили – Газа. Девушка – лицо строгое, немного темное и скорбное, а главное – Глаза, большие, красивые и печальные. Смотрит на меня из черного вельветового капюшона, как лик иконы.
– Хотите, я покажу Вам музей?
– Я так люблю сидеть в этом вольтеровском кресле.
– А у нас в парке по ночам, вот уже двести лет, бродит привидение – дух старого барина. Он выходит из склепа – и в деревне, около двенадцати, всегда так ужасно воют собаки! – ходит по аллеям, что у пруда, а потом идет в самое глухое, дикое, заросшее место…
– Приходите к нам вечером пить чай! У нас всегда хорошая музыка: Моцарт, Вивальди, Шопен…
Их наставником, вдохновителем был Человек-Голос: лицо его полностью скрывали борода и темные очки. Он говорил! – всегда о самом важном и возвышенном…– именно он воодушевлял всех, работал неутомимо, меньше всех спал, всегда помогал другим, с радостью взваливал на себя любую работу, даже физическую…
Я удивлялся. Я задавал ему вопросы и получал убедительные ответы, подкрепленные цитатами из книг великих писателей и Гения, жившего здесь раньше.
Преклоняясь перед его Делом, я спросил:
– Ну, и что дальше? Что будет, если я и день и ночь буду работать для людей – мы и так все работаем, друг для друга – вымотаюсь, упаду от усталости?
– Если Вы действительно отдадите все свои силы людям, будете добры до конца, действительно упадете! и себя забудете, думая только о людях…–
Тут он вдруг снял свои темные очки, которые раньше при мне не снимал, и взглянули на меня ясные, умные, зеленые глаза:
– Тогда к Вам придут ВСЕ ЛЮДИ.
Его, на миг возникшее, лицо улыбнулось и исчезло, уже навсегда для меня – он снова надел очки.
Я все более проникался миром и духом этих людей, все сильнее чувствовал парк…. И удивительно, под напором НОВОГО притупилась моя тоска, моя Любимая отступала в наше с ней прошлое, где боль и страдание, а здесь – новый светлый путь.
Я жил яростно и, боясь прошлого, с такой отчаянной отдачей! Я открывал…...
А если говорил о том, что открывал, и о чем угодно, то все понимали – Глаза. Все возвышенное могло поместиться в них, отразиться и – удвоиться…
Странные, однако, вещи я открывал!
Как-то, просто взглянув на план парка, я увидел Большой Пантакль Соломона! Он, очерченный аллеями, дорожками, полянами, занимал примерно треть всей площади. Сулящий власть над духами, этот Пантакль считается главным и обычно изображается первым в системе магических пантаклей. Его основные мистические точки совпадали с самыми живописными местами парка.
И, правда! Около двенадцати ночи начинали выть собаки, и перед самым рассветом будил меня собачий вой…
Однажды, когда вместе с ночью началась страшнейшая гроза, и парк стонал, роняя на аллеи поломанные ветви, – вернулась обычная боль. Я увел из колхозной конюшни лошадь и сломя голову, носился на ней, очумелой, среди гигантских, готовых упасть стволов, различая дорогу лишь в белом свете молний.
Гроза стала стихать. Я перевел лошадь на шаг и поехал в гости к привидению, в то – самое глухое и заросшее место. Скоро мне пришлось с лошади слезть: канавы, сплошное переплетение ветвей и так темно! Я уже думал только о том, как бы не переломать племенному жеребцу ноги, но все же шел, спотыкаясь, оступаясь, проламываясь сквозь ветки, и тащил его за собой.
Перекурить остановился как раз в – «том» месте, на краю глубокого оврага. Конь мой мелко дрожал и стал таким послушным…. Я попытался раскурить сырую сигарету и вдруг захлебнулся в кашле. Кашлял и кашлял, а когда смог, наконец, остановиться, то услышал – шаги. Шел кто-то, не торопясь, шлепая по мокрой траве, но ни одна ветка не треснула, не зашуршала листвой…
Я увидел, как справа приближается ко мне человек, укутанный с головой светящейся бело-голубой материей, свет пульсирует, и, кроме шагов, я слышу частый похлопывающий звук. Идет по самой кромке оврага, приближается и останавливается в метре от меня – рукой коснуться бы мог! но мои руки, напряженные до предела, прижались к окаменевшей в выдохе груди.
Всем телом я чувствовал давление: когда подходит человек вплотную, не видя и не слыша, чувствуешь, здесь то же, но гораздо сильнее. Я стою и терплю дикое напряжение…
За светящейся дымкой различаю маленькое старческое лицо, тонкий нос едва разделяет глаза – круглые черные дыры, из которых нацелилась в меня безумная ночь. «Добрый вечер!» – говорю я вдруг. Он поворачивается ко мне боком, делает несколько шагов и, оглянувшись, улыбается мне, попыхивая голубым сиянием, и так же неторопливо, шумно ступая, идет прочь. «Гхе, гхе…» – раздается у меня в голове то ли смех, то ли кашель.
Две ночи после этой я не мог уснуть…
Тогда, в парке, мой абсолютный рекорд – четверо суток без сна. Видимо, была причина не спать……………………………
Но больше ли стало во мне Радости, Любви, Красоты оттого, что я встретил привидение? Нет, и – нет! А от чего стало больше?
Телепатия, астральное зрение, когда видишь на экране собственного лба….
Что дали мне эти впечатления? Разве что, гордыни прибавилось, самолюбия – я видел, я достигал, я…– все тот же, и та же Тюрьма вокруг.
– Любви! Радости! Добра! Хочу, чтобы пришло ко мне не из темного ночного мира, а – сверху, оттуда, где Свет!
Вот так молился я, мучился, стонал и плакал в своем гнезде на дереве, над кронами лип, в ветвях огромного серебристого тополя.
В течение нескольких дней я совсем сбесился, работу свою бросил…. Из старой кочерги сделал магическую шпагу Парацельса, заговорив ее по всем правилам, и носился ночи напролет за призраком. Было страшно, но надо было выбирать – страх или знание. Я хотел кое-что у него разузнать – он должен знать больше, чем живой человек!
Я приставал к нему со своими вопросами…. Мы даже спорили…. Глухой старческий голос раздавался в центре моей головы. «Луна – это серебро и жемчуг»…
Тополь, на котором я свил гнездо, – сделал настил из жердей и веток, и затащил туда спальный мешок, – стоял у самого пруда в окружении 30метровых лип. Когда я зажигал свечу и ставил ее в развилку ветвей, вокруг меня вырастали золотистые стены, а за ними, над прудом, жил туман.
Туман тек с полей по двум оврагам, две его густые струи сталкивались над поверхностью воды, отражавшей Луну и звезды,– сталкивались, разбивались на клочья, которые, вращаясь, разбегались по всему пруду и, перевалив через плотину, исчезали…
Виделись мне в тумане и люди, и животные, и какие-то сказочные существа,– разыгрывались сцены. Образы, созданные туманом, не сразу скользили к плотине, а долго кружили по водной глади, встречались и расставались, меняли облик…
Обычно я видел то, о чем думал…– или думал о том, что вижу…. Часами я смотрел и смотрелся в этот – Волшебный театр.
Я проснулся от жаркого солнца, жужжания пчел, шелеста листьев, от медового запаха цветущих лип. Я лежал под огромным, светлым, ярко-синим небом…
Где-то подо мной раздался голос, тот самый – Человек-Голос! Он привел группу к пруду, он любил говорить в парке. Меня и мое гнездо снизу не было видно, – я прислушался…. Он говорил о Любви, о Добре, о Радости и – чудо! Любовь и Радость точно звучали в его удивительном голосе.
Я слушал, а потом вдруг прыгнул на ветви ближайшей липы, а с нее – на другую липу, и по гладкому стволу скатился почти на головы изумленным экскурсантам.
Я сидел на траве под деревом – чумазый, в рваной одежде, с расцарапанным лицом и, глотая слезы, говорил: «Простите меня! Я нечаянно! Я просто выпал из гнезда»…