Только на третий день вырвался, наконец, в старый город. Прежде пришлось много повозиться с "регистрацией прибытия".
Уже забывшийся советский образ жизни возник передо мной в натуральную величину.
Прорезался он ещё в Тель-Авиве, когда поехал в российское консульство по поводу виз. Оказалось, что оно успело устроить себе и здесь привычный мирок с микроклиматом запретов и взяток.
На приём к служащему не попасть, минуя охранника, печально сообщающего, уже забытое: "номерки кончились", но, сочувствуя вам, он... за 30 шекелей сможет помочь.
Оказалось, что наша медицинская страховка, признаваемая всем миром, здесь не действительна, и требуется платить живые доллары.
Что требуется виза, которая стоит 100 долларов. Причём она даёт право пробыть на родине только две недели. Да кстати выясняется, что такие визы тоже закончились, и можно купить лишь бизнес-визу за 150. Столько в России выдают пенсионеру на пять месяцев жизни.
Спросил Мишу, почему не прислали нам вызов, который, вроде, облегчает процедуру. Сын смущённо ответил, что нужен для этого месяц. Приглашающий должен представить кучу справок: о кв. метрах в квартире, о доходах... Дальше мы уже не слушали – не хватало ему только лишний раз подставляться властям.
Интересно, что почти в любую другую страну мира люди въезжают бесплатно. Даже, если они не едут на могилы родителей, и не подарили этой стране плоды труда всей жизни, на что она согласилась, прихватив попутно и их законную пенсию, и не едут они из страны, взявшей на себя заботу о достойной жизни сотен тысяч таким же образом ею изгнанных пенсионеров.
Вспомнился проницательный И. Иртеньев:
Международные бандиты
Всех рангов, видов и мастей
Пытались навязать кредиты
Стране застенчивой моей.
Но нет, не такова Россия,
Она свободна и горда.
Ей можно что-то дать, насильно,
Но взять обратно – никогда.
Но чуткость родины на этом не кончалась. К нашей визе была приложена бумажка: "Прибывший в течение 72 часов должен зарегистрироваться, иначе штраф 30 долларов за каждый просроченный день".
Пришлось идти в милицию. Это довольно грязные помещения в здании с колоннами под Парфенон, переполненные народом давно забытого нами неопрятного забитого вида.
Начальник, симпатичный молодой парень с погонами лейтенанта, ухмыльнулся угрозе в нашей бумаге:
– По закону максимальный штраф 33 доллара, и это не за день или час, а за всё время. Но отметиться вам надо в другой инстанции…
Не время ещё выкладывать подробности, скажу лишь, что удалось это сделать с порядочным скрипом. Механики меня поймут, хотя и без них всем местным гражданам давно известно, что приходится делать, когда в шестерёнках быта случается шум и заедание.
Через несколько дней выдали бумажку с подписью и печатью. Покрутил её в руках – почтения к высокой инстанции она не вызывала. Странно – все деловые бумаги Российской Федерации сократились до минимальной площади при близком к промокательному качеству носителя. О, наконец-то, взялись беречь лесные насаждения!
Между прочим, в Шереметьево, на контроле при вылете, приятного вида пограничница не обратила внимания на подозрительную суетливость выпускаемых за кордон, которые в последний момент, нарушая рекомендуемые шпионскими фильмами правила поведения, решали – показывать с трудом добытый документ или не выскакивать с ним, а ждать, когда спросят. Она не спросила.
Кстати, сосед в обратном самолёте поделился своим опытом. Он специально останавливался в Москве на два дня и потратил 50 долларов, чтобы пройти подобную регистрацию. На контроле его тоже ничего не спросили.
Только теперь я понял, каким грузом всю жизнь висело на мне это чувство беззащитности от произвола властей, то есть каких-то вязких клерков, намёки которых я не понимал и понимать не хотел. Умные люди удивлялись моей наивности и неспособности усвоить существовавшие правила игры. Для меня же за этим всегда стояла обидная дискриминация, согласиться с которой было свыше моих сил.
Но все препятствия позади. Вот она – моя Нижегородская улица!
А я словно бы отделился от тела и не могу войти в себя. Как будто во сне ступаю по тротуару, к которому точно последним усилием прижимаются мелкие домики. Здесь каждая трещинка и выпавший кирпич, как старинные знакомые будят воспоминания.
За множество лет ничто не изменилось, не заасфальтировалось, не заштукатурилось, не закрасилось. Может, кто-то всё это заботливо сохранял для будущего визита бывшего земляка? Или напротив, этот "кто-то" давно покинул мою улицу.
Всё вокруг и такое же и явно состарившееся, облезшее, пыльное, разрушающееся, осевшее, безвольно поддавшееся некоей странной апатии, как в мёртвом городе, в котором, однако, живут люди. Они идут и по моей улице. Какими-то тенями скользят мимо. Осторожно, отстраняясь, обходят меня. Ни одного хотя бы чуть узнаваемого лица. Откуда пришли эти новосёлы? Я-то подлинно здешний, могу каждому рассказать историю всякого строения или пробела между ними. Наверняка, они ничего такого не ведают. Однако, похоже их это вовсе не беспокоит. Они озабочены чем-то другим.
Поздороваюсь с тем, что знакомо.
Стоит на том же месте, хотя чуть потускнела и накренилась в цветном кафеле будка, про которую двухлетний старший сын чётко выговаривал: "Здесь живёт трансформатор!". Прохожие оглядывались, удивлялись незнакомому слову, да ещё в устах ребёнка.
Ещё несколько шагов и... наш дом. Вот он весь от вросшего в землю нижнего этажа до достроенного позднее (с моим участием) третьего.
Здесь на втором этаже была наша квартира. Крайние слева высокие два окна, за которыми когда-то жила с надеждой и верой в будущее наша семья, где двигалась неутомимая в заботах мама, откуда метнулся на защиту родины, отдав ей всего себя, старший брат, где ушла жизнь из папы, зачем-то замученного властью той же родины.
Теперь это строение как на местной нищенской пенсии, стены крайне облуплены и чудом держатся. Ворота сгнили, лежат знакомые их куски, остатки калитки, дерево которой отполировано и родными руками.
Прохожу пока мимо парадного входа и поворачиваю во двор. Он совсем запущен и зарос бурьяном. Странно, когда было голодно соседи и мы с мамой выращивали здесь всякие овощи. Теперь вялая беспросветность овладела всеми.
Смотри-ка, стоит наш сарай! Сколько было волнений, чтобы к зиме купить дрова. Сначала пилили их вместе с мамой, а после я научил двуручную пилу подчиняться одной моей руке. А колоть чурбачки уже было удовольствием.
Забор, отделявший наш двор от соседского, исчез. Через заваленный мусором и старьём проход пробираюсь во двор, принадлежащий соседней Красногвардейской улице.
И рухлядь, что мешает пройти, отличается от израильских свалок: нигде не выставляются свежие полированные доски мебели, алюминиевые детали окон и подобные ещё годные в дело следы жизни. Только рассыпающиеся грязные отходы.
А здесь высился красивый дом, в нишах которого жили редкие для Иванова птицы – голуби. Нет уже прежнего шика в деревянных наличниках, покривилось и совсем не смотрится былым дворцом всё строение. И нигде не видно ни одного живого человека.
Возвращаюсь к входу в наш дом. Жива, но «дышит на ладан» широкая деревянная лестница на второй этаж, несколько ступеней запали. Подъезд не защищён, как в других домах. Да двери и вовсе нет. Зато оборона перенесена на входы в квартиры. На нашем втором этаже плотные двери с заплатами от многих укреплений и следами бывших рукояток, шаришь рукой и не за что уцепиться, чтобы попытаться открыть.
Соседи из-за забронированных дверей не отозвались на звонки. На дверях грамотно выписанное объявление:
"Граждане квартиросъёмщики!
В ЖЭКе унитазов, кранов и т.п. нет.
Не приходите спрашивать, не затрудняйте работу"
На третьем этаже – тоже не ответили на звонки. С улицы, заметив фигуру в окне, окликнул одного – живут временные переселенцы. Никого из прежних не знают.
Я шёл по улице, где впервые осознал себя человеком. Меня окружали до боли близкие вполне одушевлённые дома и камни. Наверное, прохожие задерживали взгляды на странном пожилом мужчине, что-то бормотавшем, обращаясь к стенам.
Нелепая мысль вопросительным знаком возникла и не отступала.
Почему стал я тем, кем вот сейчас иду здесь? Мог ли из того мальчишки вырасти совсем другой человек?
Более раскованный, свободный и успешный, легко переходящий в разговоре на язык собеседника, чувствующий за собой опору именитой фирмы, знаменитого университета, наконец, капитала.
Подобный тем, каких встречал на улицах Сан-Франциско.
Похожий на того, который приглашал меня в свой бизнес в беседе на пересадке в необъятном аэропорту Далласа.
Такой же уверенный и доброжелательный, как главный инженер знаменитого "Ксерокса" и его коллеги, с явным интересом и доверием слушавшие профессора из Израиля о его приводе, который может придать ещё большую точность их машинам, рисующим на глазах огромные яркие картины, достойные Третьяковки.
Столь же нормальный, как специалисты и бизнесмены, среди которых выступал на симпозиуме в Сан-Хосе в Калифорнии, и подобный ещё многим людям, которых встречал в офисах и на улицах Нью-Йорка, Ганновера, Лондона, Парижа...
Разве не эти стены и перекрестья улиц, усохшие и в морщинах, подобные постаревшему никчемному человеку, забывшему, что надо прилично выглядеть, определили направление моей жизни. Это они удерживали меня в цепких путах правил "положено-неположено", которым я вынужденно подчинялся. Ведь эти "законы" обманули меня, зря казались такими устойчивыми и обязательными.
Вовсе не следовало так долго и слепо поддаваться их изгибам, надуманным глупой идеей и внедряемой злой волей, принимать их серость за какой-то цвет. Имелись же во мне молодые силы, чтобы вырваться, уехать в другие земли, познать иной уклад жизни, учиться и жить во многих городах и странах...
И в продолжение той мысли настойчиво звучали вопросы.
Ну, почему так влипло это общество в порочный круг угрожающего другим и себе "патриотизма" и лжи? И почему должен страдать мой город! Почему во всём мире люди живут себе и не решают мировых проблем, а правительства, сменяя одно другое, сходны в одном – заботе о своих гражданах.
Ведь с началом "перестройки" появились новые люди. Я видел на митингах выступали молодые умные ребята. Они говорили дело, и их слушали.
Да не нужно было ничего изобретать, никаких новейших социальных систем. Только отвергнуть обернувшиеся большой кровью, всеобщей бедой заблуждения. Оглянуться на мир и жить бы так же. А если пока не получается, – ну забыли за 70 лет – пригласить на время кого из Ангальт-Цербстских?
Но нет. Куда там. Всё скользит назад. Вот они готовые, удобные властям советские рецепты: ругать Америку, хвалить себя, завести бутафорскую систему выборов и демократии, устроить небольшую войну, отнимать всё себе нужное у богатых, сообщать, что у нас "всё хорошо, прекрасная маркиза!".
Уже один Иванов, мастер иностранных дел, не краснея, врёт всему миру. Второй Иванов, вроде краснея, в упоении потирает руки, протаскивая новые ракеты. Бог троицу любит. Осталось заменить неуклюжего Грефа, что никак не соглашается в ближайшее время удвоить национальный доход, третьим Ивановым, который завтра же его утроит.
Уставшие, потерявшие надежду, разучившиеся работать люди стекаются на концерты, где бессовестные "звёзды" морочат их сладкими песнями насочиненными когда-то подневольными композиторами.
Хорошо ещё, земля жалится и выпускает нефть для прокорма народа.
Но моё путешествие в прошлую жизнь продолжается. Поворачиваю на улицу Московскую. Здесь тишь и зелень. Какой-то из ветхих домишек заменился краснокирпичным особняком. Но не тот, в котором, по словам мамы, я родился. Его, как и раньше, охраняет дряхлый забор, сквозь знакомые щели которого виден всё тот же бурьян, ничуть не продвинувшийся к культурным насаждениям, нисколько не сомневающийся, что приветствовавший его первым на земле криком и сегодня в новых краях не изменил сердечной привязанности к пустырям, буеракам и поросли, не уклонённой чьим-то усердием от чистоты явлений природы.
Вот и знаменитый наш торговый "Пассаж". Смотри, он ремонтируется, а поблизости новые магазины. На открытых прилавках книги.
– Возьмёте на продажу мою книгу?
Лоточница испуганно оглядывается по сторонам и отказывается. Но подходит продавец с соседнего лотка и предлагает: "Приносите".
"Горсовет" – большое здание, заполненное всякими конторами. Вдоль него по-прежнему имеется Аптечный переулок, привлекающий жителей магазинами и разными службами.
Сохранился и магазин "Учебно-ненаглядных пособий". Здесь я когда-то обнаружил существование множества интересных и недорогих штучек. Подолгу двигался среди витрин, вникая и соображая, как это возможно приспособить к моим надобностям.
А вот и "Аптека №1", которая, похоже, вечно здесь находилась. Всё такие же серьёзные за стёклами женщины-фармацевты. Многие лекарства здесь гораздо дешевле, чем в Израиле, где некоторых, самых привычных и вовсе нет. Купил белый стрептоцид, который впал в немилость у докторов, но сразу высушивает мои привычные к нему дефекты внешнего покрова. Простая настойка йода тоже почему-то в знаменитой нашей медицине не применяется.
Пока рассматривал коробочки и бутылочки на витрине подходили "личности", торопливо покупавшие какую-то целебную настойку. Водка в России дорога, поэтому алкоголиков выручают иные средства. Спросил об этом симпатичную аптекаршу.
– А без этого нам и торговать будет нечем, – просто ответила она.
Отметил про себя перемену. Раньше эти покупатели, подходя к оконцу, сжимались и оглядывались, а обслуживать их выделяли самую отважную женщину в белом халате.
"Исторический" центр города. При каком-то из советских императоров властям города пришла блестящая мысль – сочинить легенду о заоблачной значимости города Иванова. Тогда всю его действительную историю затолкали, как водилось, под этот самый хвост, и открыли славное революционное прошлое.
Ну просто, как Коперник открыл вращение Земли и планет вокруг Солнца, так университетские историки, получив партийное задание, выявили, что именно в нашем городе впервые во вселенной рабочие массы создали новую форму управления обществом – "Советы рабочих депутатов".
И пошло, и поехало. Переименование улиц, шумиха в печати, заказ памятников корифеям монументально-ж-лизального искусства. Поскольку, мол, первая сходка случилась за городом на речке Талке, соорудили на этом месте грандиозный мемориал отважным предкам.
Раскопали ручеёк в достойный водоём, "облагородили" берега: дороги, асфальт, насаждения, вечный огонь. И завершая замысел, встали на возвышении в две длинные шеренги каменные фигуры в полный (с запасом) рост – члены "Первого Совета".
Говорили, что когда скульпторы взялись за заказную выгодную работу, то некоторых из "знаменитостей" они по наводке соседей разыскали среди живых, на коммунальных кухнях, и те натуры никак не могли взять в толк, чего от них хотят, они открещивались и пугались. И было отчего: помнили время, когда многие "знаменитости", а за компанию и их открыватели, без лишнего шума сгинули с белого света.
А между прочим, учили же нас в школе, что за сотню лет до ивановских открытий парижский пролетариат создал Парижскую коммуну, то есть этот самый совет рабочих. Правда, он продержался только 70 дней и распался из-за раздоров, а главное – сострадания к богатым, которых не уничтожили подчистую. А вот в России дело пошло успешнее. Пролетарии свои цепи не потеряли, а заковали в них всю страну и 70 лет её пасли, пока окончательно не выродились в рабовладельцев, и всё лопнуло.
Кстати, и наш энергоинститут располагался на улице "им. Парижской коммуны", и каждый год в её юбилей все граждане знаменитой улицы (конечно, вряд ли кто-то из них знал суть этих слов), устраивали легальную всеобщую пьянку.
Ныне все "вечные" огни в городе погасили за недостатком средств на газ, но памятниками тем необычайным мозговым завихрениям – они ещё служат.
Боже, создавая человека,
Ты, признайся, всё же, поспешил:
С левой стороны пристроил сердце,
с правой, орган-совесть – не вложил.
А тогда к чему бы суетиться –
Только орган-совесть замутится,
Крови ток грозил остановиться.
И совсем избавился от сора
Род людской бы на путях отбора.
И без всяких клятв и конституций
Не было б ни войн, ни революций.
Эти строки возникли на бумаге ещё когда слово "революция" было свято неприкасаемым. Показывать кому-то такое было бы близко к самоубийству.
У меня, как, наверное, у многих, имеется, некоторое количество стихов. Они выручают, когда должен о чём-то рассказать, а получается слишком длинно. Живут они тихо в компьютере. Иногда открываю крышку сундучка, рассматриваю их. Не такое уж богатство, но с подключением воспоминаний возникает некоторое свечение. Подумаю, прикину, и закрываю снова. До лучших времён.
А может они наступили? В этой откровенной беседе с вами?
Выхожу на центральную городскую площадь. Справа, возле мемориального двухэтажного особняка местной власти обитают всё те же скульптурные революционеры.
См. фото вверху
Один из них, по замыслу автора – раненый, всё лежит, а другой, исполненный гнева, его по-прежнему пытается приподнять. В нашем городе издавна привыкли к таким сценам и потому сразу истолковали традиционную ситуацию в обычном житейском смысле.
Мне было дико услышать, что воспользовавшись демократией, власть в городе захватили выростки из старых коммунистов. Был уверен, что с упразднением "руководящей и направляющей", учитывая, что она натворила с доверчивым народом, звание "коммунист" превратится в постыдную кличку. Нормой станет – спрятать руку за спину при встрече с тем, прежним. Что обманутые "комуняками" – покаются, а азартные последователи – попрячутся по углам. Я ошибся?
Вникая в каменные лица, при всем том вижу, что революционные фигуры явно не согласны с новым переворотом. Бывает, что история повторяется, но уже в виде фарса, то есть действия циничного и лицемерного. В котором те бывшие герои, судя по их свирепому виду, играть не хотят.
Мой отвыкший глаз режут многие символы распавшейся идеологии квасного патриотизма. На фасаде здания в трогательной сохранности огромными буквами художественно исполненная самохвальная надпись об "ивановском пролетариате". На площади имени посрамлённого историей вождя продолжает торчать его укрупнённая фигура с рукой, указующей народу путь в беду.
Не потому ли земляки мои, голосуя за прошлое, так и не выбились из нищеты.
Ну что ты пристало ко мне, как репейник, это советское прошлое! Посмотри – на улицах оживление. Люди куда-то идут, попутно и навстречу, не очень чтобы спешили, но, по всей вероятности, имеют цель.
Приятно видеть родной электрический транспорт. Троллейбусы, вообще не вспомню, встречал ли ещё где-нибудь в мире. Выглядят они прилично, и токосъёмники уверенно держатся за провода, а раньше всё соскакивали. Женя Евтушенко заметил в этом символ несвободы личности:
"…и с провода соскальзывавший ролик водители на место водворили
при помощи верёвочных удил."
Значит коллеги-электрики изобрели что-то дельное.
Вот у трамваев вид явно пенсионный, и едут еле-еле. Вдоль рельсов, утративших со сменой идеологии былую прямолинейность, образовались канавы, через которые с трудом и отвагой перебираются маршрутные такси. Их именуют "Газелями", возможно, отмечая скаковой экстерьер. На них едут состоятельные и молодые за 5 руб. На трамваях, которые часто замирают в пути, едут бесплатно пенсионеры и за 4 рубля остальные. Город взбудоражен "жадностью" владельцев маршруток. По указу городского головы пенсионеров должны возить бесплатно, чему частники, естественно, сопротивляются, подвешивают к дверям дерзостные объявления. Некоторые задиристые пенсионеры влезают в машины, а платить отказываются.
В трамваях, троллейбусах и автобусах меня встретила неожиданность – приятная и совсем забытая – кондукторши. Они, как правило, приветливы, охотно принимают расспросы и шутки, по-моему, соскучились по общительным пассажирам.
Наслаждаюсь разговорами с ними. Как всё-таки здорово понимать всё что слышишь и в любой момент вставить слово, которое оценят, в мимолётный разговор. Там в Израиле такое мне недоступно. Всё ещё остро завидую говору ребёнка, который вдруг смело произносит на точном и звучном иврите знакомые и новые для меня слова. Даже совсем малый ребёнок, и даже соска, что прикрывает ему рот – не помеха. А уж когда встречная китаянка заговорила со мной на красивом английском… замер и заскучал, что не могу похоже ответить.
Для человека речь не менее важна, чем пища. Теперь в Израиле много чернокожих граждан. Это вывезенные из пустынь Африки эфиопы. Учёные наши открыли, что определенная их часть относится к евреям, и они являются потомками царицы Савской, которая навестила три тысячи лет назад царя Соломона и, восхищённая его мудростью, увезла в себе дитя, давшее начало этому особому племени, кожа которого коричневого цвета и по прочности намного превышает нашу белую, лица вовсе не африканские, а тонкие и красивые, точёные головки, изящные фигурки. Вот только пока работать не очень умеют, рекорды в беге стране не приносят, а чернокожих баскетболистов приходится по-прежнему покупать в Америке. Однако в армии служат.
Со слов шоколадной женщины средних лет я узнал, что жили они там в деревнях, воду домой носили за спиной (как носят и теперь хорошеньких кудрявых малышек), грамоты не знают. Видно, поэтому, когда садятся в автобус – разговаривают без передышки. А что в наших русских деревнях я не видел, как таскают воду с колодцев на коромысле? И книжек они тоже тогда не читали.
Я провёл здесь почти всю жизнь. Российская да ещё провинциальная пыль так срослась с серым веществом, что в нём утвердились незыблемые понятия о мироустройстве, которые в новой жизни взрывались от соприкосновения с действительностью, вообще-то, всегда окружавшей нормальных жителей планеты.
Ну, могли ли мы – культурные люди – там, в СССР подумать о существовании на нашей планете многих немыслимых ситуаций?
Что писать можно не только слева направо, но и наоборот справа налево. А, между прочим, так делает половина человечества, например, арабы, китайцы, настоящие евреи...
И следует заметить, что в этом есть резон. Письменность вышла из глубокой древности. Создавали её люди передовые умные, а следовательно подвижные. Ехал (не плёлся же) такой человек по дороге в город. Правители города должны ему что-то необходимое сообщить, о чём-то важном предупредить. Ставят вдоль дороги транспарант. Если бы человек пользовался новыми языками (построенными сидячими учёными) и пытался читать, то начал бы с конца текста, а, доехав до его начала, забыл конец. Вот и отрубят ему забывчивую голову. Другое дело, если надпись на иврите. Едущий читает последовательно предложение с начала до конца. Всё без труда понимает. И естественный отбор таких людей сохранял.
Да что там, кто бы из мальчишек, и из взрослых тоже, смог в нашем Иванове стерпеть, наблюдая, как идёт по улице высокий человек в чёрном одеянии, чёрной шляпе, укороченных штанах, переходящих в гетры, уходящие в здоровенные ботинки? На лице у человека, задумчивом и тонком, выделяется чёрная без признаков парикмахерского насилия борода, а по бокам из-под шляпы вьются до плеч спирали локонов.
А за этим субъектом, не похожим на всех(!), вызывающим удивление, переходящее тут же в раздражение, идёт следующий, на голове которого здоровенным блином плывёт меховая шапка. Оказывается – это просто евреи разных оттенков своей религии.
А за ними ступает без всякого стеснения старая дама, разодетая в наряды восемнадцатого века. Оказывается – это просто пожилая женщина. И представьте – никто из прохожих во всех нормальных странах не только не задирает этих "ишь, вырядились!", но даже не пялит на них глаз.
Помню, как, сойдя с самолёта на землю Америки, я растерялся, не обнаружив снующих автобусов, трамваев, троллейбусов и т.п. «общественного транспорта». Я пытался расспросить народ вокруг – никто не понимал, чего хочет этот иностранец. Оказалось, просто надо брать на прокат легковой автомобиль и садиться за руль. На незнакомую машину, по незнакомым дорогам?!
Или вот встреча нескольких людей. Сидят за столом, договариваются о совместном бизнесе, шутят, пьют кока-колу или соки, жуют что-то сладкое.
И никому в голову не приходит спросить вина-водки, чтобы произнести тост, "закрепить" соглашение или знакомство.
То, что от алкоголя человек дуреет – бесспорно.
Но все нормальные люди более всего на свете дорожат чистотой собственных мозгов. Кто же станет их мутить? Почему в угоду одному страдающему алкоголизмом, пусть и в лёгкой форме, – остальные обязаны строить из себя бодреньких радостных собутыльников. Ведь пьющий заводила поэтому и следит столь ревностно, чтобы кто-то не нарушил ритуал чоканья и сохранился трезвым, то есть со свежим умом.
Наконец, прояснилось это для человека, коснувшегося свободного мира. К сожалению, иногда слишком поздно.
Даже симпатичный лик бывшего КВН-щика, а нынче уважаемого ведущего на русско-израильском телевидении всякий раз озаряется счастьем, когда он находит, наконец, повод поднять рюмку, и склоняет к тому же своего гостя, вовсе далёкого от любого вида наркомании. Это русский обычай? Но это и стиль пьянчуг низкого умственного развития или людей, заразившихся коварным зельем и не имеющих воли ему противостоять.
Дома каждый волен вести себя, как хочет, но экран телевизора – не собственная кухня.
Во всех шикарных аэропортах миллионеры и роскошные дамы, спустившиеся с обложек журналов, летающие бизнес-классом (билеты вдвое дороже), без помощи слуг, своими руками с особым маникюром и собственными непривычными силами, катят и несут чемоданы по километровым переходам.
Хотя в порту города Нашвилл в Штатах, вдруг, оказался свой порядок: на выходе из такси вас встречает улыбающийся, как родному, очень вежливый афроамериканец, в кителе с блестящими пуговицами. Он вежливым жестом предлагает поднести ваши вещи, даже, если чемоданчик чуть больше дипломата.
Я подумал – хорошо, не придётся стоять в порядочной очереди, которую было видно сквозь стекло дверей, он устроит регистрацию – и отдал чемоданчик в руки в белых перчатках.
Экзотический носильщик внёс в автоматически открывшиеся двери аэропорта мою мелкую поклажу, прошёл пяток метров к хвосту очереди, мягко опустил вещички на сверкающий мрамор пола и сладко улыбался, пока ему не дали два доллара.
В Ганновере я понял, что без минимального английского оказываешься просто в дурацком и даже отчаянном положении – заблудился среди тысяч людей на огромной выставке новейшей техники и не мог спросить о дороге.
В Париже голодный с деньгами в кармане не сумел в кафе поесть чего-то более существенного и щадящего мой болевший желудок, чем абсолютно голый без крошки гарнира большущий зеленый лист салата. Эта строчка "Salade" единственная прозвучала знакомо в меню, поданном мне такой француженкой, что я не решился расспрашивать о глупостях.
Или вот такая загадка. Железнодорожная станция. Поезд ушёл. Можно ли сообразить сколько он увёз пассажиров? Но ведь поезд ушёл!? И тем не менее, посчитайте автомобили на стоянке – вот вам и примерное число пассажиров.
Оказалось, что свободный мир неплохо существует без назойливого коллективизма и железной дисциплины.
Здесь более уважают конкретного человека и менее – абстрактных "людей".
Обычное зрелище: автомобиль вопреки "правилам движения" останавливается на перекрёстке или на "зебре", чтобы высадить поближе своего пассажира, хотя это мешает другим едущим и идущим. А вот на Манхеттене вообще пешеходы расслабленно идут под красным светом, и шоферы терпят. Здесь понимают "кайф" одного человека, хотя он и влечёт некоторое неудобство для многих людей. Мне пока ещё кажется, что это плохо, но так оно есть.
Оказалось, что существуют десятки, а, может быть, и сотни простейших вещей, которые напрасно были усвоены в отдельно взятой стране. Например:
– на улицах на деревьях висят апельсины, и их можно сорвать;
– на газонах удивительно зелёная ровная травка, и на ней можно лежать или детям гонять в футбол;
– отправляешься в магазин – не забудь взять сумку, ничего подобного – дадут удобные пакеты и без всяких денег;
– в лавках можно купить гвозди, отвёртки, краски и любые другие необходимые в жизни мелочи, их не обязательно "приносить" с работы.
Там меня учили – уходя, выключай свет! Здесь на первом месте работы хозяин с досадой сказал: "Да ладно ты со своим светом, ну фирма упадёт на день позже, лучше сделай или придумай что-нибудь крупное".
А могли мы представить девушек, шествующих в самых людных местах в брючках, опущенных так низко, что обнажаются нежные места до критического уровня? А парни, приняв этот сексуальный вызов, наголо бреют свои круглые головы. И полицейские не обращают внимания на это "безобразие". Ведь вот в Москве милиционер пристаёт к гражданам, у которых в руках имеется бутылка пива.
Или такая сценка. Утром к детскому садику, неподалёку от нашего дома, подъезжают на машинах молодые мамы, выводят детей и шествуют с ними в садик мимо охранника. Но почему же и обратно они возвращаются к машинам с детьми? Помню, меня мама, приводив в сад, убегала на работу. Закрыт что ли сегодня сад? Ах, так они просто здесь оставили малышей определённого возраста, а остальных развезут по другим садикам и яслям. Семья-то у нормальных людей растёт не едва-едва и не до одного-двух отпрысков…
В туалетах везде идеальная чистота, и руки можно не только вымыть, получив на ладонь ароматный сгусток мыла, но и вытереть или высушить, и специальные широкие удобные кабины для посетителей на колясках, для них же у входов в крупные магазины специальные наклонные дорожки рядом со ступенями. На переходах улиц часть бордюрного камня для той же цели заменена наклонным съездом. Горожане и строители давно сжились с заботой о тех, кому трудны обычные действия.
А могли мы там представить себе, что на улице выставлена (язык не поворачивается произнести – выброшена) приличная, и даже очень, мебель? Оказывается поговорка "с бору по сосенке" – это не иносказание, а буквально – побродив по "борам", собирали себе мебель, и по вкусу тоже.
И нередко видишь на камне уличной ограды аккуратной стопочкой лежат тщательно постиранные, выглаженные вещи – рубашки, джинсы и т.п., совершенно целые, а, может, и не надёванные. А в другом месте хорошая обувь, посуда… Люди берут, носят, и никакие не нищие.
Однако не всё так мило и просто в свободном мире. В порах демократии и свободы завелось немало всяких паразитирующих жучков. Будь на чеку.
Например, в стране единоначалия и дисциплины мы никак не предполагали, что в своём доме взять трубку зазвонившего телефона и сказать расслабленным голосом "Алло" – чревато.
Пока вы не услышали обращение, сведения о предстоящем разговоре равны нулю. Лишь одно каждый знает точно: в данный момент он абсолютно не намерен кому-то просто так, даже не за понюшку табака, отдать, скажем, 500 шекелей. Но голос в трубке оказывается столь магически убедителен, что через пять минут разговора вы соглашаетесь на… страховку, покупку, заказ, подарок – суть совершенно не важна, ибо до этих минут ничего такого вы не желали. Но в итоге сообщаете "личные данные", то есть отдаёте свои денежки.
Я человек спортивный. Куда ни забрасывала жизнь, в любом городе выходил вечером пробежаться или пройти быстрым шагом.
В нашем городе недавно построили вдоль восточного объездного шоссе тротуар, и объявили его "Тропой здоровья". И что бы вы думали? Пошли люди по тропе.
Идут в любое время стройные и толстые, дети и старики, по одному и группами или семьями, бодрые мужчины и располневшие многодетные мамаши, атеисты и глубоко верующие, белые и, глазам не поверил, – уже и шоколадное эфиопское семейство.
Многие идут быстро, меня сходу обгоняют. Некоторые насмотрелись где-то и лихо взмахивают согнутыми руками. Идут просто. Идут в наушниках. А вот шагает один в наушниках и с чашкой в руках, из под крышки пар идёт. А чего терять время – попьёт свой "кос кафэ" в дороге.
А ещё пару лет назад я был в этих местах буквально единственным шагающим или бегущим без определенной практичной цели. Право, удивительна подвижность и сила этого народа.
А помнишь, Даня, тот случай, когда ты вызвал дожди? Нет-нет, я не смеюсь. Об этом стоит рассказать.
Недалеко от нашего дома в Реховоте располагается "Ешива Даром" – интернат для религиозных мальчиков. Мы с внуком иногда заворачивали туда погулять по зелёным лужайкам среди спортивных площадок, посидеть в тени под оливами или гранатом, сорвать пару плодов, когда станут красными.
Как-то, дело было под вечер в конце лета, мы забрались на плоскую крышу одного из учебных зданий. Когда сверху окидывали взором окрестности, на нас упало несколько капель дождя. Такое в Израиле, хоть и очень редко, но случается.
И я без всякой дальней мысли, просто играя, предложил:
– А ведь мы находимся в божественном месте, хотя и не в Иерусалиме, но недалеко от него. Ты можешь здесь попросить Его о дожде.
Я и не ожидал особого внимания к моим словам от мальчика, переживавшего пору становление чувства самостоятельности. Но Даня внезапно вышел на середину площадки, воздел руки вверх и с какой-то страстью заговорил:
– Бог, ну что тебе стоит, дай нам дождя!
И в течение нескольких минут что-то изменилось в вечернем небе. Откуда-то возникли и поплыли светлые округлые облака. Да, это, скорее, тучи, и от них протягиваются к земле, к стоявшему посреди темнеющего пространства мальчугану – волнующиеся космы.
Меня поразило вдохновенное выражение ставшего почти незнакомым лица внука. "Вот насочинял ребёнку", – с досадой подумал я. А он всё стоял устремлённый к небу, и постепенно разгоравшиеся сполохи молний освещали одинокую, но исполненную странной силы и значительности фигуру мальчика.
Ещё через какие-то минуты чуть слышное ворчание грома сменилось настоящими раскатами. Над нами стремительно зарождалась гроза. Мы поспешили домой, и быстро крепнущий дождь заставил нас выбирать путь под деревьями и навесами. Тяжёлые капли уже во всю взрывались на асфальте дороги, забывшем о влаге за бесконечное палящее лето. Ручьи, да, самые настоящие быстрые потоки, заспешили вдоль обочин.
Дождь не закончился через минуты и даже час, он лил всю ночь, он продолжался сутки и не прекратился через неделю. Превратились в реки едва заметные русла. Ветер гнул деревья и рассеивал по земле припасённые ими семена. Проснулись травы и грибы на пустырях. В квартирах кондиционеры переключили с охлаждения на тепло. Автомобили включили фары и начали регулярно посещать мойки. Люди одели некоторую одежду и вспомнили про зонтики. Наступила израильская зима.
* * *
14 августа, четверг. Зашёл в музей на Батурина. Фундаментальное здание, что построил фабрикант Бурылин до пролетарской революции для образования народа, кое-где облупилось, ремонтируют. В фойе, помнится, встречали посетителя красивые скульптуры, на стенах висели солидные картины? Теперь у входа стоит серьёзный охранник, в форме.
Купил билет за 1 рубль 50 коп. и сразу завернул в туалет. Довольно чисто, даже для избалованного иностранца. Взял на заметку, что за такие мизерные деньги нигде платный не найдёшь. Позже обнаружилось, что в городе они вообще исчезли, и за любую плату. Вероятно, местные люди научились обходиться без. А приезжие... нечего всяким тут шляться. (Надеюсь, извинит меня читатель за такие подробности. А кое-кто и поблагодарит).
Приняли меня директор музея и главная хранительница внимательно. Удивления не выразили. Между прочим так встречали и в библиотеках.
Везде сидят профессионалы. Непрерывно занимаются своим делом с бумагами. К иностранному посетителю относятся вежливо и спокойно. За всем этим чувствуется, что живут они трудно. Зарплата мизерная, долларов 50-70. А другой работы не найти для грамотных культурных женщин, хорошо умеющих устраивать книжные хранилища, которые сегодня почти никому не нужны.
Открыли мне журналы регистрации сданных перед отъездом наших вещей и бумаг. Оказалось, они разошлись по разным филиалам. Предметы, например, Лёнины шахматы – здесь в подвалах, документы – на Советской и ещё где-то.
Ну как не побродить по музею. Приятно встретиться со знакомыми с детства картинами и вещами.
Внизу открыты залы природы. Посреди островка яркого осеннего леса по-прежнему, как живой, огромный красивый лось. Похоже, удивился моему удивлению.
Наверху "как часы" работают знаменитые французского мастера астрономические часы. Хотел посмотреть выставку японских наград. Крупные в бриллиантах и рубинах ордена всегда привлекали внимание. Помню во время войны мальчишки хвастались, вытаскивая их из карманов. Но теперь большинство залов закрыты.
Спустился к нашей Уводи. Это место у берега хранит особую таинственность. Река почти заросла осокой, на оставшихся просветах чистой воды спокойно плавают стаи птиц.
Смотри, вон утки дикие
в дыму и гаме городов
решились расселиться.
Зачем рискуют?
Да чтоб нам помочь
от дикости своей освободиться.
* * *
В субботу 16 августа снова отправился в свой район города. Вышел на Негорелую. Здание пожарной команды, подарившее улице надёжную защиту, было построено давно и прочно. Его предусмотрительно сложили из красного кирпича, декоративная укладка, заменила отделку. Поэтому даже трудное для города время не отразилось на этом фасаде.
Сюда в начале войны поступил мой старший брат. Лёня одновременно работал и учился в десятом классе. Дежурил сутками, а чтобы ничего не пропустить в учёбе, в свободные сутки успевал в обе смены. И кончил на все пятёрки. Школа неподалёку. Туда я обязательно зайду тоже.
Эти стены и камни, словно, оживают, когда к ним приближаюсь.
В тот год я часто приходил к брату. Пожарные меня уже знали и встречали приветливо. Вели на второй этаж, где высокий ловкий юноша в полувоенной форме – мой родной брат, кивнув мне, возвращался к огромному бильярду. Его называли здесь "королём". Он всех обыгрывал.
Его товарищи, простые грубоватые люди, относились к брату с какой-то особой теплотой. А мне позволяли даже спускаться по отполированному их робами медному столбу прямо в гараж, где в полной готовности ждали огненных событий сверкающие красные машины.
В последующие годы я был здесь непременным участником жарких волейбольных встреч. Вижу – во дворе уцелели и столбы для сетки. Спрашиваю сидящих молодых бойцов, играют ли в волейбол. Ребята охотно разговаривают с таким заслуженным прохожим. Пожаловались, что многих сократили, и им достаётся на работе. Среди всех лишь один средних лет. О военных годах нечего и вспоминать.
Напротив, в доме моего школьного товарища – ремонт. Двое молодых рабочих сидят, отдыхают. А и везде встречаю уже забытый труд по формуле "Работа не волк..." Охотно подсказали, что руководство в музее, в следующем здании.
Зашел, вспомнив, что небольшое, но помпезное это строение возникло на скромной улице под шумиху кампании с открытием в Иванове "Родины Советской власти". Внимательная хранительница принесли описи моих документов. Удивительно, как серьёзно относятся к моим старым бумагам и хранят их, как достояние истории. Охотно сделали копии с тех листов, о которых попросил.
Иду дальше по Негорелой (историческое название не вернули на место, и на табличках упрямо значится – "Советская"). Вот и бывшая КЭЧ. В этом приземистом тесном доме место последней папиной работы. Тогда не умели лечить больное сердце. Да и куда мы могли обратиться за помощью, если мама едва смогла отстоять выпущенного из лагеря смертельно больного человека от повесток и мобилизаций. Сюда зимой 45-го принёс он свою последнюю просьбу – помочь с топливом. "Квартирно-эксплуатационная часть" шевельнулась, наложили обнадёживающую визу на его заявление. Но дров не привезли. Хотя город наш стоит в лесах, и контора занималась их доставкой госпиталям и начальству.
А вот и "Лёнина" школа. Я тоже поступал сюда. Сохранилось фото – корреспондент областной газеты дождался выходящих после первого учебного дня первоклашек. Случайно попал на снимок и бойкий мальчик в матросском костюмчике и с полной уверенностью в замечательном будущем на поднятом к солнцу лице.
Вхожу по тем же ступеням. Знакомый обширный вестибюль. Глаза непроизвольно обшаривают его углы. В тот осенний вечер в 41-м, мы с мамой, измученной ожиданием сына, прибежали в школу, здесь по этим самым углам повсюду валялись остатки грибов, подтвердивших ещё до расспросов, что школа вернулась из похода в лес.
А брат пропал. Лишь через четверо суток жестокой маминой муки пришла по почте от него записка:
"Не волнуйтесь за меня. Еду на фронт. Теперь папино дело повернётся благоприятно".
Поднимаюсь по знакомой широкой лестнице. Над площадкой на стене большой мраморный щит: "Учащиеся 33-й школы, погибшие в Великой отечественной войне". Пробегаю знакомые фамилии. Нашей – нет. На мой вопрос директор Ильин потупил глаза. На помощь поспешила учительница Муза Ивановна:
– Директор здесь недавно, мы это исправим.
Хотя место на мраморе имеется, сильно сомневаюсь, чтобы в близком будущем ивановская школа совершила такой смелый шаг.
Снова тянет к нашему дому на Нижегородской. Сильно изменились ближайшие его окрестности. Рядом с Пассажем, который ещё доживает примерно в старом виде, развернулась частная торговля. Скопление магазинов хотя и лёгкой постройки, но пристойной внешности.
У входа невысокий, крутоплечий парень в форме. Сумок ещё не проверяют, зато демонстрируют готовность сопротивления грабежу. Магазины забиты разными товарами. В одном полки заставлены фото и музыкальными аппаратами, в другом всякие одежды. Покупателей мало.
Скучающие продавцы без особого внимания встречают просто одетого пожилого человека. Видимо, здесь люди с деньгами выглядят иначе. Я, конечно, не куплю кожаный плащ, который у них почему-то стоит дороже, чем в нашем каньоне, но заслуживаю, как иностранец, большего почтения. Нет ещё у них остроты глаза и хватки наших спецов. Хотя выстаивают они здесь, наверное, не спроста. Уже почувствовал, что имеются лица, для которых сумма не имеет значения. Главное – престиж. Ради них и возникли и отрыты целыми днями шикарные заведения.
Что с этих нищих взять, кому нужны их копейки. Вот заглянет крутой и сразу оправдает существование.
Во вторник зашли в сберкассу. Много людей у нескольких окошек – амбразур.
Кладёшь свой документ сквозь узкую щель на выдвижной поднос, толкаешь его к служащей, отгороженной двойным стеклом. Она возвращает бумаги или деньги таким же макаром в обратном порядке.
Накануне мой друг, хранивший оставленные перед отъездом наши сберкнижки, сказал, что теперь дают порядочные компенсации. Однако, не подошли наши не красные паспорта.
– Нет закона, – вежливо объяснила женщина после консультации с начальницей. И все они с любопытством, или сочувствием, смотрели на странных посетителей.
Ха, поэт Иртеньев сказал же, что назад здесь не дают, а мы, олухи из свободного мира, попёрлись. Как я не понял, что времена изменились, и теперь эта страна живёт "по закону".