Глава 5. Утро

Николай Пономарев
       Утро в Либурии, впрочем, как и во многих других странах мира, было значительно мудрее ночи. Этот общеизвестный факт давно зафиксирован в народных пословицах; но всякий раз, сталкиваясь с ним, мы искренне удивляемся очевидным вещам. Все, что нам кажется важным, нужным, интересным ночью, к утру становится пустым и суетным. Но утро у каждого свое.
       - Да, все течет, и все изменяется, - процитировал вслух Мудрун чью-то гениальную мысль, которую он почему-то считал своей, и залюбовался рассветом. Солнечный диск степенно и важно выползал из-за края леса. Верхушки сосен становились зеленовато-золотистыми. Нежные утренние лучики, просачиваясь сквозь иголки, отскакивали от дубовых листьев и скатывались на маленькую полянку перед пещерой, отражаясь в капельках росы. Мир вокруг казался волшебным.
       Хрустнула ветка. Раздвинулся кустарник, и на поляну вышла косуля. Она внимательно огляделась, весело пошевелила ушами и принялась с наслаждением жевать сочную росистую травку. Бабочки с бархатисто-красными крылышками, гоняясь друг за другом, порхали над распускающимися цветами. Беззвучно и солидно пролетела по своим делам стрекоза. Защебетали птицы. В густых дебрях травы приступили к своей постоянно-важной работе муравьи.
       - Елы-палы! Красота-то какая!!! - гаркнул во все горло выползший из пещеры Синеглаз. Сказка тут же закончилась. Впрочем, Герой этого не заметил.
       - Эх, молодежь, - разочарованно буркнул Мудрун, - вам бы только глотку драть.
       А восторженный Синеглаз стал с криком носиться по поляне, время от времени ныряя в траву и барахтаясь в ней, точно жеребец в ожидании кобылки.
       - Значит, земляники в этом году тоже не будет, - глядя на него,
отметил мудрец. Он попытался изобразить суровое лицо и отчихвостить добра молодца за его проделки, но губы старца сами собой потеряли строгие очертания и расползлись в улыбке.
       - Да шут с ней, с земляникой, - махнул он рукой на свое брюзжание. - Скинуть бы мне лет триста с плеч, я бы показал этому юнцу, как надо веселиться.
       Радостный Синеглаз резво подскакал к мудрецу и сходу выпалил:
       - Ну как, Мудрун? Что мы будем делать?
       - Что делать, что делать? - шутливо передразнил старец. - Сухари сушить.
       - Это еще зачем? - опешил Герой.
       - А затем! - назидательно произнес Мудрун. - В дорогу тебе надо собираться. И добавил: - В трудную и дальнюю дорогу.

***
       
       Утро в Мегаполе начиналось шумно, потому что шум в столице Либурии не затихал никогда. Ночью шумели элита и отбросы общества, днем - чиновники, машины и толпы, на рассвете - уборщики, извозчики и мусорщики.
       Солнце в Мегаполе не всходило вовсе: мешали небоскребы, смоги или пыль. Просто ближе к утру ночная серость светлела, затем белела, а солнце появлялось лишь днем - зато сразу в зените. Впрочем, данное обстоятельство по разным причинам абсолютно не интересовало большинство. Столичный лоск затмевал все, оставляя свой отпечаток даже в трущобах.
       Сказать, что Мегаполь был городом контрастов, значит, не сказать ничего. Здесь процветали все разновидности низости и упадка: от банального разврата - до развращенного эстетства, но и все вершины искусства возвышались здесь же. Этот сверхнаселенный пункт был местом, где сходились все начала и все концы, образуя кольца власти, бизнеса, культуры и криминала, которые, многократно переплетаясь, создавали сферу столичной жизни. В центре этой схемы находился Бремель - официальная резиденция Правителей Либурии. Отсюда шли видимые вертикали власти и тянулись невидимые ниточки контроля ко всем ключевым точкам либурийского пространства.
       Трудно сказать, хорошо ли, плохо работал данный механизм, но он работал четко и был самодостаточен. Так что смена действующих лиц или публичной риторики не меняла сути процесса - личная выгода любой ценой. В остальном же Мегаполь походил на другие крупные города мира, отличаясь разве только большим количеством мусора и крыс.
Как частное лицо, Плукрат ненавидел Мегаполь всем сердцем и предпочитал жить в своей загородной резиденции Борки, но как правитель Либурии - был вынужден часто бывать в столице. Поэтому он приказал построить скоростной туннель между Бремелем и Борками и в считанные минуты мог оказаться в одной из двух своих официальных резиденций, не выезжая на улицы Мегаполя. Правда, среди столичных жителей ходили упорные слухи о том, что у Плукрата есть множество тайных резиденций, и что Бремель опутан целой сетью туннелей, но достоверными знаниями на сей счет владели лишь очень немногие.
       Это утро правитель Либурии встречал в ванной на своей сверхсекретной даче, глубоко под землей. Плукрат был наполовину погружен в теплую морскую воду, его тело приятно щекотал гидромассаж, и бесподобно-ароматный воздух наполнял его легкие свежестью. Комната была равномерно освещена нежным светом, а на поверхности воды плавали радужная пена и белые стандартные листки исписанной бумаги. Правитель Либурии читал отчет аналитической службы, проговаривая вслух обрывки предложений:
       - Пространственно-временной сдвиг, аномальная зона в центре страны, границы не определены...., вероятно, все самое невероятное...., сбои в системе контроля...
       - Прекрасно! - в сердцах крикнул Плукрат. - Вселенная на грани катастрофы, в центре страны твориться черт знает что, а эти балбесы пишут всякую чушь, - и он яростно зашвырнул остатки отчета в воду. - Нет, права Кирана - все эти писульки пишут не для поиска истины, а для оправдания собственного жалования.
       Внезапно Плукрата обкатила волна отчаяния, обиды и жалости к себе: «А бросить все, плюнуть на всех и уехать из этой дурацкой страны, - подумал он. - Пусть они выкручиваются, как хотят». Правитель глубоко вздохнул и с головой погрузился в воду.

***

       Над Сорочьим Гнездом висела предрассветная тишина. Она была настолько плотной, что казалось, мир либо оглох, либо в нем никогда и не было звука. Это походило на рисунок - выразительный, сочный, но лишенный жизни. Клубы пара поднимались над озером, на берегу которого стоял замок, и заливали подножие его стен. Вдали все отчетливее синели Уставшие горы, а в низине виднелись крыши маленького городка. Милбург, так назывался город, спал. На его извилистых улочках, застроенных одноэтажными домиками и заросших зеленью, не ощущалось никакого движения. Окна в домах были закрыты ставнями или плотно занавешены кусками темной ткани. Даже петухи, обычно крикливые в предрассветные часы, не подавали своего голоса. Не раздавалось ни скрипа, ни писка, ни шороха. Только еле слышно скулила лежащая посреди дороги большая собака непонятной породы.
       Ее голову покрывала густая серебристая шерсть, которая на туловище приобретала красновато-медный отлив, а на кончиках лап становилась коричневой. Белая грудь собаки походила на глубокое декольте, а из ее печальных голубых глаз катились крупные слезы, стекавшие по длинной симпатичной мордочке на голую землю. Если можно так сказать про собаку, она была писаная красавица, прекрасная от кончика носа до конца своего пушистого хвоста.
       «Зачем я только пошла на этот проклятый пир в это проклятое место, - думала собака, потому что говорить она не умела. - Что же мне теперь делать? - пульсировала в ее голове отчаянная мысль. - Ах, если бы я только могла вернуть все назад!» - и она заскулила громче.
       В этот момент первый луч утреннего солнца коснулся заснеженных шапок Уставших гор, и дикий, нечеловеческий вопль прорезал тишину. Испуганная собака вскочила и бросилась бежать в сторону леса. А ей вослед еще долго жалобно дребезжали оконные стекла, и стонало потревоженное горное эхо.
Ах ты, проклятый молокосос!!! Ах ты, героический подкидыш! - значительно тише, чем в первый раз, орал Рогомор, стоя по колено в густой траве там, где только вчера гудел бесшабашный пир.
       Ещё ни один гаденыш не позволял себе такого издевательства надо мной, в моем же доме.
Колдун снова окинул взглядом то, что раньше называлось банкетным залом. Помимо травы, растущей на каменном полу, испарившейся мебели и пропавших гединов, особое раздражение Рогомора вызывал огромный раскидистый дуб, который свисал с потолка вместо люстры и, как ни в чем не бывало, шумел своей дурацкой листвой.
       - Ну, берегись, мальчишка! Не знаю, откуда тебя выкопал Мудрун и как вы такое сотворили, но вы оба пожалеете, что появились на свет! - выкрикнул колдун последнее проклятье, резко обернулся и вышел вон.
       Как только Рогомор скрылся из виду, под потолком в дубовой кроне послышался шорох, и на траву мягко шлепнулось плюшевое человекоподобное существо.
Вот уж воистину рухнул с дуба, - буркнуло оно, резво вскочило на ножки, уперлось ручками в бока и грозно вполголоса заявило:
       - Но кого этот наглый задавака обозвал мальчишкой? Уж не меня ли? Его счастье, что мне некогда с ним разбираться. А то бы я показал!!!...
       Существо не стало уточнять, чтобы оно показало Рогомору и, внимательно оглядевшись, осторожно поковыляло вслед за колдуном, который, словно вихрь, промелся через двор замка, взбешенный до такой степени, что немногочисленная челядь, видавшая в это утро своего хозяина, предпочитала мгновенно прятаться и больше не возникать. Возможно поэтому незваный плюшевый гость, шедший по пятам Рогомора, остался незамеченным. А колдун подскочил к одной из сторожевых башен, с грохотом распахнул ударом ноги железную дверь и, рванув по винтовой лестнице вверх, в одно мгновение ока взлетел на смотровую площадку, открытую всем ветрам и стихиям. Вид его был ужасен: серое, исковерканное злобой лицо, красные на выкате глаза, черная пена на губах.
       Огромная ярость била в конвульсиях тело колдуна, грозя разорвать изнутри. Рогомор остановился посреди площадки, крепко сцепил кисти рук, уперся костяшками пальцев в лоб и что-то быстро, монотонно забормотал, захлебываясь слюной. Со стороны могло показаться, что он погрузился в молитву или впал в транс.
       Так прошло несколько минут. Затем солнце померкло, зарычал ветер, ухнул гром, и блеснула молния, навстречу которой из груди колдуна вырвался лилово-синюшный столб гнева, а в руках его появился зеленый светящийся сосуд. В следующее мгновение гнев, ветер и небесный огонь смешались. Раздался взрыв. Сторожевая башня содрогнулась от вершины своих зубчатых стен до подвальных глубин, где в это время плюшевый гость любовно осматривал большую дубовую бочку. И все стихло.
       Надо сказать, что Амагар оказался в подвале вопреки всякой логики, поддавшись исключительно зову сердца. Поначалу наш пушистый следопыт добросовестно плелся за колдуном, надеясь помешать коварным замыслам последнего, но, переступив порог башни, неожиданно учуял легкий запах вина, сочившийся из подвала. Немного поборовшись с чувством долга, незваный гость Сорочьего Гнезда решил вначале изучить винное направление (благо - двери в замке не запирались), а уж после - разобраться с колдуном.