1.
Когда солнце отразилось в до боли знакомой луже на привычном к моим следам асфальте, я мотнул головой, услышав свист воздуха у ушей, зажмурил глаза, а когда открыл их снова, понял, что смотрю в её окна. Что интересно, из окон на меня смотрели тоже. И, что уж совсем не желало лезть ни в какие ворота, смотрела она. Я не встречал её до этого никогда, да и сейчас мог видеть лишь овал лица за стеклом на шестом этаже — но это была она, и каким-то спинным мозгом я это понял и учёл. Отвернулся: и узрел в десятке метров впереди красную спортивную машину, на заду коей висящий номер беспристрастно и сухо сообщил мне: «о001на».
«Ага!» — воскликнул я мысленно и вновь повернулся к её окнам, но тут жёлтый кленовый лист, за секунду до того сорвавшийся с родной ветки, плюхнулся мне на лоб и прилип к нему каплями вчерашнего дождя.
И — о чудо! — она улыбнулась!.. да нет же, она рассмеялась, а я на это даже не обиделся! Я улыбнулся в ответ и пошёл вперёд широким шагом, а красная спортивная машина подмигнула мне боковым зеркалом, из которого на меня посмотрел не то канадский патриот, не то обезумевший индус.
Лист я снял со лба только дома, по пути безмерно удивив продавщицу пива и нескольких встречных прохожих — тех, кого осень не успела ещё затянуть в водовороты светлой грусти и необходимости постижения какой-то житейской мудрости (а мне с моей почти стопроцентной инертностью и умело спрятанной манией величия это не грозило), — снял и положил в малахитовую шкатулку с ящеркой на крышке, что стояла в моём шкафу уже полгода и тускло пустовала. Теперь же она словно зажглась тихим зелёным светом, манящим и радующим взор, и пока я смотрел, попивая пиво, телевизор, я то и дело поглядывал на неё и всякий раз чему-то улыбался.
А когда часы на тумбочке что-то пикнули, сморщили носик семёрки и сверкнули двумя глазами нолей, я встал с кресла, причесал свои длинные чёрные волосы, накинул плащ и вышел в стеклянную банку города, вода в которой была уже разбавлена несколькими каплями сумеречных чернил. Осень дарила прощальное тепло, и этот приятный вечер мог оказаться последним из таковых в этом необычном году моего второго юбилея.
— Эй! — глухо окликнули меня со скамейки у подъезда, и я вздрогнул, не до конца вдохнув чуть сыроватый воздух.
Затем я протянул руку этому че6ловеку, Игорю, который по велению судьбы или просто так был одним из немногих моих друзей.
— Луна в Скорпионе. Фалл, — сказал он, глядя в пустоту, когда я присел.
— Угу, — несколько отрешённо отозвался я, и мы закурили мой Капитан Блэк. Наши интересы во многом сходились, но я не разделял его страсти к астрологии, а он моей — ко всему древнескандинавскому.
— Неудачное время для прогулок. Впрочем, Луна — не твоя планета. Ты куда?
— Погулять вышел, — ответил я.
— Погулять — это погулять или погулять? — самым заинтересованным тоном осведомился мой друг, едва заметными оттенками своего гулкого баса, удивительно не шедшего щуплой фигуре и очкам, выписав разницу между первым вариантом и вторым. Я начертил в воздухе одну из классических неопознаваемых, но каким-то чутьём понятных фигур, наморщил, будто бы в раздумьи, лоб, и ответил:
— …погулять.
— Жизнь некуда девать, — кивнул он понимающе. Я развёл руками.
Он посидел минуту молча, а затем вывалил:
— А помнишь, я тебе рассказывал об одном моём знакомом, который недавно поселился в нашем городе, уехал ненадолго, но обещал вернуться — тот самый, у которого столько книг по интересующим тебя вопросам, что ты будешь заинтересован весь, сверху и донизу?
— Ну, — заинтересовался я и выкинул окурок в урну, как всегда, не попав.
— Так он вчера вернулся. А вот что это у тебя за дурная такая манера: на длинные тирады отвечать одним ма-а-аленьким, эгоистичным таким междометием?
— Я имел в виду, что заинтересован, и это так же легко читается в моих глазах, как легко ты узнаешь мою судьбу по линиям носимой мною в этой жизни ладони, которая этими линиями исчерчена, как капиллярами исчерчен лист какого-нибудь дерева, — поднатужившись, выдал я, и, остановившись, вдохнул поглубже.
— Намного лучше, — оценил Игорь. — Ты заслужил того, чтобы я тебя с ним познакомил!
— И когда же? Зная твои склонности, могу предположить, что для этого потребуется особое расположение звёзд и…
— Стоп-стоп-стоп, разошёлся! — остановил он меня. Для этого понадобится лишь моё желание идти к нему и знакомить вас. А я, если честно, как раз к нему и собирался.
— Вот! — обрадовался я. — А ты говоришь — фалл, фалл!
И через миг мы брели уже в тесных лабиринтах серых многоэтажек.
2.
Мой новый знакомый был чем-то похож на меня — пожалуй, тем, что был совершенно не похож на других.
Он решительно отказался пожать мою руку, так на неё посмотрев, что мне стало чуть стыдно — непонятно почему.
— Один, — представился он: смущённо улыбнувшись, добавил: — Костя, — но по лицу его и взгляду было видно, что он скорее Один, чем Костя. Мне тоже вдруг захотелось представиться покрасивей, я вспомнил, что за высокий рост и худое лицо меня иногда называют Йоукахайненом, но мне не хотелось так себя рекомендовать, и потому я просто сказал:
— Сергей.
Он сварил отличный кофе и сделал прекрасные бутерброды. У него действительно нашлись книги и об истории и культуре моих любимых викингов, и о всяких языческих религиях, и о: В общем, я был заинтересован именно в тех пределах, которые для моей заинтересованности обозначил Игорь всего полчаса назад.
Высокий и худой блондин, Костя, даже сидя в кресле, умудрялся сохранять какое-то неземное величие, а его серые глаза (что интересно, их было два) гипнотизировали и возбуждали интерес. Мы говорили о Знаках, о Пути и о многом другом в том же ключе — то есть, это был разговор, который не всяким человеком может быть поддержан; а я его понимал, и от этого мой эгоизм цвёл буйным цветом.
И когда я уже утонул почти в этом красивом и интересном разговоре, мой друг внезапно спросил:
— А что там с Алёной?
— С Алёной… — выдержал паузу Костя. — С ней, похоже, всё так, как мы и предполагали. Я на девяносто процентов уверен, хотя сам ещё не верю.
Игорь кивнул. Я сидел, свесив уши, и ни чёрта не понимал. Становилось немножко обидно.
— Между прочим, — продолжал Костя, — появился ещё один потенциальный сам знаешь кто.
— Потенциальный — то бишь тот, кто имеет все шансы стать тем, кем ему предполагается быть. А стать он им не должен. Когда это случилось?
— Судя по всему, сегодня.
— Она сама тебе сказала?
— Нет. Тон, оговорки… сам понимаешь.
— М-да… — сказал Игорь, и наступила тишина, казалось бы, всеобщая. На деле же я ощущал, что даже молчание моё никак не относится к их молчанию — они думали о чём-то своём, и это своё было, по-видимому, очень интересным.
— Они знакомы? — наконец спросил мой друг.
— Вроде нет, — Костя закурил. — Но ты же знаешь: стоит ей только захотеть…
— А он, естественно, будет не против, — продолжил за него Игорь. И добавил, будто бы невпопад: — Сегодня фалл. Луна в Скорпионе.
— А я гадал по И-Цзин. Гексаграмма 12.
— Угу, — переварил Игорь. — И что нам делать?
— Он объявится.
— И?..
— Поговорим.
— А вдруг не поймёт?
— Для этого он должен быть очень большим эгоистом.
— А если он как раз из таких?
— Да придумаем что-нибудь! — грохнул хозяин квартиры кулаком по столу. Начался второй раунд молчания. Он кончился, когда Игорь тихо попросил:
— Принеси досье.
Костя молча кивнул и исчез в другой комнате. Через минуту он вернулся с тонкой красной папкой в руках.
Когда Игорь раскрыл её на первой странице, внутри меня заиграли флейты. С аккуратно приклеенной чёрно-белой фотографии на новый паспорт смотрела она.
3.
Через десять минут я оттуда ушёл, сославшись на видеокассету, которую мне срочно нужно посмотреть. Пришёл домой и… сел.
Алена… это имя вертелось у меня в голове рядом с моим собственным и с номером её телефона, который я случайно подглядел в досье. Позвонить или нет? Снимая с себя всю ответственность, я обратился к рунам. Я тянул камешек из мешочка с закрытыми глазами, предельно сконцентрировавшись на вопросе. Зажал его в руке и ещё с минуту боялся посмотреть. Затем посмотрел. На ладони моей лежал абсолютно чистый камень безо всяких знаков.
Чистая Руна. Руна Одина. Значит, силы, что выше меня, пришли в движение, и судьба моя от меня сокрыта — возможно, для моего же блага. Нарушая все правила гадания, я ещё раз тщательно потряс мешочек и вновь запустил туда руку. Чистая. Ещё раз — уже из любопытства. Снова Руна Одина.
Как быть? Мой взгляд, блуждая по комнате в поисках ответа, наткнулся на малахитовую шкатулку, стоящую в шкафу. Я встал и пошёл к телефону.
Разговор начался в половине десятого, а закончился в час ночи. Говорила, в основном, она.
Родителей своих она не знала, так как выросла в детдоме. Однажды, ровно в день её пятнадцатилетия, она получила письмо, в котором сообщалось, что на её имя открыт весьма крупный счёт в одном из московских банков. С тех пор она жила совершенно самостоятельно: сначала много ездила, снимая квартиры в разных городах и нигде не задерживаясь больше месяца, а когда ей исполнилось девятнадцать, купила квартиру и стала жить осёдло. Жизнь её, по её словам, представляла собой радостную цепь чудес. Она так и не узнала, кто этот неизвестный благодетель, который помог сироте, узнала лишь, что в детдом её шестимесячной крошкой принёс какой-то одноглазый старик с длинной седой бородой; старика того она тоже не нашла.
Она сказала также, что редко выходит из дома, хотя живёт тут уже почти год, а больше любит смотреть на мир в окно.
С Костей, который, к слову, жил в соседнем доме, она познакомилась, когда он спас её от приставаний какого-то пьяного хмыря, после чего она стала считать Костю своим другом (слово «друг» она выделила голосом, давая, кажется, понять, что никаких близких отношений между ними нет, что меня очень обрадовало).
Она с радостью (как мне показалось) приняла предложение погулять завтра после обеда, и на этом мы распрощались.
Я положил трубку и долго сидел с закрытыми глазами, глупо улыбаясь. С первых минут разговора у меня появилось ощущение, что я знаю Алёну всю жизнь, и теперь оно только окрепло и обрело характер уверенности. Я разглядывал темноту, пока не зазвонил телефон.
Звонил Игорь.
— Ты с кем это так долго разговаривал? — не то шутливо, не то с подозрением спросил он.
— Ни с кем: Трубка криво лежала, — солгал я почему-то.
— Ага. И ты посреди ночи проснулся вдруг, чтобы её поправить?
— Ну… проснулся-то я не для этого: Пить захотелось, пошёл на кухню и заметил. И поправил. А что это вообще за странный интерес?
— Да нет, ничего. Как насчёт встретиться завтра, пивка попить в нашем любимом кафе? Скажем, в три? —
Кажется, я слышал, как Игорь улыбается на том конце провода.
— Н… нет, я буду очень занят: я тебе перезвоню: как-нибудь, хорошо?
Игорь, наверное, уже откровенно ржал.
— Хорошо! — и повесил трубку.
«Что происходит?» — думал я укладываясь спать. Что связывает Алёну и этих двоих? И почему Игорь стал так нагл? Я был уверен, что не обманул его: он считался едва ли не лучшим фрикером в городе, и подслушать телефонный разговор для него было раз плюнуть. Но зачем?
Я думал бесплодно об этом, но потом Игорь и Костя уплыли из моих мыслей, и осталась Она: с крупно вьющимися каштановыми волосами, голубоглазая, стройная, хоть и невысокая совсем: наверное, это Она уже снилась мне, а не грезилась, но, как бы то ни было, в сон я провалился с улыбкой.
4.
Следующие две недели стояло лето. Именно так: об осени напоминали только жёлтые листья, опавшие и ещё не успевшие опасть, а люди ходили в рубашках с коротким рукавом (и это в середине октября). Для меня эти дни состояли из прогулок, светлых взглядов в глаза и нежных, как шёпот кленовой листвы, поцелуев; я знал уже, что люблю Алёну, а она, хоть и не говорила этого вслух, но делала всё, чтобы убедить меня во взаимности. И у неё это получалось.
Двадцать первого октября, в день её рождения, утро выдалось пасмурным, но к полудню тучи разлетелись кто куда и солнце засверкало по-июльски ярко. Я не видел Алёну в этот день: мы решили, что она отпразднует с друзьями, которых у неё, между прочим, было выше крыши (я, естественно, в каждом подозревал её поклонника, и, кажется, не ошибался), а вечером следующего дня мы отметим её двадцатилетие у меня дома и исключительно вдвоём.
Ничто не могло помешать этим планам осуществиться и ничто не помешало.
Я сделал всё, что мог: купил бутылку хорошего красного вина, накрыл неплохой (по моим холостяцким представлениям, просто прекрасный) стол, поставил на него две свечи.
Она пришла, когда сумерки становились темнотой, она, одетая в чёрное вечернее платье, оставившая волосам привычную им свободу, так, что они лежали нежным покрывалом на её обнажённых плечах, с искорками в глазах, весёлая и: с небольшой корзинкой в руках.
— Это тебе, — сказала она, протягивая корзинку, я взял её и открыл. Внутри лежал, свернувшись калачиком, маленький котёнок пепельного цвета; почувствовав свет, он поднял голову, посмотрел на меня голубыми глазками и еле слышно мяукнул.
— Спасибо, — только и смог промолвить я, и с тех пор не было для меня существа на Земле чище, красивей и добрее — не считая, конечно…
Её глаза расширились, когда я подвёл её к столу, мы сели и начали неспешную трапезу, беседуя о разных вещах. Это был самый прекрасный вечер в моей жизни: свечи, выкрадывая у темноты небольшой кусочек пространства, тесный мирок для двоих, изумительно играли отблесками в её волосах и на её лице, тени, создаваемые ими, делали её ещё загадочней и желанней, ещё разгорелись искорки в её глазах, а ноги обмахивал хвостом, точно опахалом, серый котёнок, прогуливавшийся по комнате и изредка забредавший под стол.
Когда ею был выпит второй бокал вина, я встал с таинственной улыбкой, а она зачарованно следила за мной; я ушёл ненадолго в другую комнату, а вернувшись, надел на её пальчик изящное платиновое колечко с маленьким бриллиантом (дитя Луны, она не любила золота, как, впрочем, и я). Она улыбнулась поражённо, встала тоже и отблагодарила меня долгим нежным поцелуем, после чего был забыт стол, и всё было забыто, и остались только мы, не знавшие друг друга на протяжении всех тысячелетий истории человечества, но жаждущие узнать; отдающие друг другу плоть свою и душу; расстояния сократились, а свечи погасли, мы сами стали свечой, одной свечой, которая всё разгоралась и разгоралась, а затем, вспыхнув, погасла, и было это, как улыбка бога. Мы погасли, когда начал разгораться свет нового дня, в этом свете мы улыбнулись друг другу и уснули, спокойные и счастливые.
5.
Утром, в половине десятого, меня разбудил наглый, как тысяча Фантомасов и непреклонный, как две тысячи французских полицейских, телефонный звонок. Звонил Игорь — конечно, кому, как не ему, отрывать меня от красивого сна, так оно обычно и бывает. И хотя реальность, в которую меня вырвали, была ещё прекрасней из-за присутствия в ней одной очень дорогой и близкой мне девушки, которая тоже проснулась от звонка, покидать согретое не мной одним ложе мне не хотелось. Но, овладев моей душой на какую-то секунду, гордыня (да я всю ночь не спал, и не просто не спал!..) сменилась снисхождением (ну ладно, что ещё там нужно этому смертному) и я всё же встал и ответил на звонок.
Да, это был действительно Игорь, и он просил меня срочно с ним встретиться.
— Дело не терпит отлагательств! — таинственным шёпотом сказал он в трубку, и в то утро эта фраза подействовала на меня, как команда; уловив в ней скрытый смысл и, посчитав её недоговоркой, означающей «приходи скорей — не пожалеешь!», я тут же извинился перед Алёной, и, взяв с неё слово, что она никуда не денется до моего прихода, унёсся к заявленному месту встречи. Видимо, сердцем моим и ногами в то время руководил неумолчный инстинкт юного сыщика, который порой проявляет себя даже у людей почтенных, степенных и, одним словом, до безобразия взрослых.
Игорь ждал меня, где положено и даже на часы не поглядывал: знал, мерзавец, что я прибегу (тогда как я на его месте не был бы так в этом уверен — странно).
Неспешно закурив из предложенной мной пачки, он двинул вперёд по усыпанной листьями парковой аллее, и мне ничего не оставалось, кроме как идти с ним рядом и ждать продолжения.
— Серёга, — сказал он мне после четырёх затяжек, — отступись.
Я не понял.
— То есть? — спросил я.
— Ну… от Алёны. Отступись от неё, отстань, не доставай бедную девушку и поищи другую. Богатую, — добавил он, то ли на что-то намекая, то ли чтобы просто потратить оставшийся в лёгких воздух.
Несмотря на наглость произнесённого меня разобрал смех.
— Прости, — едва не заикаясь от хохота, проговорил я, — а почему?
Он посмотрел на меня так, будто не ожидал от меня такой реакции — и ведь правильно не ожидал, ибо сия моя реакция была неадекватной. Но зато Игорь вмиг растерял всю свою напускную, скорее всего, наглость, и стал, вроде бы, обычным Игорем.
— Почему? — переспросил он. — Ты, Серёга, наверное, посчитал скоропалительно, что твой друг Игорь и сам не прочь приударить за, не будем кривляться, красивой девушкой? Нет, нет, и ещё раз нет. Мой брачный сезон позади, как говаривал Гулли Фойл. Я просто желаю предупредить тебя: у тебя нет никаких шансов. У неё много поклонников, и ты, как ни прискорбно, не лучший из них. Так что не обижайся и считай своё поражение результатом естественного отбора, а себя — жертвой скальпеля Оккама. Она не будет твоей.
Нет, это всё же был не настоящий Игорь — тот в таком случае предложил бы свою помощь по завоеванию самки редкой породы, как он любил выражаться. Что же с тобой случилось, Игорёк, и ведь неспроста ты стал отговаривать меня сразу после ночи, положившей конец всяким сомненьям в серьёзности наших с Алёной отношений?
Ответ пришёл внезапно, как поезд, опоздавший на шесть часов: да он просто не знал! Откуда ему знать?
— Ты знаешь, дружище, — мягко сказал я, — ты немного не прав. Прошедшая ночь, как бы сказать… доказала, что ли, что именно я отбор прошёл и теперь я держу в руке скальпель.
Сказано это было без угрозы, но слово скальпель я произнёс немного хриплым тоном оттого, что у меня запершило в горле. Игорь отступил от меня на шаг, а я прокашлялся.
— Ты серьёзно? То есть, она сейчас у тебя?
Не получив ответа, он достал сотовый и набрал мой номер.
— Ну, — сказал он с ехидцей, когда оказалось, что номер занят, — как ты думаешь, с кем она сейчас болтает?
Я пожал плечами. Я был уверен в себе, как никогда. Игорь тем временем набирал другой номер. К его злобному удовлетворению, и этот оказался занятым.
— Это — номер Одина, — сообщил он мне. — Одина — ну, то есть, Кости.
Я кивнул.
— Конечно, то, что эти два номера заняты одновременно, ещё ни о чём не говорит. Но сам факт, что она звонит кому-то в твоё отсутствие…
— Кто-то позвонил, и она взяла трубку, — сказал я уверенно, — и сказала, что меня нет. И уже положила трубку.
— Да? — не знал, что лисы умеют разговаривать басом, но у Игоря был сейчас именно такой, лисий бас. — Тогда слушай.
Он снова набрал мой номер и поднёс мобильник к моему уху. Там было всё ещё занято. Я посмотрел на телефон, как на идиота.
— Вот так, мой друг, — вздохнул Игорь. — Кленовые листья, котята в корзинке — всё это, конечно…
— Ты всё знаешь! — я налетел на него, как цунами на японский берег, и он оказался на земле. Из носа его текла кровь.
— Ты лгал! — орал я. — Ты… ты — сволочь!
Я развернулся и ушёл, оставив его вытирать кровь рукавом куртки. Я шёл, не видя людей, машин и домов, не слыша криков, гудков и лая утренних собак, и не чувствуя ничего, кроме злобы. Я злился на Костю, который не стал сам говорить со мной, а подослал Игоря, чем, между прочим, поссорил лучших друзей, злился на Игоря за то, что он согласился на это заведомо глупое предприятие — уж кто-кто, а Игорь знает меня едва ли не лучше, чем я сам! Злился на себя — просто так, без повода: никогда не мог я найти повода на себя позлиться: И на Алёну — за то, видимо, что всё, сказанное Игорем, может обернуться правдой, ведь: люди сходятся, люди расходятся — такова, кажется, нынешняя мода на отношения?
Я начал приходить в себя, когда увидел свой дом — серую девятиэтажку с ржавой табличкой номера на углу.
— Сигареты не будет? — раздался тонкий голосок ещё даже не совсем подростка за моей спиной. Я помотал головой — не то, чтобы я сильно жалел детей, рано начинавших курить, просто с тех пор, как я окончательно перешёл на Капитан Блэк, раздавать табак всем просящим стало накладно.
— Чо, языка нет нормально ответить? — прозвучало сзади, и я выдохнул, решив, что милосердное небо даёт мне возможность выпустить пар.
Я обернулся и увидел стремительно приближающиеся силуэты, причём их было гораздо больше, чем один… Помню, как я вырубил троих…
6.
Очнулся в милицейском бобике, и вокруг увидел рыла тех, кого я успел: Попытка завязать разговор провалилась по вине мента, приоткрывшего окошко, ведущее в салон и попросившего помолчать. Просьба выглядела убедительной, и я замолчал.
Но когда меня привезли в отделение, я заговорил.
Дежурному, попытавшегося меня опросить, я спокойно сообщил свою фамилию и, дождавшись привычного: «Ха, не родственничек ли?», ответил со всей серьёзностью:
— Угу. Сын. Усмешка мента, принявшего, наверное, мой ответ за остроумную шутку, исчезла, когда он пристальнее вгляделся в мои черты и обнаружил действительное сходство.
В общем, через пятнадцать минут я выходил из отделения, сопровождаемый всем его составом, наперебой умолявшим меня не писать злых бумаг и не говорить ничего отцу.
Дежурного прилюдно распёк какой-то полковник, а тот, чуть не плача, говорил:
— Ну откуда ж мне знать, а? Не он же сам, а сын его! Небось, по телевизору не мелькает!
Короче, я пошёл домой. Время перевалило за полдень, когда я пришёл и обнаружил, что Алёны нет в моей квартире. Дверь была заперта именно так, как запирал её я, и внутри не было признаков пребывания кого-то постороннего. Я взрычал, оскалившись на солнце за окном, и принялся безмаршрутно метаться по дому: и чуть не раздавил маленькое пепельное чудо.
И тут я вдруг успокоился, и ко мне вернулась способность мыслить. Перво-наперво я использовал эту способность, чтобы дать сносное имя котёнку — не называть же его постоянно пепельным чудом? Имя, которое я ему дал, было Рапагопис.
Затем я хотел было задуматься о главном, но мне помешал телефонный звонок. Недоверчиво посмотрев на аппарат, я всё же бочком подобрался к нему и снял трубку.
— Алло, — сказали там, и я чуть не пробил головой потолок!
— Ты где? — закричал я безумным голосом, — Как ты вышла из квартиры?
— Пришёл твой… ну, дедушка, который у тебя в квартире убирается.
— Какой-какой дедушка?
— Который убирается. Ну, с повязкой на глазу, в синем костюме: меня ещё эта повязка его взволновала: ну, ты знаешь мою историю, я и спросила его, ну, не он ли это был, сам же знаешь, судьба — странная штука: Стоп, а почему ты спрашиваешь? Ты что, не читал моей записки?
— Конечно, читал, — убеждённо ответил я, тем временем оглядываясь. Никакой записки в квартире не было.
— Ну а зачем спрашиваешь? — Алёна явно хотела пообщаться.
— Так волнуюсь же! Скажи, что старик-то ответил?
— Старик? Нет, говорит, не я. А что?
— Просто подумалось, здорово было бы, если бы он тем самым стариком оказался!
— Ну да!
— Вот-вот. — Я уже плёл всякую чушь, намереваясь поскорее завершить этот разговор и серьёзно взяться за одного человека…
— Ну ладно, Серёж, я тут обедать собралась.
— Ну пока. Я тебя люблю.
Я нажал на рычаг и набрал номер, который утром при мне набирал Игорь. Гудки, гудки и странная уверенность в том, что Костя с Игорем глядят сейчас на трезвонящий телефон и улыбаются…
Кстати, а в квартире своей я всегда убираюсь сам. Редко, но сам.
7.
Упрямый и странный день продолжал клониться к концу, когда я вдруг вспомнил разговор, произошедший утром в отделении милиции. Начальник отделения лично разрешил мне поговорить с одним из напавших на меня, и проводил меня в комнату, предназначенную для допросов.
Собственно, разговором это назвать нельзя: едва увидев меня, ожидавший в комнате агрессор сказал лишь одну фразу.
— Отвали от Алёны, придурок, — вот точная цитата. Я сразу развернулся и ушёл. Сейчас же мне вспомнилась одна любопытная деталь: он сидел в майке без рукавов, и на плече его была видна наколотая валькирия.
Моя интуиция посчитала это каким-то мистическим знаком — не зря ведь считается, что валькириями повелевает Один, — да я интуиции и не перечил. Но происходящее от этого яснее не становилось.
Едва сумерки опустились на уставший за день город, снова позвонила Алёна, на этот раз, чтобы предложить погулять. Я, естественно, согласился, но прогулка была назначена на завтрашнее утро и, положив трубку, я опять отдался размышлениям, на этот раз в качестве своеобразного стимулятора взяв в руки гитару. Не помогло — я снова был в тупике, и, ощупывая сознанием стены этого тупика, добился только одного: написал странную песню о том, как некто искал солнце, а отыскав, возгордился и в результате снова потерял.
И в тот момент, когда я поставил последнюю точку в этой песне, раздался звонок в дверь. «День кончается только тогда, когда ты уверен, что уже спишь», — со вздохом подумал я и поплёлся открывать.
К моему потрясению, в глазок я увидел именно того, кого более всего желал сейчас увидеть, и кого в то же время увидеть боялся.
Костя вошёл, предварительно отряхнув зонт — на улице, оказывается, шёл мелкий дождь — и посмотрел на меня так, что я понял: разговор будет серьёзный. Не отказавшись от чашки кофе, он прошёл в зал, сел на диван, и на колени к нему тотчас прыгнул Рапагопис, что вызвало у меня приступ ревности.
— Ну, — сказал Костя, когда я принял сидячее положение, — слушай. И не перебивай. Да, я пришёл, чтобы отговорить тебя дальше встречаться с Алёной, но причины буду называть вовсе не те, которые ты ожидаешь услышать. Поэтому будь готов ко всему и не пытайся мне не верить.
От такого вступления у меня побежали мурашки по спине, и я действительно изготовился услышать самое худшее; в чём это худшее заключалось, я определить не мог.
— Начну я с утверждения, с которым ты, несомненно, согласишься. Алена — девушка непростая, я бы даже сказал, необыкновенная.
Я кивнул.
— А знаешь ли ты, в чём её необычность? — спросил Костя. У меня было мнение на этот счёт, но оно показалось мне довольно банальным, и к тому же меня просили не перебивать.
— Так вот, Алёна — непростая девушка. Она, если можно так сказать, вообще не девушка. То есть, я поправлюсь, не совсем человек. Не знаю, заметил ли ты, как легко завоевал её сердце? Уверяю тебя: с той же лёгкостью это мог бы сделать любой другой мужчина: я, Игорь: кто угодно.
— Это смахивает на оскорбление, — проговорил я.
— Хочешь дуэли? Настоятельно не советую. Во-первых, я тебя, извини за мой французский, соплёй перешибу (нравится мне, как вы тут выражаетесь), а во-вторых, никакое это не оскорбление, а даже, можно сказать, комплимент.
Ты не разделяешь пока моего мнения? Погоди чуть-чуть, я начинаю объяснять главное.
Итак, Алёна — не просто человек, а одна из составляющих Мирового Баланса. Впрочем, нет, тут я немного загнул — каждому дураку ясно, что составляющих у этого самого баланса только две: Свет и Тьма, Добро и Зло, как там ещё их называют? А Алёна — она, скажем так, является Хранительницей этого баланса.
Я сидел с выпученными глазами. Почему-то я верил ему, этому Косте, а ведь он излагал вещи такие!..
— Знаешь, — продолжал он, — какая трудная работа у Хранительницы Баланса? Постоянно ездить по миру, видеть зло, чувствовать зло, понимать зло, и при этом постоянно УРАВНОВЕШИВАТЬ это зло своим присутствием. В данную эпоху это так. Раньше бывали времена… можно мне ещё кофе?
Я мрачной тучей слетал за кофе.
— Раньше, — рассказывал он, отхлебнув, — бывали времена, когда на планете перевешивало добро. Тогда Хранителем Баланса был мужчина, он ездил с места на место, видел, чувствовал и понимал добро и — уравновешивал его своим злым присутствием. Дальше: поездив по планете, Хранитель находит место, где поступки человека начинают многократно отражаться на всей планете. Ты Хроники Амбера читал? Твой город — и есть своеобразный Амбер, не в таком вселенском масштабе, конечно — в планетарном. Хранительница подсознательно стала жить здесь, и теперь её присутствие, отражаясь, восстанавливает Баланс. Я тебя ещё не утомил этой метафизикой?
Я отрицательно помотал головой и закурил.
— Не волнуйся, с метафизикой я закончил, — успокоил Костя. — Теперь объясню, почему тебе нельзя встречаться с ней.
Я настроился спорить до потери сознания.
— Видишь ли, — стал объяснять Костя, — сущность Алёны такова, что она готова полюбить любого, кто приложит к этому минимум усилий. Я уже несколько лет оберегаю её от этого — а трудно, между прочим! Мне это удавалось, пока не появился ты. Ты со своим эгоизмом и привычкой получать всё, чего душа пожелает — ты ведь из небедной семьи, да? Против тебя все мои цивилизованные методы оказались бессильны, и вот я сам перед тобой, пока ещё, заметь, прошу: отстань от Алёны, а?
Я не нашёл рядом пепельницы и выкинул окурок в окно.
— А для чего, — спросил я, — вообще ограждать её от подобных чувств? Почему ей нельзя полюбить кого-то определённого, раз уж у неё роль — любить всё человечество?
— А потому, что тогда она всю свою любовь будет отдавать этому человеку. О да, он будет счастлив, а Баланс будет в это время катиться к Абсолютному Злу!
— Но что мешает ей самой распределять свои чувства? — Это я, чувствуя, что проигрываю спор, понёс уже полную ересь. — Скажем: небольшой кусочек любви — одному человеку, а остальная масса всему человечеству?
— Потому что любовь — неделимое явление. Потому что ни один из смертных этого недостоин. Потому что она сама не знает о своей миссии, а живёт, как обычный человек.
— Не знает? — был ошарашен я.
— И если узнает, я тебя лично в порошок сотру, понял?
— Понял, — смирился я с непереубедимостью Кости (или Одина, или как его там). — Уходи, гад, я всё понял.
8.
Ночью мне приснилось огромное скопище людей, которые строили башню из маленьких кирпичиков. И были это не простые кирпичи, а руны. Люди строили башню до неба во имя Одина, и на вершину её предполагалось установить огромный камень, символизирующий Чистую Руну.
Но когда работа близилась к концу, внезапно появился я и увенчал сооружение собственным портретом. Тут же раздался страшный грохот, и башня развалилась, раздавив множество людей, а те, что остались, немедленно и со страшной целеустремлённостью принялись убивать друг друга. Когда они добрались до меня, я проснулся.
Воздух был каким-то белым — выглянув в окно, я увидел, что идёт первый снег. Опустив ноги с кровати, я вскрикнул от неожиданной боли — моя ступня напоролась на что-то острое.
На полу, среди осколков малахитовой шкатулки, сидел пепельного цвета котёнок по имени Рапагопис и задумчиво дожёвывал кленовый лист. Взглянув на меня, он весело умчался в другую комнату и затаился там.
Я собрал осколки и выкинул их в мусорное ведро — все, кроме того, на котором осталась сидеть уцелевшая ящерица.
Пия кофе, я в подробностях вспомнил вчерашний разговор с Костей и послал к чёрту всё человечество — кажется, впервые за свою недолгую жизнь. Алена должна быть моей! Именно с этой мыслью я одевался, а выйдя на свежий воздух, был осенён не менее свежей идеей: предложить Алёне пожениться.
Снег прекратился ровно в тот момент, когда я увидел её: она стояла на противоположной стороне улицы, и мне пришлось пропустить похожий на танк чёрный джип.
Машинально посмотрев ему вслед, я заметил номер: «н999ет».
Она была отчего-то грустна, и мы пошли в кафе. Там, под негромкий, к счастью, аккомпанемент попсовой музыки, она рассказала мне о своих страхах.
— Ты знаешь, Серёж, — сказала она, — нам, кажется, нельзя быть вместе.
Я молчал.
— Это: как будто бы неправильно, — продолжала она. — Будто бы… не знаю. — И она посмотрела на меня, словно я знаю и могу объяснить.
А я мог. Но не стал.
— Может, всё не так плохо? — с последней надеждой спросил я.
— Всё неплохо, — ответила она. — Просто я не буду с тобой.
Она попыталась улыбнуться. И тогда я набрал воздуха в грудь и на одном выдохе рассказал ей всё то, что услышал вчера от Кости. Не знаю, поверила ли она — дослушав, она молча встала и пошла к выходу. Я рванулся проводить, но она умоляюще посмотрела на меня: «Не надо». И когда я понял, что больше не увижу её, я расплакался. Она даже не обернулась, как не должен был обернуться Орфей… но это был совсем другой миф.
Домой я вернулся в настолько поганом настроении, что тут же заснул.
9.
Проснулся я от назойливого мяуканья. Вопли эти издавались совершенно интеллигентным с виду Рапагописом, который, по всей видимости, был голоден.
Отягчаемый дурными мыслями, я поплёлся на кухню, разыскать для бедного животного чего-нибудь съестного, и вдруг обратил внимание на висящие на стене часы-календарь.
Двадцать шестое октября.
Выходит, я проспал двое суток? Ничего себе!
Накормив Рапу, я обратился к телефону, я вернее, к автоответчику. На нём висело два сообщения.
Первое: «Серёга, ты — полный идиот!» Это от Игоря.
Второе: «Серёж, не ищи меня. Я навсегда уезжаю из этого города, и хочу, чтобы ты меня простил. Я тебя уже простила. Не будь таким эгоистом. Алёна.»
Последнее сообщение я прокрутил раз двести, и наконец обратил внимание на шумы на заднем плане.
Своеобразным бэк-вокалом звучали приглушённые слова: «Поезд Н-ск — Магадан отправляется с третьего пути. Просьба…»
Я станцевал сумасшедшую джигу. Я позвонил в справочную службу железнодорожного вокзала, и узнал, что поезд ушёл вчера, а следующий будет завтра.
Я забронировал билет на завтрашний поезд и, повесив трубку, бухнулся на диван. Включил телевизор.
— А теперь срочное сообщение, — деревянным голосом сказал диктор новостей. — Около получаса назад потерпел крушение поезд Н-ск — Магадан, покинувший пункт отправления вчера. По предварительным данным, выживших нет…
— Сволочь! — заорал я неведомо кому. — Козлы, какие же вы козлы! Неужели не понятно, что выживших не будет никогда, НИКОГДА!!! Да я!.. Я проклинаю!.. — начал я и осёкся. Прямо на меня смотрели круглые голубые глаза, смотрели с жалостью и упрёком. «Не надо, — просил котёнок. — Не проклинай, а?»
И я покинул свою квартиру удивительным образом спокойный, и в чём-то, наверное, мудрый… но всё же несправедливо обделённый. Ветер трепал мои длинные чёрные волосы, ветер швырял мне в лицо пригоршни листьев вперемешку со снегом, но листья пролетали, кажется, насквозь. Я шёл туда, где меня, несомненно, ждал высокий и худой блондин с повязкой на глазу и с копьём, не ведающим промаха.
КОНЕЦ.