«Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый.
Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось.
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.
А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво шутя,
Завладел любимой.»
Вильям Блейк (Перевод Маршака)
-Что ты делаешь?
-Я? Просто пишу несколько страниц бессмысленных словосочетаний.
-Ты делаешь это каждое утро.
-Боже, я больше не могу пить растворимый кофе. А? Мне просто нравится этот звук. Шуршание карандашного огрызка о бумагу…или…или перьевая ручка. Мне просто нравится водить ей по бумаге, писать что угодно. Такое странное ощущение, когда ты уже не спишь, но до конца ещё не проснулся: этакая приятная лень. Это особенно чувствуется, когда ты берёшь ручку и начинаешь писать. Поскольку тело ещё не проснулось, оно продолжает, ничего не подозревая, валяться в кровати. Работают только руки: одна пишет, а другая поддерживает мою голову, и ничего тут не поделаешь с её тяжёлой долей: она же левая и писать не умеет! Исписанные тетрадные листы…Мм, неэкономно, но так здорово!
-Да-да. Что-то вроде унитаза для твоего бессознательного?
-Ага, угадал. Ты разве не заметил, что я топлю, как котят, в раковине исписанные страницы?! Смываю, так сказать. Шучу-шучу. Это такой вид утренней медитации, наверно. Очень освобождает голову.
-Гм. «…Чувственность и буддийская медитация- приятные необусловленные формы Трансцедентальной Мастурбации.» Так, кажется, говорил этот…Лири?
-Он странный.
-Как и всё, что ты читаешь.
-Нет, не всё.
-Как угодно. Послушай, прекрати эту чепуху. Тебе не легче что-нибудь сказать, чем писать всякую чушь?
-Ты же знаешь. Я не люблю говорить в двух случаях: когда нужно говорить по телефону и когда нужно говорить то, что мне очень дорого и что я на самом деле чувствую. И это не чушь.
-Я смотрю, ты предпочитаешь быть загадочным романтиком, иногда даже слишком…
-Ну не всем же быть слишком эстетами.
-А, помню, ты так назвала меня в первый раз года 4 назад.
-Кстати, насчёт памяти. Сегодня мне приснилось, что на твои виски прикрепили какие-то провода и стёрли мою память. А сны я редко запоминаю…Жутковатые картинки.
-Вот смотри: ты либо не хочешь запоминать сны, либо сны не хотят, чтобы ты их запоминала. Чем меньше помнишь, тем меньше ответственности?
-Ты иногда делаешь мне больно словами.
-Тогда почему, черт побери, ты продолжаешь это слушать? Потому что я говорю всё это слишком эстетично? Или это такой извращённый вид получения удовольствия?
-Я уже говорила.
-Что?
-Будешь кофе?
-Нет.
-Я уже говорила, что не умею выражать словами то, что чувствую.
-Ещё ты говорила, что терпеть не можешь кофе.
-Так и есть. Просто не могу сейчас его не пить. Он горячий, и я греюсь. Изнутри.
-А зачем тогда эти отвратительные вонючие свечи?
-Меня завораживает дым. Пахнущий шоколадом дым. Хотя…если бы так пахли сигареты, это было бы невыносимо. А ещё мне так нравится писать в воздухе этим дымом слова…
-Наш разговор состоит из тебя и из слов. Знаешь, что я думаю обо всём этом? Детали… Они всегда волнуют и оказываются самыми значительными. Они могут облагородить, а могут перечеркнуть весь образ.
(Звук шагов на лестнице).
«А стук захлопнувшейся двери в нашу спальню стал называться Большим Взрывом.»
Тимоти Лири. «История Будущего»
Зачем же так хлопать дверью? От этого звука в затылке раздаётся оглушающий щелчок. Да и вообще…я действительно далеко не всегда могу выразить то, что думаю. Точнее…боюсь? Ещё бы. Каждый раз, когда я говорила чистую правду, в глазах моих собеседников появлялся страх и недоумение, как будто высказанные мною мысли имели внешность грифонов. Ха, тоже своего рода, крылатые выражения. Только эти крылья, к сожалению, вызывали неприятный чавкающий ужас, и ещё желание спросить, всё ли в порядке с моей психикой… В то время, когда я испытываю на своей шкуре немалую дозу отчаяния и полной безнадёги, я прикрываюсь лоскутным одеялом из цинизма, скептицизма, рассудительности и безразличия. И ты всегда понимал меня практически без слов. И в это же самое «всегда» я поражалась твоему терпению. А теперь, когда оно взорвалось, как барабанная перепонка от хлопка двери, я чувствую лишь тягучую, горьковатую приторность уединения. Это в точности, как и…когда ты сидишь в темноте и смотришь на горящую восковую свечу, пламя которой пожёвывает краешки пустоты. Ты выливаешь тёплый расплавленный воск на стол и погружаешь в него подушечки пальцев. Та же тягучесть, она приятно греет и напоминает беспечно-эмбриональное существование формирующегося «тебя» в тёплой темноте перед прыжком без парашюта в нашу с вами «общую» реальность… И эта теплота уходит, когда воск застывает и стягивает кожу. И, казалось, драгоценное уединение стягивает мысли и давит, душит комом в горле. И больше совершенно нет желания быть или даже казаться сильным…
(Осторожное шарканье ботинок).
-Я хотел пройтись, но там ливень…
(Запрокидывая голову, чтобы сдержать слёзы и не показать их присутствие):
-Останься, пожалуйста. Мне так нравится смотреть, как ты слушаешь дождь…