Дом на горе
...Она в пять лет уже рисовала. Он в десять сотворил из казенного фортепьяно свой первый клавесин. Она гонялась в эрмитажном садике за дикими кошками. Он собирал из старых велосипедов мопед. Небо в городе ее детства было серым, низким, неприветливым. Небо в городе, где жил он, было высоким, солнечным и голубым. Она полюбила краски. Он предпочел звуки. Линии их жизни могли никогда и не пересечься – как не пересекаются линии «сердца» и «головы» на руке. Но они пересеклись: он узнал ее в тот момент, когда увидел в газете портрет. А дальше была поездка из Иерусалима в Кармиэль, где художницу Машу Орлович знали. Ему понадобилось всего два часа, чтобы ее найти.
Он приехал за ней. Но оказалось, что она не свободна. Вернее, не совсем свободна, потому что находилась в процессе развода. Но он этого не знал, и, поняв одно - она не свободна, произнес фразу, которая могла хоть как-то объяснить его неожиданный визит к незнакомым людям: «Я хочу предложить вам расписать клавесин».
…А потом они купили дом в тихом месте с видом на Кинерет, и в нем нашлось место для его клавесина, ее мольберта и многочисленных друзей, для которых они устраивали домашние концерты старинной музыки. Это был теплый дом, он притягивал людей, как магнит, потому что, как писал в своей пьесе Шварц, «настоящие влюбленные всегда приносят счастье».
Я все забегаю вперед, но было же в их жизни что-то и до этой встречи, обусловленной самой судьбой.
***
Конечно, было. В 18 лет она бросилась, очертя голову, за своей первой любовью, и обнаружила себя в затерянном в горах армянском селе. Одному богу известно, как она рожала там своих сыновей – ну да ведь рожали же наши прабабки в чистом поле! – и растила их в избушке, где зимой температура опускалась до трех градусов тепла, практически одна, потому что муж, известный художник, родивший почти на четверть века раньше нее, жил своей творческой жизнью. Что же удерживало ее в этом захолустье на протяжении семи лет – ее, девочку из хорошей еврейской семьи, воспитанную семьей и Эрмитажем, по которому ее мама водила группы? Отчего она предпочла мольберту маленький огород, где выращивала петрушку? Да, наверное, любовь и удерживала. Во всяком случае, родителям не удалось вернуть ее обратно в те годы, сколько ни пытались. А потом настал момент, когда она, подхватив детей и корзинку с нехитрыми пожитками, вдруг сама вернулась в Питер. И спустя какое-то время вновь бросилась, как в омут, в очередной роман и уехала со своим вторым мужем в Израиль, где ее и нашел Саша.
Когда она увидела его в первый раз, ее душа затрепетала: человек, живший в мире музыки, был для нее почти небожителем. А тут еще клавесин – что-то вообще запредельное…
Он же существовал в своем отдельном мире, слыша музыку даже в названиях звуков, из которых она состоит. Но самое непостижимое: в музыке Барокко он слышал ее состояние, ощущал ее душу, трепет, само ее течение – абсолютно все, до последнего атома.
***
…Они жили вместе уже седьмой год, и она мучительно хотела еще одного ребенка, который будет их общим, а он все медлил. На самом-то деле им и так было хорошо в доме, с балкона которого открывается головокружительный вид, и где так славно уживаются ее краски и его звуки. К тому же, в их жизни все это когда-то уже было: у него – взрослые дочери, у нее – взрослые сыновья.
В какой-то момент им показалось, что совместное бытие становится в тягость, - они разъехались на полгода. Он развесил в своем новом доме ее картины, она продолжала слушать в их старом доме его диски. Но ощущение, что привычное равновесие нарушилось, и образовавшийся пробел зияет пустотой, все росло и в какой-то момент стало невыносимым - их снова притянуло друг к другу. Почувствовав в себе биение новой жизни, она решила рожать. Саша был рад появлению сына, а вскоре Йонька и вовсе стал центром их большой семьи, где у него, кроме родителей, оказались взрослые братья и сестры: конечно, у каждого из них своя жизнь, иные живут и вовсе в других странах, но при первой же возможности устремляются сюда, в дом, где их всегда ждут и где им рады.
…А Сашин клавесин Маша все же расписала – правда, спустя много лет. На его внутреннюю крышку она нанесла рисунок по мотивам своих картин. Саше казалось, что исполненная таинственности панорама ночного старого Яффо более всего соответствует одному из самых любимых инструментов, созданных им за годы жизни в Израиле. Второй клавесин, который Саша берет с собой во все поездки, Маша украсила надписью по-латыни, которая в переводе звучит так: «Жизнь коротка, а искусство – вечно».
***
...Прошло четырнадцать лет. Иные друзья, которых прежде собирали в их доме домашние концерты, разъехались, иные ушли из жизни, появились новые. В Израиль приехала младшая Сашина дочь, а у его старшей, живущей в России, родился сын – первый Сашин внук. У старшего Машиного сына появилась славная девушка, а младший уехал заниматься экстремальным туризмом в Мексику. Так что минувший Новый год семья отмечала без двух старших детей, но в привычном кругу друзей. Зачитали трогательную поздравительную открытку от Даньки, присланную из Мексики, вспомнили его удивительно вкусные пироги, которые он пек когда-то к домашним концертам. Похвалили хлеб, испеченный к новогоднему столу старшим сыном Маши - Сашей. А потом на пороге возникли, к неописуемой радости Йоньки Дед Мороз и Снегурочка, в которых он сразу узнал отца и свою старшую сестру Машу. Снегурочка раздала всем карнавальные маски, а дед Мороз, вытащив из мешка подарок для сына, с улыбкой сказал, обращаясь к гостям и указывая на себя: «Все тот же Саша… С Новым годом!». Потом он привычно сел за большой клавесин – тот самый, который расписала Маша, сыграл пару композиций в стиле Барокко. Друзья потребовали песни Вертинского. И Саша с удовольствием спел их, аккомпанируя себе на клавесине.
***
Краски и звуки в монологах
Маша Орлович:
- Для меня творчество – это продолжением самой жизни, такая же неотъемлемая ее часть, как растить детей, готовить еду. Я рисую то, что меня окружает, и это является своеобразным продолжением моего бытия. В Питере мне было темновато, на меня давило его живописное пространство: в училище мне приходилось часто переписывать свои работы, которые, по мнению педагогов, не соответствовали стандартам, поскольку были ярче и светлее натуры. Израиль поразил меня своими красками и светом. Все здесь вызывало восторг: пейзажи, люди, внутренняя свобода, - хотелось бесконечно рисовать. У меня появилось «кошачье» ощущение привязанности к этому месту, я поняла что хочу жить только здесь.
Потом в моей жизни появился Саша, его музыка, его друзья-музыканты. Мне всегда говорили, что мои пейзажи очень музыкальные. А тут я стала еще писать портреты музыкантов, просиживая на репетициях и концертах и делая наброски, - этот процесс увлекает меня до сих пор.
Затем наступил период материнства, я ждала ребенка и полностью погрузилась в это невероятное ощущение - без конца писала портреты своих беременных подруг и кормящих мам. Недавно неожиданно для себя увлеклась печатной графикой, которой нас в училище не обучали. Это очень трудоемкая техника, и иногда я удивляюсь тому, как у меня хватает терпения при всей моей спонтанности и стремлении делать все быстро.
Рождение детей – это, по-моему, самое лучшее, что я сделала в своей жизни. Мы с моими мальчишками многое прошли вместе. Сегодня я смотрю на своих сыновей и радуюсь тому, какие они добрые, открытые, дружные, как любят и поддерживают друг друга.
Саша Розенблат:
- Французская клавесинная музыка воспринимается людьми, привыкшими к классике, как несколько монотонная, однообразная, с недостаточной гармоничной логикой.
Люди же тонкие, напротив, воспринимают ее очень хорошо - она медититавная, в ней содержится определенное послание исполнителя, обладающего большей внутренней свободой и природным чувством ритма и времени. Позднее, когда все это было утрачено, изобрели метроном, в котором музыканты прошлого не нуждались.
Начиная с 18-го века, когда королевские дворцы и церкви перестали содержать музыкантов и те вынуждены были позаботиться о себе сами, музыка вышла «на панель», стала агрессивной, потребовала такой формы возврата, как аплодисменты, в чем не нуждались музыканты прошлого, поскольку исполняли роль посредников контакта между гармонией сфер и слушателями.
Вся музыка давно уже написана, ее «золотой век» позади, и честные композиторы уже давно это поняли, вовсе перестав писать музыку; переключившись на исполнение существующей, либо выбрав, подобно Стравинскому, путь ироничного отношения к увядающему музыкальному искусству как к традиции. То, что зрело веками, в 16-м веке вылилось в многоголосие, из которого постепенно сформировалась тональность – то, что мы называем музыкой периода Барокко. Впоследствии Бах умудрился выстроить
хроматическую тональность средствами имитационной полифонии, - он единственный, больше этого никому не удавалось…
…Можно сказать, что я живу прошлым временем. Мне часто приходится бывать в разъездах, но я никогда не включаю в машине радио. Мне нравится состояние отключенности от суеты внешнего мира, я рад, что мы живем в таком тихом и удаленном месте, где ничто не мешает думать и заниматься творчеством.
***
Отступление, без которого не обойтись...
«Александр Розенблат, клавесинист. Выпускник Уральской Государственной консерватории им. Мусоргского. Обучался в Голландии и Германии реставрации клавесинов и молоточковых фортепиано, в Чехии – искусству исполнения музыки Барокко. Куратор коллекции старинных инструментов бар-иланского университета. Выступает с сольными и камерными (в составе Иерусалимского Фестивального и Израильского Камерного оркестров, Тель-Авивского Филармонического хора) программами в Израиле и за рубежом; участник престижных международных фестивалей, записал более 20-ти дисков с сольным и камерным Барочным репертуаром, а также ряд программ для Израильского радио. Член гильдии исследователей и реставраторов музыкальных инструментов (Оксфорд). Созданные и восстановленные им клавесины сегодня разбросаны по семи странам мира, один из низ находится в коллекции известного исполнителя Максима Венгерова».
«Маша Орлович, художница. Выпускница Ленинградского художественного училища имени Серова. Член Союза художников и скульпторов Израиля. Ее работы находятся в частных коллекциях в Израиле, России, Европе и США, а также в музее городской скульптуры Санкт-Петербурга. Выставлялась в «Rein Gallery» (Миннесота, США), «Israel House» (Калифорния, США), «Royal Medical Society» (Лондон), Музее городской скульптуры (Санкт-Петербург), «Center for Jewish Art» (Сан-Диего, США), «Association Friends of J.-H. Roman» (Стокгольм), Музее русского искусства им. Цетлина (Рамат-Ган), в Союзе художников (Хайфа), галерее «Фреско» (Тель-Авив), галерее деревни художников (Эйн-Ход), музей искусств (киббуц Гиносар), иерусалимском Доме Качества, галерее «Сафрай» (Тель-Авив). Работает в различных техниках: графика, акварель, смешанная техника, включающая элементы энкаустики (горячая восковая живопись). Пишет в жанрах городского пейзажа, натюрморта, обнаженной натуры, портрета и межжанровых композиций».