22 сентября 2012 года после тяжелой и продолжительной болезни от нас ушел не просто замечательный самобытный поэт, но и добрый друг.
Упокой, Господи, душу раба Твоего Валерия!
Мальчика назвали Валерием в честь Чкалова и ждали, что он обязательно захочет стать летчиком. А малыш был беспокоен, и отцу приходилось много носить его на руках, читая наизусть Пушкина. Далее без Александра Сергеевича было уже невозможно – странными путями поэзия входит в нашу жизнь. И летчика из Валерия Вакуленко не получилось. Именно потому, что вся жизнь оказалась связанной с литературой и изобразительным искусством. Намертво – не оторвешься. Вернее, наоборот, наживо.
Детство прошло на улице Рабочей. Почти окраина Новороссийска, как говорят, гора, а прямо с крыльца домика виден весь город единой живой картиной: это солнце, это море, это дома, а это – соседи. Смотри, наблюдай, любуйся сколь душа примет. Одна картина, но краски на ней каждый день разные. Разные запахи. Разные слова…
Казалось, что все как у всех: школа № 21 (имени Пушкина), школа № 7 (имени Николая Островского), служба в Новороссийском полку города Киева. Университет матери городов русских, факультет журналистики, который после серьезной травмы пришлось оставить, да и не жалел потом: не свое. Вернулся в родной Новороссийск, устроился на работу художником-оформителем. Занятие не денежное, но давало время на самообразование. В книгах не мог себе отказать. И в друзьях тоже.
А люди в жизни встретились удивительные. Евгений Цыганко – поэт, моряк, отзывчивый человек, деликатный собеседник. Очень нежная душа и – мужество. Редчайшее сочетание. От него узнал и о ГУЛАГе, и о том, как лучше работать над словом. А с поэтом Павлом Голимбиевским связала многолетняя дружба до самого смертного часа этого потрясающего человека. Павел Анатольевич при жизни так и не увидел своих книг изданными. Но он был поэтом не столько в стихах, сколько в самой жизни. Журналист непохожий на других журналистов, гражданин непохожий на окружающих граждан, и всегда – поэт. Он так жил, дышал, видел. Не мог лгать. Он никогда никого не учил ничему, а более всего – писать. Но именно рядом с ним люди становились другими, дыша чистым воздухом поэзии. И, как потом оказывалось, другим воздухом дышать более не желали. Разве можно быть неблагодарным судьбе?
Эта странная раздвоенность жизни советских времен, когда говорится одно, а делается другое не могла не наложить свою трещину на душу. Пришло время, когда понял, что жить с расколотой душой более невозможно.
…Спеленала душу лозунгов сатином
и попробуй вырвись, и попробуй развяжись.
Чтоб раскрепоститься, напиваюсь как скотина
И тогда люблю до боли эту дьявольскую жизнь.
Стало стыдно писать лозунги и плакаты. Все не как у других людей, соседей по жизни.
И все же после курсов стал работать помощником машиниста тепловоза. Гонял по железной дороге туда и сюда. Потом летал по стране на ТУ-154 в длительные командировки, центровал компрессоры на цементных заводах. А страна переживала время тревожное: горбачевщина, путч, развал СССР.
Какое солнышко смешное
Новороссийский воздух пьет,
Здесь все мое и все чужое
И порт, и белый пароход.
И берег, и пустые лодки,
И там, на траверсе, маяк...
И лишь бутылка из-под водки
В кустах, действительно, моя.
Да дым дешевой сигареты,
Едва струящийся сквозь ус...
А той страны великой нету
Под звучным именем Союз.
Одни ушли, пришли другие,
Чужие, словно кенгуру.
И жжет мне сердце ностальгия
По пионерскому костру.
(Ностальгия)
Жил как все: вместе с болью целой страны. Писал не как все. Не печатали такое.
Девяностые сложные годы жил случайными заработками, оформлял витрины, делал вывески, чеканку, грузил кирпичи. Даже гробы делал в столярной мастерской (освоил еще одну профессию). А неимоверная жизнь могла уложиться только в стихотворные строчки.
О, Земля! Ты - веселый вертеп.
Ты – наполненный мною автобус.
Я на пальце вертел и вертел
Этот теплый картоновый глобус.
Я автобусных видел чертей,
Слышал их огорченные бредни…
Веселился у задних дверей
И безбожно блевал у передних.
И очерчен унылый маршрут
Металлическим циркулем рока…
Только звезды над нами не врут,
Им ясна человечья дорога.
Я не знаю, когда я сойду
Не с ума, так с автобусных сходен
На свою небольшую звезду,
На одну из бесчисленных родин.
А в автобусе скажут: сгорел!
И вздохнет облегченно автобус…
Но я все же на пальце вертел
Этот теплый картоновый глобус.
Только багаж неопубликованных рукописей все тяжелел и тяжелел. На душе муторно. Жилье –целый угол величиной ровно с койку. Несмотря на неимоверные усилия, так и не сложившаяся жизнь. Работа сторожем в ледяном вагончике без света и тепла… болезнь подстерегла и изловила в свои силки неожиданно. Долгие месяцы в больнице. Многое вспомнил, у порога жизни и смерти учился отделять смешное от главного. В детстве над кроватью висела репродукция картины Врубеля «Демон».
Неистов, груб,.. великолепен…
В очах – отчаянная мысль.
Из крови врубелевской слеплен
Бедняга демон, нигилист.
А божий промысел все мимо,
А демон в коконе с огнем…
Он видит все, что нам незримо.
Молитесь, грешники, о нем.
Иногда казалось, что его просто забыли, бросили. Лечащий врач Виктория Павловна Швец вытащила с того света. А в больницу приходили новороссийские поэты. Народ такой. Благодаря помощи депутата Нейле Клочко вышла в свет первая книга «Мотылек в оконной раме». Несмотря на небольшой тираж, о книге заговорили как о явлении в жизни города. Скромная презентация и – диплом первой степени на краевом литературном конкурсе «Разорванный круг». Мало того, тонкую книжечку в мягкой обложке краснодарские писатели выдвинули на международный конкурс «Филантроп». Странными путями поэзия приходит в жизнь…
Может, именно тяжелая болезнь помогла найти смысловые ключи ко многим образам, научила так пристально вглядываться в происходящее. Это только кажется, что картина все та же: солнце, море, дома, прохожие… Люди не проходят в этой жизни, они любят и ненавидят, смеются и страдают. А картина жизни для поэта всегда нова и неисчерпаема. Надо только видеть.
http://www.stihi.ru/author.html?vakula
Фото автора