Что-то мешало сосредоточиться. Строчки наползали одна на другую. Мысли сходились и расходились, сновали, словно рыбки в аквариуме – безмолвно и бесполезно. Он отложил книгу и включил телевизор. Привычно нашёл новости. Но сквозь бойкий говорок ведущих информационной программы просачивалось неясное беспокойство. И в квартире что-то неуловимо изменилось: то ли исчезло, то ли, напротив, появилось и, незаметное глазу, мешало где-то на уровне подсознания. Он обвёл взглядом комнату – всё было, как всегда. Шкаф, заполненный книгами, большей частью своими же. Диван. Письменный стол. Ничего лишнего: умеренная комфортность без следов особых пристрастий. Он выключил телевизор и пошёл на кухню – поставить чайник.
Карамельки в простенькой вазочке на столе напоминали о ней. Он не знал, что делать с конфетами – нерешительно подержал в руках и спрятал в кухонный шкаф. Беспокойство не уходило. Он вспомнил, как прошлым утром, встречая её, опаздывал на вокзал; шёл по перрону, ещё не проснувшийся, и уже сам не понимал, зачем затеял всё это. Не понимал и сейчас. Женщины приходили и уходили, не задевая его. Он не был ловеласом (да и чувствовал себя с ними не очень уверенно, оттого предпочитал молодых), просто у него был вкус к жизни – к еде, алкоголю, путешествиям, женщинам. Он не отказывал себе в удовольствиях, но давно уже не заходил далеко. Ему нравилась его устроенная, будто дозированная жизнь с рюмкой хорошей водки за ужином. Нравилось быть одному, ни от чего и ни от кого не зависеть (он и по дому всё делал сам). Свобода и покой – два бриллианта в оправе умеренности – давали ему время думать, писать. А для остроты – иногда балансирование на грани опасности. Главное – не подвергать риску свою независимость. Это закон. Вот почему он испугался.
Чайник вскипел. Бросая пакетик в кружку, он вспоминал их последнее молчаливо-неловкое чаепитие. Потом она уехала. Разумеется, он проводил её до остановки. Постоял немного, не зная, что сказать на прощание. Она тоже ничего не сказала – слегка улыбнулась, выдернула дорожную сумку из его рук и ушла. Даже не обернулась. Ушла – как отрезала. Словно затем только и приезжала, чтобы попить чаю.
Он сразу же почувствовал облегчение, по крайней мере, ему так казалось. Зашёл в книжный магазин, долго копался, выбирая, что купить, и предвкушая удовольствие спокойного вечера с книгой. Вернувшись домой, полистал газету за обедом, принялся было собирать вещи в очередную поездку, потом взялся за книгу – «A passo di gambero» Умберто Эко. Но что-то мешало ему сосредоточиться. Нет, уже не страх – что-то другое. В сущности, ничего ведь не произошло. Так, маленькое приключение с налётом пикантности. Но где-то внутри засела заноза.
Занятый собой и своими сложными умозрительными построениями, он не вглядывался в окружающих. Всегда доброжелательный, внимательный, щедрый (но в меру), в душе он оставался холоден к людям. Использовал их, но делал это искусно, почти виртуозно. А чувства, привязанности… они всегда требуют немалых усилий. Он же был не из тех, кто готов растратить себя ради сомнительного результата. И потом, жизнь представлялась ему изменчивой, как из окна летящего автомобиля. Стоило ли останавливаться, осматриваться, привыкать? Лица мелькали, взгляд его скользил по ним, рассеиваясь на поверхности; и вдруг – одно, совсем случайное, заставившее остановиться и всмотреться. Было такое ощущение, будто ехал себе преспокойно, а кто-то другой зацепил машину бампером. И вот на тебе – царапина. Нестрашно, конечно, но неприятно. Нужно выходить, выяснять отношения, хлопотать.
А вечер тянулся и тянулся. Звонили друзья. Он разговаривал, шутил, сочувственно выслушивал их проблемы, обсуждал совместные планы. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь тем, что беспокоило его весь день. Рассказать, посмеяться и таким образом избавиться от саднящей занозы. Но он как-то не решался. От раскрытого окна слегка веяло сквозняком, пропитанным запахом уходящего лета. Из соседних квартир до него доносились обычные вечерние шумы: звуки работающего телевизора, бегущей воды, капризный плач ребёнка – и вплетали в желанное одиночество непривычную нотку неприкаянности. Наверное, просто день не задался: с утра всё пошло наперекосяк. А, может, дело было в её словах? «Вы скользите по жизни…» И что-то ещё. Они звучали так, будто он чего-то не знал, а она знала. Даже смешно: он, признанный эрудит, интеллектуал, и она, почти ребёнок. Что она могла знать?
У него всё уже было: встречи, приключения, книги, ученики, известность… И было уже позади. Но ему не хотелось отступать, хотелось продлить жизнь и иллюзию молодости, словно он ещё ждал чего-то особенного.
Внезапно возникло упрямое желание сесть в поезд, догнать её и спросить. Впрочем, это было глупо, бессмысленно. А главное – поздно. Оставалось вернуться к прежним занятиям. На диване лежала начатая книга, на столе – неоткорректированная рукопись. Но отлаженная жизнь вдруг показалась ему скучной и как будто пустой. Он взял чистые листы и надписал: «Опоздание»…