Рассказ
Я был в ярости: ну, повздорили вчера, и что? Кричали, что ТАК нельзя, но КАК можно - надо всё-таки решать вместе. А взять ребёнка, один чемодан и уехать, воплотить в жизнь то, о чём говорилось в запальчивости?
Я ревел так, что соседи могли бы подумать, будто я привёл в дом медведя, швырял вещи на пол, топтал какие-то бумаги. Потом ярость перешла в тупое отчаяние. Я понял, что без Лильки, без моей «Лилеи прекрасной», как я называл её в душе, мне не жить. Просто не стоит. Я поднял с полу листок бумаги и написал: «Прощайте и простите. Больше жить не могу». Положил записку на стол и огляделся.
Говорят, самоубийцы до последнего мгновения надеются, что их остановят, спасут. Наверное, из этого разряда была моя первая мысль: «Здесь и верёвку-то привязать не к чему». Подумал – и сразу увидел крюк в потолке. Дом был старинный, и на этом месте положено было висеть люстре. «Это знак свыше», - решил я. Тело сделалось будто невесомым, в голове зазвенело. «Теперь нужна верёвка». Войдя в чулан, я сразу увидел её – крепкий капроновый шнур свешивался с полки из-под груды старых вещей. Я засмеялся: «Как в сказке: «держись за верёвочку и иди, куда клубочек покатится…» Нить путеводная!», - и потянул за свисавший конец. Посыпались какие-то коробки и, едва не на голову мне, свалился перевязанный этим шнуром альбом. Я поймал его, торопливо развязал и отшвырнул в сторону. Из альбома вылетела старая фотография: малыш уткнулся матери в колени. Вспомнилось, как в семье шутили, будто я, словно Антей, приникал к маме, чтобы набраться сил. Мама… так вот куда привела верёвочка! Как же я о маме-то не подумал! Это воспоминание оказалось спасительной соломинкой, позволявшей мне не исполнять страшного решения.
Я быстро собрался и помчался на вокзал. Вагон электрички, словно капсула машины времени, переносил меня в детство. Окружающее не задевало сознания, и только скороговорка слепой нищенки: «Трудно, но ничего не поделаешь, не дай Бог никому!» - неожиданно проникла в самое сердце. Казалось, это обо мне: «Лилька ушла! Не дай Бог никому!» - стучало в голове в такт колёсам.
Наконец, знакомая дверь. Ключ у меня свой, «чтоб всегда мог приехать». В квартире вкусно пахнет. Но где же сама мама? Вхожу в комнату и вижу её в дверях спальни.
- Привет, Мамуля! Сумерничаешь?
Она улыбается:
- Что, сынок, худо пришлось? Когда всё хорошо, ты не появляешься. Значит, сейчас что-то не так. Да я и по глазам вижу. Ложись-ка на диван. Помнишь, как в детстве я твои беды лечила?
Я послушно лёг. Мамины руки не касаются меня, только чувствуется лёгкое дуновение, и тепло разливается по телу. Тихо журчит старинный заговор:
- На Море-Окияне, на острове Буяне стоит дуб высокий… все Колины горести, все болести с резвых ножек, белых ручек, буйной головушки, ретивого сердца…собирайтесь, в комочек катайтесь…
Я словно вижу этот комок боли, который мамины руки скатывают и бросают в окно.
- Провалитесь в дупло глубокое, широкое…
Как хорошо, спокойно… Я начинаю дремать, и мама словно растворяется в воздухе.
В двери повернулся ключ, и вошли мамины сёстры – тётя Таня и тётя Люся. Я сел. Мамы не было.
- Ой, Коленька, - ахнула тётя Люся, - А мы тебе звонить собирались. Как же ты вовремя!
- Сиротинка ты наш! – запричитала тётя Таня. Она села на диван, привалилась к моему плечу и заголосила: - Нету больше нашей Ниночки! Один ты теперь остался, как былиночка на ветру! Нету твоей мамочки, никто не пожалеет!
- Хватит, Таня, ему и так плохо. Ты когда приехал-то?
- Часа два назад.
- Значит, не знаешь ещё. Три часа назад Нину машина сбила. Хорошо, при ней документы были. Нас сразу нашли, городок-то маленький. Вот мы с Таней и пришли, собрать всё, чтобы обрядить.…Да надо ехать за гробом.…Как же ты вовремя приехал. Жаль, опоздал, не застал живую.
В голове помутилось. Как же так? Ведь я видел маму, говорил с ней.… Было ли это сном наяву, вызванным нервным напряжением? Или мамина душа не могла спокойно уйти, оставив меня в таком состоянии? На всякий случай, я ничего не рассказал тёткам о свидании с мамой. Со временем случившееся стало казаться мне только сном. Похороны, поминки тоже прошли, словно во сне. В ушах, как тогда, в вагоне, всё время звучало: «Трудно, но ничего не поделаешь. Не дай Бог никому». Однако комок боли, снятый с меня мамиными руками, не возвращался. Словно мама, прежде чем уйти навсегда, дала мне силы всё перенести.
Возвращаясь домой, ещё на лестнице услышал горькие Лилькины рыдания. Я пулей влетел в квартиру.
- Лиля, Лиленька, что с тобой? Что случилось?
Жена бросилась ко мне. Она то прижималась мокрым лицом к моей груди, то колотила по ней кулачками:
- Как ты мог? Как мог? Я оставила записку, что заболела мама, и я срочно уезжаю. И вот – на обратной стороне листка твои кошмарные каракули, а тебя нигде нет! Как ты мог? Как додумался написать такое? Как бы я жила без тебя?
Я целовал Лильку, что-то бормотал в своё оправдание. И вдруг, подняв глаза на дверь спальни, встретил мамин взгляд: любящий, всепрощающий. Я смотрел в громадные заплаканные глаза своей дочурки.