Они таки поженились.
Была свадьба.
Было много интересного и не очень.
Была первая брачная ночь, больше похожая на беспощадную, кровавую бойню, чем на «срывание покрова тайного, цветка воздушного».
Цветок верещал и отбивался несколько часов, как немцы под Сталинградом, отступать было некуда, и при этом верещал почему-то басом. Наверное, об этом тоже мама в детстве рассказала, как себя нужно вести.
Хорошо, что никого не было в квартире, вся родня догадливо ночевала у соседей.
А может и плохо.
Посоветовали б чего-нибудь...
Бой шел до самого утра, пока этот дурацкий покров не был содран, наши победили, и оба сидя на полу в кухне обессиленные и смертельно уставшие от этого дурацкого обряда и друг от друга, хлебали прямо из бутылки какой-то сухарь.
Половая жизнь таки началась.
Свадьбу отмечали у Мальчика дома, в загс шли пешком, так как машин ни у кого не было, да и не нужно было, загс был рядом.
Собралось куча друзей, родственников и знакомых Кролика, т. е. Мальчика и почти вся семья Девочки.
Из большой комнаты вынесли всю мебель и свадьба поместилась.
Заслуженная мама Девочки, когда их всех перезнакамливали, периодически громким шепотом спрашивала у новенького зятя «кто все эти люди???» и на ответ «друзья», ничего не понимала и опять спрашивала.
Какие такие «друзья»?
Чьи?
Наши.
Что значит «наши»?
Какие наши?
Ну, наши и все.
Тяжело это было уяснить серой заслуженной учительнице географии, никогда ни с кем не дружившей.
Тяжело...
Тяжело гиппопотаму среди оленей.
Друзья должны быть чьи-то!
«Наши» – тут не проходит.
Они должны быть нужные, полезные.
А не просто так, понимаешь!
«Давайте и вот этим... и этим тоже... пошлем приглашение на свадьбу (благо родни много и она вся на далеком Севере), сами ни за что не приедут, а бабки пришлют!» - таким был девиз и смысл ее заслуженной жизни!
С такой меркантильностью и так прозябать!
Она потом на второй день еще рвалась свадебную простынку гостям показывать – «…а у нас на Севере в деревнях еще так делают, на забор вывешивают…» - еле дочки удержали!
Мальчик, психуя, предложил с балкона свесить или по городу пройтись, как с флагом!
Что б уж все знали… чего там, знай наших!
Хороший обычай!
Народный.
Папа Девочки не свадьбу не попал, а попал в больницу в связи с последними семейными разборками – мама разбила о голову папы очередную, дареную благодарными учениками, хрустальную вазу.
Так что фазу простой ругани они уже давно прошли.
А так как советский хрусталь был самый толстый в мире, то папа получил конкретные увечья (особенно на физиономии) не совместимые с пребыванием на свадьбах, на работе и на улице.
Как бывший инженер по технике безопасности он это понимал лучше всех.
Как пенсионер пил он уже все подряд, что горело, вплоть до денатурата и маминых духов и одеколонов, что литрами дарились ей теми же учениками!
Папа был уже в пике и постепенно входил в штопор.
Кошка же была очень старая и уже не могла ничем помочь.
Земля приближалась.
Мама сказала всем, что у папы насморк.
Хронический.
Сестра Девочки была в шоке, такой свадьбы она еще не видела.
Привыкшая к пьяной поселковой похабщине, особенно на второй день, здесь она увидела, что радоваться можно иначе.
И неясной тоской поняла, что те свадьбы, с матом и драками, ей ближе и понятней, чем эта, совершенно иначе веселящаяся, иначе гуляющая!
Тут не нужен был никакой тамада, тут собрались все сплошь сами тамады и веселились от души, веселя всех, хором исполняя поздравительные оды новой семье под несколько гитар, провозглашая дурашливые тосты, тут все друг друга знали и знали Мальчика с детства и любили его и с недоумением поглядывали на Девочку и ее семейку.
«Ой, Джимми, Джимми... куда же ты, куда же?»
Но было поздно, мечта идиота сбылась!
Горько!
Горько!
Горько…
Началась новая жизнь.
Семейная.
Terra incognita.
Жили теперь они, как и планировали в махонькой двухкомнатной квартирке «чешке» с родителями на седьмом этаже.
Учились оба упорно, но денег было не просто мало, их не было, снять квартиру было не на что, чтобы жить отдельно, хотя Мальчик и пытался подработать где только мог.
Разгружал по ночам горячий хлеб, встречал «мандариновые» ночные поезда с юга и, отбиваясь от официальных носильщиков, перехватывал темных кавказцев с кучей пахучих ящиков или просто грузил и разгружал вагоны на железнодорожных складах, отрабатывал в третью смену в кузнечном цеху, опять же по ночам.
А днем в институт.
На лекции.
Тут уж не поразгильдяйничаешь – стипендия нужна!
А вечером на тренировку – альпинизм, горы, да еще и на репетицию, в хоре пел институтском.
Он еще и поет!
Сил хватало.
Мальчик был здоровый, плечистый, умел многое и не боялся никакой работы. Стройотряды, подработки, «шабашки» начинались ранней весной и заканчивались с первыми белыми мухами.
Грузил, носил, клал кирпич, был сварщиком, плотником, кровельщиком, штукатуром...
Хватался за все.
Пахал, короче.
Работал даже в отделении судебно-медицинской экспертизы, попроще – в морге, уборщицей (кстати, с огромным трудом туда устроился) и хотя платили там, просто, по-царски, продержался только два месяца.
Уж очень специфической была работа.
Убирать это все.
Он готов был делать все что угодно, работать сутками, лишь бы дома был порядок и мир.
Мир и порядок!
Только вот этого как раз и не было.
Поперла, полезла уже совсем распоясавшаяся серость из всех Девочкиных щелей!
Все молчком, угрюмым презрительным молчком при предках, обиженно ковыряясь в носу где-нибудь в углу и открывая полностью рот только когда их не было дома.
Но тогда уже полностью!
Тогда она «оттягивалась по-полной», сверкая золотыми фиксами, вспоминая все обиды и «унижения» за неделю или даже за месяц, все грехи, ошибки и «притеснения» со стороны Мальчика и его «оборзевших» родителей.
Все это, особо не стесняясь в выражениях и тщательно вспоминая все мелочи, выливалось на голову молодому мужу.
Ни один промах не был упущен.
Вся красота куда-то пропадала и Мальчик в очередной раз с тоской видел перед собой брызжущую слюнями и шипящую матюки базарную бабу.
Все это повторялось чаще и чаще, по нарастающей.
«Гуляй Вася, наша власть!».
Говорить тут что-либо или оправдываться было бессмысленно и нелепо, как какать вверх или писать против ветра.
Но Мальчик пытался, пытался многократно убедить, уговорить, объяснить.
Просто пропустить это из уха в ухо не получалось – они все время были вместе и деться им было некуда!
Институт – дом. Институт – дом.
Все эти уговоры, объяснения плавно переходили в банальные, пошлые скандалы!
Позже эта плавность постепенно исчезла, остатки культурного слоя у Девочки исчезли окончательно, и почти каждый разговор Девочка начинала с очередной крикливой претензии.
Или просто молчала, обиженно поджав губки.
Могла неделю промолчать!
Мальчик с ума сходил!
«Я тебя чем-то обидел? Ну, скажи, что же ты молчишь!» Ой, лучше бы молчала…
«Милые бранятся – только тешатся!»
Девочка «тешилась» вовсю!
Шли недели, месяцы, годы, а ничего не менялось.
Кроме цвета.
Краски блекли, выцветали, застирывались, выгорали и отнюдь не из-за солнечного света, постепенно превращаясь в одну.
Мальчик все слабее и слабее трепыхался, стучался и царапался в тот серый бетонный дот, в котором пребывал злобный, такой же серый мозг Девочки, с тоской уже понимая, что тут редкий клинический случай и что он опоздал сюда лет на двадцать!
Но он все еще считал себя в ответе за тех, кого приручил и пытался, пытался.
И еще он с ужасом осознавал, что тоже меняется, неумолимо меняется после каждого скандала и отнюдь не в лучшую сторону.
Засасывает, когда стоишь во всем этом.
Рядом с грязью трудно не запачкаться.
Втягиваешься.
Шли уже не годы - годищи, серые годищи и серость, как зараза, как плесень затопляла все вокруг Девочки, в общем-то, уже давно не девочки, а здоровенной толстой тетки, родившей всем (вот всем вам!) уже второго ребенка – («мне насрать, что ты там себе хочешь, пошел на ***, а я рожать буду!») и от своего внезапного и «самовольного» материнства еще больше закостеневшей в своей ханжеской спеси и курином всезнайстве.
Мальчик, когда-то неистово влюбленный в свою выдумку и любивший за двоих ничего не мог поделать и постепенно махнул рукой.
Серость – вот «безразличия портрет».
Тут можно было только отойти в сторону и жить вместе, как говорят, «ради детей». Подводная лодка легла на дно.
Тут были мертвые якоря.
Мертвейшие.
Материнство еще только все усугубило и обострило.
Все, что раньше хоть как-то скрашивалось, зашпаклевывалось надеждою, сглаживалось молодостью, гибкостью, красотой, сейчас каменело и костенело в неумении находить компромиссы, в неумении мирится, принимать чужую точку зрения, в невероятном крикливом невежестве и дремучести в Великой Серости, отравляющей все вокруг, изменяющей сам воздух, смысл, саму жизнь!
И самым главным была великая Жадность и великое Жлобство!
И странно, неуловимо, капля за каплей менялся сам облик Девочки, незаметно, медленно и постепенно, но неотвратимо...
Да и не в родах тут было дело!
И вот однажды Мальчик приехал из очередной командировки, приехал из далекого южного города у моря, полного мандаринов и абхазцев, с которыми он так часто общался на ночном заснеженном вокзале в юности.
Он привез разборной детский спортивный уголок, тяжеленный мешок железяк для своих детей, девочки и мальчика, прелестных очаровательных мальков, красивых, как когда-то их родители.
Они были единственным, что еще держало его в этом доме, в этой семье.
Всю неизрасходованную свою любовь, он перенес на детей, с тоской предчувствуя, что такая семейная «идиллия» подзатянулась.
Мальчик давно не был дома, он уже несколько лет работал в таком режиме постоянных командировок, его это устраивало, сводя к минимуму общение с Девочкой.
Ее, похоже, тоже.
Они теперь не разговаривали уже месяцами, все краски в их отношениях заменились полностью серыми, без оттенков.
Девочка сильно изменилась.
Ее внешность все больше соответствовала тому, что она говорила.
И главное как говорила.
Главным у Мальчика было тоскливое чувство абсолютной безнадежности и то, что «он НЕ СМОГ».
Не смог создать тот утопический рай для себя и своей семьи, не смог создать саму эту семью.
Он с трудом заставлял себя возвращаться сюда.
Он опять винил себя, понимая, что в одиночку идти тяжело не только в горах.
Он шел, а все эти годы за ним волочилась веревка.
Партнера не было.
Он не смог...
Его нынешняя работа продлила агонию совместного перетягивания этой веревки до восьми лет.
Достаточный срок, чтобы все понять и во всем разобраться.
В стране начиналась перестройка, появились первые свободные кооперативы, и зарабатывал Мальчик сейчас не просто много, а очень много по сравнению с многими.
Они почти уже выплатили за трехкомнатный кооператив, который ей дали, как молодому специалисту в ее НИИ.
Мальчик дома теперь почти не бывал, все на работе или у себя в подвале торчал-рисовал или по горам лазал, но детей любил, деньги приносил, не надоедал своим трындежом (что еще для счастья женщине надо, правда?) - ее это устраивало.
Почти.
Как устраивают памятник цветы, возлагаемые к нему же.
Хотя Девочка и цветы никогда не любила.
Не понимала и не любила.
Как и все вокруг.
Кроме отражения в зеркале...
Он приволок это железо на второй этаж старого дома, где они теперь жили бесплатно уже пятый год, в квартире, снятой с лицевого счета и поэтому нигде не числящейся.
На первом этаже этой трущобы жила его бабка, которая и приютила их, когда добрая, интеллигентная и очень любящая себя мама, и не по-мужски впавший в ступор папа, после серии скандалов и даже потасовок(!) (теперь уже между женщинами) одной теплой и снежной зимой выставили нашу парочку с ребенком на улицу.
Маме надоело.
Маленький ребенок и все такое...
Кричит по ночам!
И эта, мурло, с пальцем по локоть в носу, молчит целыми днями, нечесаная, неухоженная, в грязнючем халате, не готовит, не убирает...
Кормит она, сцеживается, понимаешь!
На кого похожа стала!
Живут в нашей квартире, на наши деньги!
Ну и что, что ребенок!
Уважать старших надо, благодарить, улыбаться нам!
Особенно по утрам!
Сми-ирна-а!
Ма-алча-ать!
Как тут промолчишь...
Нашло «стекло на кирпич».
Караул устал.
Виноват был во всем, угадайте кто, получающий регулярно хорошие пендели с двух сторон.
Виноват, как судья, который пытается разнять сцепившихся игроков и объяснить им, что главное игра, а не драка.
Глас вопиющего в пустыне.
Те же свиньи...
Тот же бисер...
Те же грабли...
Так что с родителями отношения у них были, мягко говоря, «так себе», а у мальчиковой бабки были свои козни, да интриги – лишь бы досадить дочери, там тоже еще та любовь была, вот она назло эту парочку с мальком и взяла к себе, а потом и эту хату им у местного управдома за банку(!) меда выбила.
Да и вообще помогала очень.
«Спасала семью»
Спасители, блин...
Но все было бессмысленно, беспощадно и зря
Серость, серость...
«Какие песни, такие мы...»
Долго и натужно у этой семьи все это тянулось и волочилось.
Писать особо не о чем.
Скучно и неинтересно.
Впрочем, как и вся человеческая жизнь.
Интересно всегда или в начале или в конце.
Вот-вот!
К нему-то и приближаемся...
Мальчик наконец-то поднялся на свой второй этаж, открыл дверь, занес детский уголок, рюкзак, разделся.
В квартире жутко воняло аммиаком и чем-то кислым.
Мальчик заглянул на кухню.
Боже, сколько тараканов!
А мух!
Посуда опять дня три не мыта, закаменело все, мусор опять не вынесен, там даже что-то уже шевелится в ведре, грязь везде, пол в какой-то засохшей дряни.
Как в анекдоте.
Милый, вынеси мусор! Ага!
Меня она, что ли ждет для этого?
Холодильник настежь, все в плесени.
Хлеб в хлебнице уже и не понятно, какой был, белый или черный!
Унитаз в какой-то гадости и слизь везде какая-то.
Слизь, комки какие-то вонючие!
Да что же это такое?
Мальчик постепенно накалялся.
Совсем обалдела!
Было-было, но такого еще не было!
И где сама наша королевна, опять на кровати валяется с пальцем в носу! И где дети?
Из комнаты донеслись, какие шлепающие, булькающие звуки.
Что-то там текло...
Он бросился туда и остолбенел.
На куче рваного тряпья, на разломанной тахте, над опрокинутыми, разбитыми полками с мокрыми порванными книгами, которые он столько лет так заботливо собирал, сидела Девочка.
Вернее сидело то, что от нее осталось – колоссальное, шевелящееся серое НЕЧТО, занявшее почти треть комнаты, что-то чавкающее громадным ртом похожим на щель, влажно поблескивающее мерзкой бородавчатой кожей. Комки серо-зеленой слизи стекали с огромной бугристой головы без шеи на шумно сопящее, пятнистое раздутое тело, на перепончатые лапы и сочно шлепались на залитый мочой и экскрементами пол, на разломанные игрушки, на книги, на диски, на осколки всего...
- Шоооооооооо, п-приперся, каааааазел?!! – прохрипело это НЕЧТО, рыгнув и одновременно шумно опорожнившись.
К потолку взметнулась туча мух.
Оно моргнуло, липко шлепая веками выпученных синих глаз.
- Учти... придурок ***в...твоим железякам дурацким... ледорубам и всяким веревкам палаткам.... в моей новой квартире... места не будет! Там тебе, козлу ****скому.... вообще места не будет.... ни твоим заумным книжкам.... ни твоим сраным походам с сучками туристками альпинистками проститутками!... ни твоим гитарам, театрам, ни мазне твоей... эстет хуев, ни твоим друзьям-сволочам.... ни их шлюхам-женам, умничающие ублюдки..... скоты, за человека меня не считают и никогда не считали.... ни твоим... твоим - существо поперхнулось, булькнуло, его вырвало... – Как я вас всех ненавижууууу, сукиииииииииииииииииииииииии!!! – оно вдруг дернулось и завыло уже совсем дурным голосом: - Книжки, книжки читаешь, книжки читаешь, книжки читаешь, книжки читаешь, книжки читаешь, книжки читаешь, книжки читаешь, книжки чита... – страшное существо заклинило, оно уже визжало эту мантру, корчась в судорогах, злобно шипя и плюясь…
Мальчик в ужасе смотрел на дергающуюся, брызгающую серую мерзость, и только когда она попыталась кинуться на него, рефлекторно выскочил на улицу.
А на улице была осень.
Был последний день сентября.
Накрапывал дождик.
Летела желтая листва, прохладный ветер качал деревья, провода и фонарные столбы, погодка была самая, что ни на есть грибная.
То, что надо, чтобы у х о д и т ь.
В дождь хорошо уходить.
Куда угодно.
Мальчик постоял, руки в карманах, пальцы перекатывают мелочь, все, что у него осталось.
У него сегодня был День Рожденья.
Праздничек.
Он посмотрел в серое небо и заплакал.
День Рожденья удался.
Кончилась одна жизнь, начиналось следующая, неизвестная и непонятная.
Но другая...
А сверху доносились все слабее и слабее вопли несчастной Девочки... всю жизнь давимой, давимой, душимой и постепенно, вдребезги задавленной древним, дремучим, пещерным существом... которое появилось, как только обезьяна слезла с дерева и взяла в руки дубину... чтобы стать Человеком и увидеть и понять, что у другого лучше... и «осел его, и жена его, и кров его, и пища...»
С тех пор и душит и давит человеков огромная Серая Жаба.
Давит-давит.
Скоро всех передавит...
ЛЮДИ!
БУДТЕ БДИТЕЛЬНЫ!
P.S. При написании всего выше изложенного ни одно животное не пострадало.
Страдали только люди…