Бутерброды

Накануне вечером небо затянулось, а к ночи по подоконникам гулко застучали капли, тревожа чуткий сон городских неврастеников.
 
Гриша плевать хотел на любую непогоду. Никому не под силу было сломить этого мужика: будь то небесная канцелярия или даже Кристина Полоскун, под чьим руководством долгие годы он наводил чистоту на закрепленной территории. Сидел в нем дух бунтаря-одиночки, всегда готового сразиться с высшей силою. А уж стоило поутру махнуть пару раз веником или прочертить лопатой первую борозду на дороге, заваленной за ночь снегом, уже ничто не могло взять над ним верх. На баб же он всегда управу находил. Во всяком случае, в карман за словом не лез. Осаживал мгновенно.
 
Только вот через это качество, да еще по причине неожиданно изменившегося в коммунальной сфере подхода к вопросу подбора кадров лишился он возможности и дальше самоутверждаться в занимаемой нише. Подсидел его молчун Ахмеджан, ходивший одно время кругами вокруг Гришаниного участка, да так втихаря и закрепившийся на нем. Обидней всего ветерану-дворнику было то, что еще и инвентарь велено было сдать басурманину по описи. За это Гриша в последний раз показал заразе-начальнице заскорузлый кукиш и филигранно осадил.
 
Свою промашку он понял не сразу. Поперву ждал, надеялся, что придут и попросят вернуться. Но ходоков не было. Раздражал молчанием и телефон. Гриша медленно закипал и, наконец, решился на отчаянный шаг, сопоставимый по последствиям с роковым желанием сжечь за собой мосты.
 
Две ночи полыхали в районе мусорные контейнеры, а на третью за Гришаней пришли. Он не сразу понял, чего от него хотят люди в форме, а, протрезвев, сильно трухнул, что облегчило следствию задачу по раскрытию еще пары незначительных дел, которые до кучи были записаны на проштрафившегося дворника.
 
— Выпимши был, — твердил он и в отделении, и в своей бывшей конторе, куда ходил за отпущением грехов и служебной характеристикой, в которой должна была быть отражена его прежняя — сугубо кроткая и по-апостольски праведная жизнь.
 
Гришу пожалели. Дали семь лет условно, избавив от необходимости кормить собою ненасытных тюремных клопов. Но на работу прежнюю не вернули. Он, было, по старой привычке начал духариться, тряс характеристикой — мол, такими специалистами не разбрасываются — да только, видать, слова те обидные и кукиш злополучный Кристина Полоскун забыть не смогла. Не простил и коллектив фейерверка, устроенного Гришаней.
 
С приобретенным клеймом террориста он долго ходил по округе, пытаясь устроиться по профессии. Однако слава дурная катилась далеко впереди, а в чистоту помыслов заблудшей души потенциальные работодатели вникать не хотели.
 
Помог случайный знакомый. Он подсказал Грише адресок, по которому отставной дворник и понесся ранним утром в надежде преодолеть полосу невезения. Разыгравшееся при этом ненастье не могло служить помехой.
 
***

К желтушному строению, давшему на козырьке собственного черного входа жизнь двум хилым тополькам, регулярно слеталось десятка с три человек.

Первым поспевал сюда круглолицый, прыщавый парень, прозванный местной братией Кенгуру. Передвигался он медленно, приволакивал ноги и судорожно вытягивал подбородок, что было свойственно, скорее, пингвину, а уж никак не сумчатому австралийцу. Сзади казалось, что бедолага напряженно старается удержать внутри себя нечто очень ценное, а болтающиеся свободно руки в любой момент готовы подстраховать от роковой случайности. Чем-то другим было трудно объяснить постоянно присутствовавшее на его лице выражение неуместной торжественности, свойственное неудачникам, упустившим свой последний шанс, но еще не до конца осознавшим это.

— Привет, Теща. Опять ругаться пришла? — доброжелательно поприветствовал он косматую старуху, появившуюся в компании двух одутловатых мачо. — Ты смотри, будешь выступать — и этих не возьмет, — кивнув на Тещин эскорт, предупредил Кенгуру.
 
— Это мы еще посмотрим, — буркнула Теща, недовольная тем, что какой-то шкет пытается её учить. — Засранец.
 
Со своей командой она разместилась рядышком на низенькой металлической оградке, где на время и притихла, угрюмо разглядывая спешащих поутру более удачливых сограждан. Попутно она вливала в себя пиво, с осторожностью пристраивая бутылочное горлышко на разбухшую нижнюю губу.

К этой компании и подкатил Гриша, сообразив, что нужную информацию он получит именно здесь.
 
— А тут как? Очередь? — поинтересовался он.
 
— Очередь, очередь. Становись. Вон за тем пидаром будешь, – махнув скрюченным указательным пальцем в сторону Кенгуру ответила Теща. Ее попутчики глумливо ухмыльнулись, оценив шутку своей предводительницы.

Вскоре она начала цепляться к каждому, кто чем-то мог привлечь ее внимание.
 
— Мужик, сними газету, — развязно приказала Теща. И на выдохе, а, может быть, готовясь икнуть, угасающим голосом добавила. — Некрасиво.

Поравнявшиеся с ней мужчины, один из которых в согнутой руке держал болтавшиеся вниз головой цветы, чьи бутоны обреченно выглядывали из-под прятавшей их газеты, с удивлением посмотрели на нахохленную старуху.

— Некрасиво, — повторила она, но уже с нажимом.
 
Мужчины между собой обменялись парой слов и рассмеялись.
 
— Га-га-га, — тут же передразнила их Теща. — Гандоны штопаные.

Наконец, за дерматиновой дверью особнячка грюкнул засов и на пороге появился Бригадир. Почти сразу за его спиной занял свое место Кенгуру. Он стоял на раздаче. В его обязанности входило достать из картонной коробки планшеты и выдать каждому, кто готов был взгромоздить на собственный живот и спину нелепую рекламную амуницию и до вечера расхаживать в этом среди людского потока. За свои старания Кенгуру получал поблажку: разнарядку на дефиле у ближайшей станции метро.
 
Когда толпа зашевелилась, вместе с ней ближе к крыльцу подался и Гриша. От Бригадира, в стойке эсесовца возвышающегося над всеми, его отделяла только тещина бригада.
 
— Я ж говорил, чтоб духа твоего здесь больше не было… — спокойно и даже как-то ласково отреагировал на появление перед ним Тещи Бригадир. — Тебя что, пинками отсюда гнать, тварь?
 
Но подогретая пивом Теща уже не могла безропотно сносить подобного рода замечания.
 
— Сам вылетишь отсюда, крыса! — задребезжал ее голос. — Я тебе покажу! У меня зять юрист. Всю вашу шарагу разгонит к чертовой матери. Говори, как фамилия твоего начальника, гандон штопаный!
 
Но ни криком, ни стенаниями Теща не могла возвратить раз и навсегда утраченного расположения Бригадира.

За Тещей числился долг — невозвращенный планшет. Грош ему цена, но все же - инвентарь. Вышло так, что подвыпившие студенты института культуры, решив подурачиться, упросили её дать им на время рекламную збрую.
 
— Не ссы, мать. Никуда твоя хрень не денется. Вернем.
 
Пообещали еще и денег приплатить. Когда же она поняла, что ни планшета, ни денег ей не видать, нужно было возвращаться на базу. По дороге Теща тяпнула пивка и вместо того, чтобы повиниться перед Бригадиром, стала требовать с него денег за проработанный день.
 
Тут-то и вышел у них первый скандал, после которого из-за зятя-юриста и стали ее называть уже не по имени-отчеству, а Тещей.

На работу Бригадир больше ее не брал, но она исправно ходила сюда. Ходила, чтобы пообщаться с народом, поскандалить, а то и привести к особнячку какого-нибудь горемыку, для которого роль «бутерброда» могла служить спасением.

 
***

Имя Марта Гриша за всю свою жизнь ни разу не слышал. И если бы ему раньше сказали, что такое имя есть, то он счел бы это за шутку. Про восьмое марта он знал и чтил этот праздник. Но, чтобы бабу так звали…

Первый раз она пришла на раздачу еще в то время, когда Гриша стирал подметки в районе Речного вокзала. В зеленой вязаной шапочке с козырьком и красным помпоном, она показалось ему совсем юной девочкой, и только голос необычайно активной и разговорчивой претендентки выдавал пороки, которые юное создание приобрести еще не могло. Обманчивое впечатление, которое она производила, позволило Теще в одном из коротких споров обозвать новенькую целкой, что вскоре и стало ее основным именем в узком братстве носителей рекламы.
 
Лишь Гриша и Бригадир при любых обстоятельствах называли Марту настоящим именем. Один — по причине глубокой симпатии, другой — в силу служебной этики.
 
— О, какие люди и без охраны, — как всегда громко и с подъемом затараторила Марта. — Привет, Гриша!
 
— Здорово-здорово. Чего разоряешься? — с фальшивым недовольством пробурчал экс дворник, подходя к небольшой группке мнущихся в ожидании работы собратьев.
 
— Так ведь дела надо делать. Заждались.
 
— Начальство не опаздывает. Задерживается, — сказал Кенгуру и по-детски обиженно закусил губу. В голове же у него в это время крутилось совсем другое: «Жидовская рожа. Проскочил в дамки, сука».
 
У Кенгуру был повод ненавидеть Гришу, занявшего его место на раздаче, да еще и прихватившего самый близкий участок, куда и ездить-то не нужно было.
 
— Гриша теперь у нас белый человек, — продолжала вещать Марта. — Это мы — рабы, — а затем вдруг автоматически, хотя и невпопад, добавила: — Рабы — не мы.

Фраза повисла, но обнажила ее угасающий интеллект.
 
— Бригадир задержится, — с видом посвященного объявил Гриша. — Ждем.
 
Народ понуро рассредоточился. Все знали, что жать придется долго, а когда главный шеф появится, на него совсем страшно будет смотреть.
 
Круглолицый и рябой, недобрыми глазами смотрящий из-под нахлобученной фуражки, Бригадир и в обычные дни заставлял хронических авитаминозников поеживаться от своего застывшего взгляда. Но больше всего пугало то, что единственной, выглядевшей живой частью его лица были огромные мешки под глазами. В течение дня они даже меняли свой цвет. С похмелья источали фиолетовый. Утром, налитые полусферы походили на вторую пару глаз, готовых вот-вот открыться и просканировать гнилую сущность ущербного контингента. Видимо, боязнь, что это действительно может случиться, что ядовитый рентген обнажит и выставит напоказ их пороки, и без того заметные невооруженным глазом, заставляла этих людей сжиматься при приближении к Бригадиру.

Одна только Марта не переставала восхищаться им.
 
— Интересный мужчина. Прям Бельмондо.

— Бельмондюк, — неизменно огрызалась Теща. — Говна кусок.

И, отворачиваясь от неунывающей Марты, сплевывала: «тьфу-тьфу-тьфу», как будто разговор у них шел о нечистой силе.
 
***

Контора, в которой у Гриши начался новый карьерный рост, находилась в тишайшем уголке городского центра, облюбованного большим количеством средней руки банков и фирм, чьи мудреные названия прочитывались лишь со второго захода. Приписанные к здешним офисам клерки не могли не обратить внимания, что каждый день по соседству с их работой собираются темные личности. И хотя угрозы от них никакой не исходило, присутствие в престижном районе явной шантрапы раздражало. Особенно страдали те, кому пешком приходилось преодолевать путь, на котором неминуемо и должна была произойти встреча имиджа с внешним видом. Те же, кто добирался сюда на машине, совсем не предполагали, что такая проблема в принципе может существовать.
 
Именно из таких был Игорь Александрович Клавиш, сию секунду получивший от секретарши сообщение, что его ждут в следственном управлении по поводу недавней выемки документов, произведенной в возглавляемой им компании.
 
«Что они могли нарыть? – размышлял Клавиш. — Если узнают про лук, то — конец».

По внутренней связи он вызвал секретаршу.
 
— Кто звонил? Что конкретно говорили?
 
— Не знаю, Игорь Александрович. Звонил какой-то инспектор, не представился.
Сказал, что хотят у вас уточнить по поводу лука. Вот и все.

«По поводу лука. По поводу лука», — повторял Клавиш, выезжая в лоснящемся джипе на тротуар, чтобы обогнуть пробку и дворами выехать на главную дорогу.
 
Быстро это сделать ему мешал мужик, обвешенный рекламой и, казалось, не собиравшийся реагировать на сигналы, вырывавшиеся из-под капота внедорожника.
 
— Эй ты, бутерброд, хочешь, чтобы тебя по асфальту размазал? — крикнул он из окна, и резко газанул, засветив кучерявые номера своего авто.
 
— Сам ты такой. Бутерброд, — с запозданием огрызнулся Гриша.

В нем начал было вскипать прежний бунтарский дух, но промелькнувшая догадка неожиданно примирила с ситуацией, заставив по-философски взглянуть на нее.
 
«Присобачил козырные номера и радуется», — медленно брел и рассуждал Гриша. «Сзади номер, спереди. Думает, если он в машине, то этого никто не увидит. Хрен ты угадал, твою мать. Это ты бутерброд, а я, а я …вольный человек».
 
Ему так понравилось развивать эту тему, что он полностью погрузился в нее и, проходя мимо любимого злачного местечка, не заметил Тещу, которая, повиснув на шее у какого-то шаромыжника, проникновенно ему втолковывала только ей понятную и очевидную вещь:
 
— Каждый мечтает попасть в следственный изолятор, потому что там тепло, кормят… там… уваж-жяют.