Города…огромные или больше напоминающие деревню, они всегда наполнены людьми. И люди в них наполнены тем городом, в котором живут. По прохожим можно без труда определить, какой характер у отдельно взятого населённого пункта. Люди сами создают атмосферу города, а затем жалуются или обижаются на неё, восхищаются или светятся ей. В городах всегда живут люди. Вместе. Рука об руку. Вместе стоят на автобусной остановке, вместе втискиваются в безразмерную электричку. Вместе, и в то же время поодиночке.
Мне кажется, я большую часть времени веду себя как антисоциальное существо, отгораживаясь ото всех. Каждое утро, особенно если оно хоть немного солнечное, я ощущаю невероятный душевный подъём. Это чувство не умещается во мне и вырывается посредством дыхания, и от этого невообразимо приятно кружится голова. Каждый день, по приходу на работу, я испытываю резкое изменение настроения, и попросту начинаю убивать время, чтобы дождаться вечера. Каждый вечер я прихожу домой и скрашиваю своё одиночество напитком с мексиканским названием «Мескаль». Родственник текилы. Только более резкий. Более мощный. К сожалению, это не то же, что и мескалин. Никаких галлюцинаций, всё как и всегда в моей реальности. Только тяжёлое головокружение. Пытаюсь вызвать утреннюю восторженность. Тщетная попытка, жалкая пародия. Песня-усмешка, похожая вначале на диско восьмидесятых, а затем приобретающая отчаянные оттенки, ироничные и мрачные тона. Трагикомичность моей роли. Усмешка!
И я падаю, жалкое создание, у стен этой песни. Я лежу на дороге, в наушниках и тёмных очках (несмотря на то, что идёт снег), чтобы окончательно спрятаться от внешнего мира, засекретить взгляд, слышать только своё сознание, ну а разговаривать я просто не хочу. Я продолжаю лежать и боковым зрением замечаю приближение рейсового автобуса. Это такой момент, когда хочется лишь рассмотреть автобус вблизи: его колёса, ветровые стёкла; все цвета выглядят иначе. Я различаю столько оттенков, что никогда не могла бы предположить такую раскрашенность мира. «И кто же тот художник, который сделал траву зелёной?» Я совершенно не думаю о какой-либо опасности, мой мозг не в силах сопротивляться притягательности красок. Но тело знает. Оно чувствует эту экстатическую опасность. Тот же восторг, что и при вдыхании высоты, при созерцании головокружения. Мой учитель по литературе называл это «гибельным восторгом». А автобус не сможет меня переехать. Он в другом тоннеле. В другой тональности. Эх, сестрица Маргарита, мы заодно: «Невидима, невидима и свободна!»
И я лёгкими и небольшими прыжками спускаюсь вниз по лестнице из клавиш. Ступени такие упругие, напоминают тугой батут. Но если переместить точку сосредоточения внимания на голоса, то ступени становятся воздушными шарами. Забавно касаться их стопами. Я почти в невесомости. Это напоминает мне детские Дни Рождения. Дети валяются в шарах, мы смеёмся, как и сами дети. Лёгкая шалость всегда приятна. В меня бросают огромный кусок торта… я же поймала закат. Розовый, синий, голубой слой взбитых сливок. Этот закат и есть бисквитный торт. Кусочек Всего я спрятала отражением в своих глазах. Цвета немного прохладнее, чем нужно, но сквозь линзы солнечных очков они выглядят тёплыми и затемнёнными. Сепия…чёрт бы её побрал!
После заката очень быстро темнеет. Я погружаюсь в разреженный туман. Я плыву? Шёпот, немного липкий, когда язык касается нёба. Тяжёлый выдох сигаретным дымом. Женский шёпот гораздо суше и чуть жёстче. Эта музыка уединения плывёт, и поэтому я не хочу повторять любой из своих вопросов во второй раз. Кто же виноват в том, что ты не расслышал мою неидеальность с самого начала, несмотря на свой музыкальный слух?
Растекающиеся образы темноты. Я не сниму очки сейчас. Не видно ни зги, и я широко улыбаюсь. Сеньор Дали, о хитрец, он вряд ли до конца осознавал тягучую мощь своей интуиции, выглядывающей из-под плавленых образов… Всё растекается. И в первую очередь, моё сознание. Видения тают, оставляя прикосновения несуществующих губ на моей коже. Мне так не хочется, чтобы это тихое спокойствие, осознание гармонии исчезало…но оно ускользает из моих сблизившихся ладоней.
Оно тоже невидимо! И я не сплю, я опять не могу уснуть; лишь немного погружаясь в сон, я с ужасом чувствую, как с чудовищной скоростью лечу вниз. Стремительное вздрагивание сообщает моим кистям импульс для придания скорости падению из них бокала. Вдребезги?! Всё то, что я нарисовала за время моего воображаемого путешествия. Я так не люблю осколки. Опускаю взгляд на пол: бокал не разбился, он упал на мягкий тёплый ковёр.
И я с нетерпением жду следующего вечера в поисках поводов потеряться в мечтах.
Я просыпаюсь от звука дождя. Стекляшки моего настроения звоном от глиняных колокольчиков рассыпались по постели. Я вся звук. Несовершенный, но искренний. Резко меняющийся, но желающий согреть. Щелчок пальцами, и я рядом, вибрирующим эхом на кончиках ногтей. Прерывистая мелодия монолога происходящего. Лишь вслушайся в меня.
Просто вслушайся: я иду, спрятав руки в карманы, огромные накладные карманы на складках моего осеннего плаща. Они настолько диссонируют с моим подавленным видом, что кажется, будто не я делаю шаги, а эти карманы тащат меня вперёд. От этого поневоле в уголках моих губ просыпается слабая улыбка, помогающая осознать, насколько же я была не права во многих высказываниях. Насколько же я была не права… когда говорила, что музыка—это наркотик. Она вовсе не наркотик. Она не наркотик! Поскольку не вызывает привыкания. Музыка—это психоделик, способствующий более глубокому восприятию красок, звуков, чувств, прикосновений…Только, прошу, вслушайся внимательнее.