- Занемогла, что ль? – бабушка сочувственно покачала головой, глядя на мою унылую бледную физиономию. – На вот, покушай, с пылу с жару…
- Спасибо, - я неохотно ухватила, обжигаясь, пирожок и вышла в сени.
Серая неслышно подобралась к ногам и взобралась на плечо, запуская коготки в платье. Я накинула шаль и отправилась в вечерние сумерки.
На мягких лапах тихо подкрадывается ночь, жалея немножко, что она короче дня и что никто, кроме волков и звезд не насладится ее песней.
Где-то на краю села, на опушке, мигали пляшущие огоньки костра, обрывками ветра доносились восторженные, а то и просто пьяные возгласы отдыхающих людей. Они, наверное, танцевали… Дико, безумно, отдаваясь непонятному счастью воссоединения с природой, пламени, чувствам, которые с восходом солнца спрячут глубоко в сердце. До следующей ночи…
Я слушала тишину.
Кошка ускакала куда-то в заросли, мышковать. Мы обе знали: у нее было здесь свое дело, у меня – свое.
Я слушала тишину. И растворялась в ней, позволяя каждой клеточке своего тела стать этой всепоглощающей тишиной, так, чтобы не слышать даже стук сердца…
Над головой синей акварелью разливалось небо. Темное, непроницаемое, словно купол. Бесконечное…
Повеяло прохладой… Лес оживал, наполняясь звуками жизни. Другой жизни, принимающей облик отражения, облик второй ипостаси…
Огни на опушке гасли – один за другим.
Первый вопль слился с криком проснувшегося ветра. Я резко вскинула руки. Звезда, первая, самая ценная, самая живая, билась у меня в ладони. Холодное синие больно резануло по глазам и обожгло пальцы. Я прикоснулась к ней горячими сухими губами, она отозвалась тихой пульсацией.
Кошка, почти невидимая в темноте, сверкнула фосфоресцирующими глазами.
Зудящие кончики пальцев, обожженные упрямой звездой, постепенно успокаивались.
Где-то на востоке, за горизонтом, родилась розовая ниточка рассвета.
- Все бродит и бродит ночами, аки блудница какая, - сонно заворчала на печке бабушка, когда дверь тихо скрипнула, впуская нас в тепло нагретого дома.
…Пирожок, кстати, оказался с капустой.