Считается, что ревность, если так можно выразиться, в классическом виде, выглядит, как чувство некоей чёрной зависти к своему сопернику в сочетании с известной долей ненависти к нему. В то же время, к предмету своей ревности ревнивец испытывает, подчас незаслуженное, или даже немотивированное, чувство обиды, в той или иной степени, в зависимости от отношения предмета ревности к сопернику. Однако, чувство ревности более всеобъемлюще и проявляется не только в схеме: любовники и соперник. Ревность, часто можно наблюдать среди работников творческих профессий, когда понятие «любовники» может отсутствовать полностью. Или, скажем, в области спорта. Среди т.н. «фанатов» это не так уж редкое явление. Впрочем, как и у поклонников любимых артистов в сфере искусства, причём во всех его жанрах. Вот о таком виде ревности, о несколько специфическом его выражении, я и хотел бы здесь рассказать.
Поскольку случай этот связан с реальными людьми, мне следовало бы, по существующим правилам, изменить фамилии действующих героев. Однако, я решил этого не делать. На мой взгляд, в данном случае это вполне допустимо, что будет видно из дальнейшего повествования.
Итак, в то время - в самом начале 70-х годов прошлого века я, тогда ещё совсем зелёный пацан, увлёкся театром. Точнее музыкальным театром, - опереттой, оперой, балетом. Именно балет и был для меня в течении продолжительного времени основной страстью, хобби, или что-то, в этом роде. О степени силы увлечения театром говорит частота, с какой удавалось проникать под крышу храма искусств, будь то ГАБТ, КДС, музыкальный Немировича-Данченко или оперетты, Большой зал Консерватории или зал Чайковского а, подчас и какой-либо третьеразрядный ДК Железнодорожников. Не суть важно, где. В течении 5 лет это было моей второй работой. Можно было по пальцам пересчитать дни, свободные от культпоходов. Оставив гаечные ключи с кувалдой на основной работе, я из Подмосковья прибывал в столицу и здесь начиналось для меня главное, как я считал тогда. Приходилось и ночами стоять в подземном переходе на Манежной, чтобы попасть в первую сотню счастливцев, получивших возможность легально и на неплохие места, попасть в Большой театр. Потом, в процессе накопления опыта, стало возможным попадать в театр и другими способами. И по контрамаркам, и по билетам, от знакомых артистов и, наконец, просто через «тетю Машу» - по рублю с носа. Мне таким образом, на целевые спектакли, на которые билеты в кассах, вообще не продавались, удавалось проводить с собой по несколько страждущих, желающих окунуться в море неизведанного поныне.
Среди поклонников, как известно, существовали разные группы, в зависимости от предмета их воздыханий и поклонения. Я тогда влился в число поклонников Мариса Лиепы. Если говорить в двух словах, это был гениальный артист с широчайшим диапазоном творческих возможностей. Судите сами: от «Видение розы» Малера и графа Альберта в «Жизели» Адана до принца Лимона в «Чипполино» К.Хачатуряна и Красса в «Спартаке» А.Хачатуряна. Красс - это, вообще, отдельная песня. Следует отдать должное Ю.Григоровичу, что с его помощью мы открыли для себя настоящего Красса, как и открыли громадные возможности великого артиста. Ни до, ни после, как говорится, «и близко не стояло». Реальный Красс, будь он лучше или хуже, боюсь, намного бы проигрывал с образом, созданным божьим талантом великого артиста. В то же время образ принца в «Жизели», кроме Мариса Эдуардовича, в столь нежно-романтическом стиле, никто ещё не создал. Тот, кто видел его миниатюру в фильме «Четвёртый», не может не восхищаться поразительной пластикой тела и, особенно, рук. Руки в «Четвёртом» - это что-то фантастическое. Кто видел М.Плисецкую в «Умирающем лебеде» Сен-Санса тот, хотя бы, приблизительно, может себе представить подобное. Артист от бога, что и говорить...
Вообще, в то время Большой театр блистал. Попасть туда было мечтой многих. Такого созвездия, не побоюсь этого слова, гениальных артистов ни до, ни после, уже, увы,- не было. Е.Максимова, В.Васильев, М.Лиепа, М.Плисецкая, Л.Семеняка, А.Годунов, Н.Тимофеева, Н.Бессмертнова... Этот перечень можно было продолжать. Мне, пацану, фантастически повезло! Первый раз в Большой я попал, по билету спекулянта, которому я до сих пор благодарен, что смог у него взять билет, хотя кроме меня была масса желающих. Я попал сразу на нечто необыкновенное... Давали «Спартак» в «золотом» составе: Васильев, Лиепа, Максимова, Тимофеева. Это было потрясающее зрелище! Можете мне поверить. Васильев не прыгал и даже не танцевал, он летал над сценой, парил над нею... Он зависал в полёте и сердце в такие моменты останавливалось, чтобы через мгновение начать биться ещё сильнее. Было физическое ощущение кровотока по всему телу... Я никогда до сих пор не ощущал столь завораживающего действа. Слова поэта: «Души исполненный полёт» я полностью, абсолютно без какой-либо натяжки, могу отнести в адрес В.Васильева. Его танец крайне выразителен. Это очень хорошо видно на фоне танца А.Годунова, например. У последнего, до мелочей выверенный, технически точный и безошибочный, я бы сказал, математически точный, как формула, не имеющая ничего лишнего, танец, резко контрастирует с эмоционально-взрывным и ярким, в то же время, отточенным по пластике, танцем В.Васильева. Можете себе представить, что испытывал я, мальчишка, когда на сцене под музыку А.Хачатуряна, о которой, вообще, отдельный разговор, рождалось то, что и называют высоким Искусством, то, что и заставляет сжиматься сердце, когда слёзы восхищения и восторга мешают видеть творящееся волшебство и не всегда есть возможность смахнуть их, чтобы не пропустить ни единого мига фантастического зрелища. Да, слёзы были и на моих глазах! И я не стыжусь их. Это не те слёзы, коих следует стыдиться... Стыжусь я другого. Того, о чём я и расскажу ниже. Но прежде ещё одно небольшое отступление, крайне необходимое.
К тому времени у меня уже определился список артистов, творчество которых, мне было более близко и понятно. Чья работа приносила мне наибольшее удовольствие и радость. Особое место в их ряду занимала моя любимая балерина Людмила Семеняка. Эта молодая балерина, похожая чем-то на девочку-подростка, с лёгкостью бабочки, порхающая по сцене, несмотря на свою «подростковость» с удивительно-женским характером танца. Танца, где каждый шаг, каждый взмах руки, движение пальца манило неизведанным, было многообещающим... Её хрупкая, субтильная, даже для балерины, фигурка, с лёгкостью необыкновенной двигалась по сцене. И жизнерадостная улыбка во время выполнения сложнейших па так естественно отражалась на одухотворённом, и без того милом и красивом лице балерины. Взгляд больших, прекрасных глаз, проникая через несколько рядов партера, заставлял волновать сердце и душу мои. Впечатление от её танца было восхитительно! Я до сих пор помню её дебют в русском танце. Это было в КДСе в «Лебедином озере». Главную партию Одетты-Одиллии исполняла великая М.Плисецкая. Следует учесть, что в КДС большинство билетов продавалось иностранцам. Понятно, что иностранцы шли на Плисецкую. Подавляющее большинство из них понятия не имели о том, кто такая Л.Семеняка. И, в этом случае, разумеется, вся масса аплодисментов, заранее была предназначена нашей блистательной приме. Однако, случилось нечто невероятное! Я называю это чудом! Здесь нет натяжки. Столь бурные и продолжительные аплодисменты, буквально, - овации достались Люде! Ей, - с блеском исполнившей, со свойственной ей грациозностью, русский танец! Ей - потрясённые высочайшим искусством танца благодарные иностранцы в едином порыве в течении нескольких минут яростно аплодировали, что совсем для них нехарактерно. Фантастика! Я никогда ещё до этого и после этого не видел столь убедительной победы. Столь безусловного проявления своего божественного таланта. Таланта, столь ярко засиявшего и оттенённого на контрасте большого мастерства и огромного опыта великой М.Плисецкой.
Признаться, я влюбился в эту девочку, с такой детской непосредственностью и, в то же время, с чисто женским изяществом, станцевавшей мне, конечно же мне, кому ещё, русский танец. И после этого моё сердце принадлежало только ей. Безраздельно и надолго. Для меня она, с той поры была просто Людой, Людочкой... Я не пропускал ни одного её выступления. Я сдавал кровь и плазму, лишь бы иметь свободные дни и не зависеть от рабочего графика. Я был везде и всюду. Там, где была Она! Было даже, что мне удалось перекинуться с ней парой слов по поводу прошедшего спектакля, для меня, по уши влюблённого в свою сказку слова её звучали музыкой... Помнится, я даже пропел ей свой, здесь же, по-графомански придуманный, экспромт:
«Все артисты в ГАБТе бяки, кроме Люды Семеняки.
Марис, правда, экстра-класс, он недаром лучший Красс».
Да, голова моя была не на месте, это ясно. Но это и простительно, учитывая возраст и какую-то горячечную влюблённость. Конечно же, я не решался подойти к ней ближе. Увы, - эта чёртова стеснительность, подчас, так не к месту... Получалась, своего рода, полувиртуальная любовь. Любил, страдал и не смел подойти. У меня тогда была знакомая девушка. С ней было достаточно просто, но не хватало нечто такого, что не определялось чистой физиологией... И, обнимаясь, целуясь с ней, я видел её - мою Люду. Мою богиню и моё всё... Конечно, Лена это и видела и чувствовала. Да ведь я особенно и не прятался. Да и вряд ли смог спрятать мою неземную любовь, если бы и захотел. Я видел, что она переживала. Видел, что она страдает, о многом догадывался. Но, если и признавал ненормальность ситуации, тем не менее, ничего не делал, для её изменения. Не потому, что не хотел или боялся что-либо исправить. Я плыл по воле волн. Она страдала, ревнуя меня к ней. А я, в своём любовном эгоизме, причинял ей непереносимую боль, которую она и терпела, как всякая любящая женщина. Возможно, она надеялась, что моё мимолётное увлечение, в конце концов пройдёт... Но, сколько можно ждать?.. Словом, вскоре мы расстались. На меня, должен сказать, это повлияло не лучшим образом. Если до этого, я, как и все пацаны моего возраста, не гнушался весёлых компаний, после которых не очень-то хорошо себя чувствовал то, после разрыва с Леной, меня уже некому было удерживать от лишней возможности выпить. Даже в театре.
Этот день мне запомнился навсегда. Люда дебютировала в «Спартаке». Фригия. Да, это её роль, - я понял сразу. Я, как обычно прошёл без проблем через тётю Машу, даже ещё кого-то провёл, уже не помню, кого. До начала, в предвкушении праздника, прилично зарядился пивом. А пришёл тоже, следует сказать, не совсем трезвым. Словом, после того, как погасили свет и билетёрши закрыли ложи, я, достав свой ключ открыл, соседнюю с царской, ложу. Вошёл и стал смотреть на сцену, с томительным ожиданием появления той, кто навечно, как мне казалось тогда, сладкой занозой вошла в моё сердце. Людочка была великолепна. Её танец был столь убедителен, что слова не требовались. Нежность и любовь сквозившие в каждом движении её буквально обволакивали меня. Я физически ощущал, нежность её прикосновений ко мне. Я был весь в плену непередаваемых ощущений, до сих пор мною неизведанных. Мне казалось, что это я, а не Васильев, прижимает к себе, эту хрупкую, по-детски незащищённую и столь горячо любящую женщину. Что я, а не он, смотрит в её глаза, с мольбой и тревогой в ожидании будущих несчастий глядящих на меня. Что ко мне, да, - ко мне устремилось всё существо её в порыве непосредственности и искренней, глубокой любви, чтобы защитить, меня - своего любимого, взять на свои хрупкие плечи хотя бы часть тех тяжелейших испытаний, что судьба предъявила, в качестве компенсации за великую любовь двух родственных душ, подаренную им - ей же. Красочная и чувственная, колоритная музыка А.Хачатуряна, столь гармонично наложенная на лиризм, на поэтику танца Фригии и Спартака в адажио, только усиливала впечатление необыкновенности, воздушности и, в то же время, личной сопричастности, к происходящему на сцене. Моё возбуждение лишь усиливалось от разлитой вокруг меня ауры нежности и любви. Были только я и она. Она и я! И моя любовь, моё обожание к ней, к тому очаровательному образу, что, волновал моё воображение не на шутку. Мне хотелось защитить эту женщину, оградить её от всего, что хоть намёком могло коснуться её ненароком. Я испытывал сильное желание взять на руки наивно-беззащитную девочку, танцующую сейчас только для меня и ни для кого больше. Нести её, лёгкую, воздушную и шептать милые глупости, видеть, как реснички её полузакрытых глаз, подрагивая приоткрываются и я, замирая от счастья тону в этом таком очаровательно-милом взгляде любящей женщины. А слова становятся ещё более бессмысленны и не нужны. К чему слова?..
Как известно, артисты стараются, по-возможности, присутствовать на столь значимых спектаклях своих именитых коллег, как дебют в новой роли. Кто-то идёт, чтобы порадоваться за коллегу, в случае успеха и, заодно, поучиться новому в его работе, увидеть его прочтение, его интерпретацию роли. А кто-то, бывает и так, чтобы позлорадствовать над недостатками, намеренно выпячивая ошибки шероховатости исполнения. Тому причиной обычная зависть и творческая ревность. Отделить одно от другого вряд ли возможно. Сказать, что этот спектакль, в этом смысле, не являлся исключением, значило бы ничего не сказать. Мы, завсегдатаи театра, лучше кого бы –то ни было видели, что за работой молодой дебютантки, восходящей звезды советского балета, в столь значимой для неё роли, пришли наблюдать все, кто мог себе это позволить. И в той ложе, где был я, как оказалось, находилась известная на всю страну танцевальная пара: В.Гордеев и Н.Павлова. Их интерес к работе Люды понятен: Надежда объективно, как солистка балетной труппы, являлась соперницей в работе Люды, её конкуренткой. Здесь не было ничего неестественного или некрасивого, неприемлимого. Это был просто факт и всё. Так сказать, жизненная реальность. Кстати говоря, я войдя в ложу, в темноте, разумеется, не узнал, что там присутствует эта пара. В антракте, в состоянии необычайного воодушевления, сильного возбуждения, я тянул пиво, мысленно возвращаясь в волшебную атмосферу увиденного недавно. Это злосчастное пиво и сыграет со мой злую шутку. Оно явилось последней каплей, изменившей ход истории, для меня столь кардинально и столь нежелательно.
В том состоянии эйфории и прострации, что я находился, мне было абсолютно неприемлима малейшая критика Люды, но именно так и произошло. По ходу спектакля, мне показалось, что кто-то произнёс в адрес моей девочки что-то не очень вежливое, несправедливое. Это нелецеприятное замечание, возмутило меня крайне. Кровь ударила мне в голову, затмив остатки ещё сохраняющегося сознания. Терпеть оскорбления моей «очаровашки», как я её к тому времени называл в кругу своих друзей, было немыслимо. Это уже не зависело ни от моего сознания, которого уже, практически, не было, ни от воли, что была парализована любовью. Ничто не могло остановить меня в своём, подспудно ожидаемом желании, защитить свою любимую. Я ринулся в драку.
Что было дальше? Дальше был, говоря языком протокола, типичный пьяный скандал. Мне до сих пор стыдно вспоминать об этом позорном случае. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. А как, порой, хотелось бы! Сам я толком не помню, что было дальше. То ли резкая перемена психологического состояния, когда общее возбуждение достигло своего наивысшего пика и затмило сознание, то ли чрезмерное опъянение, к тому времени оказавшееся критическим а, скорее всего, всё это вместе взятое и явилось причиной, по которой я, впоследствии, дальнейшее смог восстановить лишь частично. Как мне потом рассказывали мои друзья, именно с В.Гордеевым я и пытался выяснить отношения. К чести артиста следует сказать, что, судя по всему, он постарался как-то сгладить, притушить конфликт. Во-первых, чтобы это не мешало действию спектакля, что мне, пьяному дураку, надо было понимать, более, чем кому-либо. Да и потом, скорее всего, он посчитал, что связываться со мной, становясь на одну доску с пьяным, ему не с руки. Что ж, надо ему отдать должное, он оказался порядочнее меня. Надо понимать, что в случае, если бы дело дошло до натуральной драки, то мои шансы на успех были бы нулевыми. Это и понятно. Мало того, что я был пьян, а значит, физически уже проигрывал противнику. Главное, артисты балета физически очень сильно развиты. У меня на одной из фотографий, где Марис Лиепа изображён в костюме Красса, видна очень ярко выраженная мускулатура мощных ног, которые по своей мужской красоте могли служить экспонатом в музее искусств. Работка у них, что и говорить, не каждому под силу, даже и в чисто физическом плане. Словом, этот позорнейший для меня случай, закончился столь же позорно, как и банально. В результате всего я оказался в 17-ом отделении милиции, находящимся здесь, неподалёку, на Пушкинской.
Первое, что я сразу же пытался узнать, как только это стало возможным: не повлияло-ли произошедшее на спектакль. К счастью, кроме тех, кто находился вблизи эпицентра возникшего конфликта и билетёрш, никто ничего не заметил. Это меня немного успокоило. Ещё более я порадовался тому оглушительному успеху Людмилы Семеняки, которому я по-дурости своей, чуть не помешал. Я молю бога, что этого не случилось. Плевать мне, что было бы со мной, меня это интересовало тогда меньше всего. Главное, что с Ней, как Она? Ведь, несмотря на всё произошедшее, любовь к ней так же, занозой сидела во мне, добавив лишь чувство своей глубокой вины перед ней, моей любимой. Моей «очаровашкой»...