Продолжение
***
Да, в мире определенно нет ничего случайного. Лена в этом твердо убеждена. Но многое из этого неслучайного может долгое время оставаться непонятным, не поддающимся никакому объяснению.
Порой ломаешь, ломаешь над чем-то таким голову, но, так и не найдя ему логического объяснения и практического применения, откладываешь за ненужностью куда-нибудь на задворки памяти, а оно всплывает потом через годы, и ты вдруг понимаешь, что это вот непонятное и вроде ненужное – важная часть твоей жизни, без чего она оказалась бы пресноватой, недостаточно яркой, может, даже бессмысленной, то есть её изюминка...
Интересно, а если не мучиться в свое время, не пытаться докопаться до сути, до разгадки «тайны» и не ломать при этом голову, всплывут ли эти неразгаданные моменты в твоей памяти вообще хоть когда-нибудь?
Однажды, отмечая в компании своих знакомых день рождения главы пригласившего их семейства, Лена оказалась за столом рядом с молодой женщиной, умеющей гадать на кофейной гуще. Обычно Лена старалась избегать всяческих там гаданий, предсказаний, пророчеств, но даже не из-за того, что с возрастом стала относиться к ним скептически, а скорее всего из-за подспудной боязни узнать что-нибудь неприятное из своего будущего, что могло бы потом мешать ей в жизни, тяготить, принуждало бы быть чересчур осторожной, недоверчивой или, не дай Бог, трусливой...
Например, когда она училась ещё в девятом классе и была наивной девчонкой, верящей, что можно победить, предупредить любое проявление зла, потому что люди рождаются в общем-то добрыми, надо их только правильно воспитать, один из друзей старшей сестры сказал ей: «Ты первой из класса выскочишь замуж, нарожаешь детей, и тебе уже будет не до учебы, не до высоких идей». «Это почему?» - возмутилась Лена. «Да потому что первый же парень, который захочет тебя ... охмурить, сделает это очень быстро. Наплетет тебе с три короба всякой сентиментальной чуши, ты и уши развесишь в одночасье, растаешь от любви и умиления». Может, из-за этого дурацкого «пророчества», то есть из-за сопротивления ему, она до сих пор одна, и замужество даже не маячит на горизонте.
Однако на той вечеринке по поводу дня рождения, подзадориваемая алкоголем, принятым за вечер, и присутствующими дамами, жадными до чужих тайн, она согласилась погадать.
Ничего особенного доморощенная гадалка Лене не сообщила, поэтому из всего сказанного ею запомнилось только одно восклицание: «Удивительно! Вы все, время о чем-нибудь думаете, даже во сне. Ваш мозг работает без устали. Вот и сейчас, когда все вокруг расслабились и просто отдыхают, Вы что-то перевариваете, анализируете...»
Лену, помнится, очень удивило это откровение: «Что же, извините, необычного в том, что человек, находящийся в здравом уме и твердой памяти, постоянно мыслит?» «Не скажите, не скажите! – возразила «гадалка». – Вы же все время думаете о чем-то серьезном. Не могу сказать точно о чем, но о чем-то принципиально важном, глобальном».
Хорошо это или плохо постоянно о чем-то думать? Вот на бескорыстно честных лицах находящихся рядышком дам, например, сразу же, без мук и раздумий, отразилось их отношение к этому философскому вопросу: у кого-то промелькнуло в глазах раздражение – и тут хочет впереди планеты всей быть, кто-то же нарочито подбадривающе улыбнулся – мол, ничего, прорвешься, чем люди только не болеют, будет когда-нибудь и на твоей улице праздник.
Начиная с юношеских лет, Лена не раз задумывалась над словами Конфуция, на которые натолкнулась совершенно случайно (так ли?) в какой-то журнальной статье и тут же переписала их в толстую общую тетрадь, служащую ей для сбора понравившихся высказываний известных людей разных эпох и народов, чтобы потом использовать оные в качестве эпиграфов для школьных сочинений или цитат в поддержку своих мыслей в разговоре: «Мудрец ищет всего в себе, безумец – всего в другом».
«Кто же тогда я? – думала она. - Мудрец? Безумец? Я то ищу всего в себе и думаю, что вот-вот откроется тайна моего существования, а, может, даже и всего человечества, то вдруг в один прекрасный или, наоборот, безрадостный момент теряю терпение и переключаюсь на мир вокруг себя, пристально вглядываюсь в его обитателей, надеясь найти в другом то, что так и не удалось найти в себе».
Но поиски в другом напоминали Лене чтение чужих писем исподтишка. Еще в школьные годы она прочитала тайком пару-тройку писем, адресованных одной из старших сестер. Потом выискивала в библиотеке и с удовольствием поглощала тома переписки известных людей. Это было и волнующе любопытно (а вдруг в них найдется что-то, касающееся лично ее, нужное и важное, пусть не открывающее, но хотя бы слегка приподнимающее завесу тайны предначертанного ей пути?), и, что касается писем сестре, боязно и совестно (застанет кто-нибудь с поличным – стыда не оберешься!), и, в конце концов, напрасно (как ни примерять, как ни фантазировать - не применить к себе чужую радость, веру, надежду, любовь, не научиться на чужих ошибках избегать своих...). Однако она все равно продолжала и до сих пор продолжает искать объяснения волнующих ее вопросов то в себе, то – в других.
В Ленином дневнике есть такая запись:
«Так кто же все-таки я? Если не тот и не другой, то кто? Зачем пришла в этот мир? Просто коптить небо или выполнить какую-то миссию? Обращаюсь к Богу и прошу дать надежду, успокоить меня хоть слабым намеком на то, что я не пустое место, но всякий раз слышу над ухом шепот сатаны: «Бог велик и могуществен. Разве может создатель Вселенной, столь огромной и сложной, что вам, людям, и не постичь, помнить еще и о Земле, ничтожной песчинке, затерявшейся среди бесчисленного множества гигантских звезд! Неужели ты думаешь, что Ему, чье величие и слава превыше Небес, есть дело до тебя, маленькой глупенькой женщины, и до твоих жалких, плаксивых мыслишек? - Так внушал мне сатана усердно год за годом: - Господь далеко, Господь высоко, не услышит, не ответит, не утрёт твою скатившуюся в печали слезу. В мире зло – не добро, в мире страх – не любовь, в мире сила диктует всё», - так твердил он и смеялся над моими сомнениями, над моими метаниями.
Маленькая и ничтожная, никому ненужная... Так хочется иногда поплакать и пожалеть себя. Бывают дни, когда ничего, ну совершенно ничегошеньки в себе не нравится. Ни с того вдруг, ни с сего накатит смертная тоска и окрасит все вокруг в серый цвет, и острое недовольство собой, уже ничем и никем не сдерживаемое, рвётся наружу словами: «Надоело все, надоело».
В такие моменты стараюсь, насколько это возможно, отгородиться от мира, чтобы никто не видел меня слабой и недовольной, не приставал с расспросами и сочувствием. Если же и заметит кто-нибудь что-то удручающее в моем поведении или словах, отговорюсь как всегда головной болью.
Как же я завидовала, а порой и сейчас еще завидую тем людям, которые легко, без всяких усилий, словно вытекающая из решета вода, делятся с близкими, друзьями-приятелями всеми «тайнами» своей души. Выплеснут на голову другого все накопившиеся тягости и, облегченные, в своей правоте искренне или притворно поддержанные, а, может, и слегка, но совсем ненадолго пристыженные, потому что у собеседника или его знакомого дела, оказывается, гораздо хуже, драматичнее, готовы либо дальше идти привычным путем, либо резко и так же легко повернуть совсем в другую сторону.
Но такой уж я уродилась, что жалуюсь о большом и важном только себе и плачу только в одиночку, склонив голову на своё же собственное плечо. И тут же сама себя осуждаю и сама себя утешаю, думая примерно так: тебе ли, неблагодарная, роптать на судьбу. Ведь спроси меня кто даже в самый неблагоприятный момент, хочу ли я прожить жизнь с самого начала еще раз, но по-другому, лучше, чище, благороднее, не совершая тех поступков, о которых неприятно и стыдно вспоминать, не раздумывая отвечу: «Нет. Конечно же, нет. Ни за что! Нет, нет и еще раз нет».
***
Мистика, вещие сны, предсказания – все это плод воображения или ориентиры-подсказки в наших блужданиях по лабиринту жизни, предупредительно посланные нам нашим невидимым покровителем? Для кого как, наверное. Имеющий уши да слышит...
Большинство снов, как известно, не запоминаются. Как ни старайся порой, как ни напрягай память, все равно не вспомнишь того, что приснилось буквально пару часов назад, хотя ночью и твердишь себе сквозь дрёму: «Вот это интересно, надо обязательно запомнить!» Некоторые же сны бывают настолько яркими, что хочешь не хочешь, а опишешь их в самых мельчайших подробностях даже по прошествии многих лет. И у Лены бывали такие сны. Вот один из них.
Огромная река, длинная, широкая, полноводная, с разбросанными на ней многочисленными островами и островками. И на один из них, совсем небольшой, толпами приезжают туристы. Потому что он очень красивый, уютный, густо заросший разнообразной растительностью, поражающей своей жизненной силой и насыщенностью красок даже самое богатое воображение. Каких только деревьев, трав и цветов на нём нет! Разноцветные, большие и маленькие птицы радостно щебечут с утра до позднего вечера и вьют гнезда не только на деревьях, но и прямо в густой и сочной траве, а потом в изобилии откладывают в них яйца, почему-то в основном белые. Белое среди зелени так заметно издалека!
А туристы ходят где попало, игнорируя дорожки и тропинки, в восторге крутят по сторонам головами, не смотрят себе под ноги, топчут траву и давят отложенные птицами яйца. Не со зла, конечно, нет. Им просто хорошо на этом острове, они возбуждены увиденным, глаза их радостно блестят, со всех сторон только и слышится: «Посмотри сюда!», «Посмотри туда!», «Ты видел это?!», «А вы уже были там?». Потому они и не беспокоятся о белеющих в зеленой траве яйцах, и отчаянный крик птиц, выпархивающих чуть ли не из-под ног, кажется им приветственным пением. Но что интересно – яиц не становится меньше, как раз-таки наоборот – на месте одного раздавленного появляются два целых, и шарики разнообразной величины продолжают белеть повсюду в яркой зеленой траве.
В тени деревьев приятно отдохнуть, перекусить, а потом продолжить свой путь дальше. И люди покидают остров с желанием вернуться сюда еще раз.
Лена проснулась в прекрасном настроении и все утро думала только об этом сне. Она была уверена, что в нем кроется какое-то важное для нее послание. Но какое? О чём? Как его расшифровать? Прокручивала сон снова и снова в голове - то с самого начала, то с середины, то с конца. Нет, ничего не приходило в голову, никакого объяснения.
А ей очень, очень хотелось понять его значение. Мочи нет, как хотелось. И тогда она обратилась за помощью к Богу: «Прости меня, Боже! Я знаю, что у Тебя есть более важные дела. Прости еще раз, что отрываю от них. Но я, глупая, никак, никак не могу понять твое послание. А это ведь послание, так? Помоги! Умоляю! Иначе я не найду себе покоя». И тут же получила ответ, кратостью и простотой поразивший ее.
«Река – это земля, а островки на ней – люди. Все островки разные, как и людские судьбы. Что ни остров, то новый мир и новая судьба, и каждый из них приносит в земную жизнь не общий плод, а свой индивидуальный. Тот остров, который ты видела вблизи, ты сама и есть. Твоя жизнь богата и разнообразна. Она не напрасна. Ты каждый день приносишь плоды – это и есть яйца, разбросанные по всему острову. Люди любопытны, и тебе не избежать их пристального внимания. Правда, любопытство это не всегда безобидно, отсюда и потери. Но птицы-мысли постоянно будут жить на твоем острове и приносить свои плоды».
«Вот это да! - поразилась Лена такому объяснению. - Сама бы я до такого ни за что не додумалась – фантазии бы не хватило. Птицы-мысли, яйца-плоды – еще куда ни шло. Но назвать реку землей, а острова людьми – точно бы не додумалась. Значит, это Его ответ?!
Так чего же тогда мне, недовольной, все-таки не хватает? Почему мне иногда кажется, что я подобна птице с подрезанными крыльями: вроде бы была создана для полета, а топчусь на небольшом клочке земли, суетливо поклёвывая подброшенные мне зернышки, и лишь время от времени с тоской поглядываю в недоступное небо, уверяя при этом себе подобных, что скоро и я взлечу, обязательно взлечу, лишь только крылья отрастут?
Но ведь я же на самом деле могу очень многое. Мои мечты сбываются. Стоит только прочувствовать, понять свою мечту и приложить усилия...»
Да, усилия, а не грубую таранную силу, бесстрастно расчищающую путь к цели. Лене ещё никогда ничего не падало с неба просто так, за здорово живёшь. И идти к своей мечте часто приходилось долгие годы. Но что из этого?! Это же всё равно было движение, хоть иногда и по кругу, как скитания израильского народа по пустыне, но всё же движение, а не топтание на месте, как казалось ей иногда в минуты хандры, движение, во время которого она собирала по крупицам жизненный опыт, набиралась мудрости, укрепляла свою веру.
Так откуда же брались эти внезапные приступы раздражения, недовольства собой? Может, она была слишком скромна и осторожна в своих желаниях или просто ленива, оттого и тосковала порой об упущенном, утерянном безвозвратно? Неужели Ленины крылья так никогда и не смогут поднять ее ввысь? Или она просто-напросто боится летать? Ведь дано ей было много, в том числе и способность летать, о чем она хорошо знала.
***
Это случилось давно, очень давно, тогда, когда Лена еще летала во сне. Интересно, все ли дети летают во сне и правда ли, что летают они только до тех пор, пока растут? По крайней мере, так говорили ей бабушка и родители, так повторяла и она своим племянникам. Вот бы кто-нибудь провел подобное исследование... А еще интересно, всем ли нравится летать во сне или есть такие, кому это неприятно?
Все в мире взаимосвязано... Вот и реальный мир связан с миром сновидений. И можно разобрать наш сон на части и наложить его на нашу реальную жизнь, и растолковать нам все её взаимосвязи, разложить по полочкам все плюсы и минусы нашего прошлого, настоящего и даже будущего, нам же останется только выбирать, что делать или не делать дальше...
А жизнь у всех разная, и сны все видят разные, и летают во сне по-разному, и просыпаются с разными ощущениями, и верят, и не верят в чудеса, в необычное и невероятное тоже по-разному...
Семья Лены жила тогда в небольшом заводском поселке Челябинской области. Весна была в самом разгаре, солнце припекало вовсю, дороги уже успели просохнуть после очищающих весенних дождей с первыми грозами, и над ними в безветренную погоду, стоило только проехать машине, в воздухе долго висела мелкая рыжая пыль от глинистой почвы.
Лене было лет двенадцать, и в тот день, вернее в ночь на этот день, она тоже летала во сне, в который уже раз спасаясь от каких-то коварных преследователей. Почему-то она никогда не летала во сне просто так, ради удовольствия, а лишь всё время от кого-то убегая, спасаясь. Другое дело ее подруга. Та летала только ради удовольствия. Придёт, например, в школу, зайдет в свой класс, бросит портфель на парту и тут же поднимется вверх – смотрите, мол, что я могу. И кружит над одноклассниками, смеется, ликует. И так ей хорошо в этот момент, так свободно!
Ну кому интересна маленькая, ничем непримечательная девочка-подросток, думала Лена? Что с неё взять? Ни красоты тебе особой, ни богатых родителей. Откуда же брались эти недоброжелатели, враги. Что им от неё было надо? Почему не оставляли её в покое и всё гонялись и гонялись за ней в ночных сновидениях?
Но Лене было совсем не страшно. Ну вот честное слово, нисколечко не страшно. Потому что, как только злодеи приближались к ней и уже готовы были протянуть свои огромные жилистые ручищи и схватить её за развевающееся от быстрого бега платьице, она вдруг легонько отталкивалась ногами от земли и взмывала в спасительную высь, почти мгновенно оказываясь на высоте птичьего полёта и потешаясь оттуда над преследователями-неудачниками, беспомощно топчущимися внизу и в ярости сотрясающими воздух своими неприятными волосатыми кулачищами. Эти сны укрепляли Ленину веру в себя, свои силы. Она не сомневалась, что сможет преодолеть любые трудности в жизни, и почти ничего не боялась тогда.
Так вот в тот день к ним, вернее к Лениной бабушке, забрела совершенно неожиданная, необычная для их дома гостья – цыганка.
И что же, собственно, необычного (пожмут плечами многие) в том, чтобы натолкнуться на цыганку в своем доме да еще потом и помнить об этом всю жизнь? Ведь во времена Ленкиного детства их можно было повстречать довольно часто и повсюду, особенно в провинции, небольших городках и населенных пунктах России, причем не только на вокзалах, людных улицах и рынках. Они запросто ходили по домам и квартирам, предлагая погадать, спеть и потанцевать (за вознаграждение, разумеется), выпрашивая одежду, еду и деньги.
Необычным было лишь то, что бабушка Маша сама пригласила цыганку пройти в дом, на кухню, усадила за стол и даже предложила ей чай со свежеиспечёнными пирожками и ватрушками.
А ведь Ленина бабушка ужас как не любила цыган! Всех их она считала мошенниками, лоботрясами, ворами и попрошайками. Подавать им всегда подавала, приговаривая при этом, что Бог им судья, что жалко невинных цыганских детишек, но за порог дома - ни-ни! - не пускала никогда и резко пресекала их попытки погадать, не пугаясь обычных в таких случаях проклятий и угроз наведения порчи на родных и близких. Правды ради следует добавить, что Лена ни разу и не слышала, чтобы цыгане чем-то пугали бабушку. Вот маму или соседку тетю Веру – да, а бабушку – никогда. Может, они, доморощенные психологи, сразу распознавали в ней крепкий орешек, который не по их зубам, и не хотели тратить на неё силы и время?
Бабушка строго-настрого наказывала Лене и ее старшим сестрам не пускать цыган в дом. Если уж те очень о чем-то просили, например, глотке воды или куске хлеба для голодного ребенка, то следовало извиниться и попросить их подождать за дверью, дверь же при этом обязательно закрыть на задвижку. А еще баба Маша не один раз предупреждала своих внучек не вступать с цыганами в длительные разговоры (лучше вообще ни в какие) и ни в коем случае не гадать. Со временем по некоторым из бабушкиных рассказов Лена поняла, что у той были на это свои основания.
Так, например, однажды баба Маша отлучилась из дома по каким-то семейным делам, оставив свою дочь, Ленину маму, одну с маленькими детьми. Возвращается она примерно через часок и еще издалека видит, что от калитки их дома отходит пожилая цыганка с огромным тяжелым узлом, перекинутым через плечо. Узел этот, видимо, был настолько тяжёл, что так и норовил выскользнуть из её рук и скатиться по спине на землю, поэтому цыганке приходилось чуть ли не через каждую пару секунд замедлять шаг и рывком подтягивать мешок на место.
Заподозрив неладное, баба Маша спешит что есть мочи домой и находит свою дочь, Ленину маму, на веранде. Та сидит неподвижно, уронив безвольные руки на колени, и её остановившийся взгляд, будто под гипнозом, устремлен куда-то вдаль. От этого бездумного взгляда дочки, её ненормальной неподвижности, напряжённой тишины, повисшей в воздухе, бабушке становится как-то не по себе, она даже с опаской осторожно оглядывается по сторонам, словно ожидая увидеть в каком-либо из углов веранды притаившуюся и готовую к смертельному прыжку змею.
- Что-то случилось? Тебе плохо, Музочка? – с тревогой в голосе спрашивает бабушка .
- Нет, всё хорошо. Теперь всё будет хорошо, - каким-то бесцветным тягучим голосом отвечает та.
- У нас кто-то был?
- Да, пожилая цыганка. Очень хорошая женщина.
- Что она тебе наговорила? Ты ей что-то дала?
- Да, все ненужные вещи. Зато она нам поможет, отведет от нас зло и беду.
- Ах, простая ты душа. И на часок нельзя отлучиться, - с этими словами баба Маша выбегает из дома.
Цыганка не успела отойти далеко: узел-то был тяжеленный. Чего только в нем не было: сковородка и кастрюля, детские вещицы, постельное белье, золотые сережки и колечко... Бабушка решительно потребовала вернуть вещи. Цыганка пыталась объяснить, что ей их дали добровольно, но, зная бабушку Машу, можно было и не сомневаться, что победа будет за ней.
А сколько подобных историй довелось Лене слышать на своём веку, да и не только слышать, но и самой быть в них одним из действующих лиц.
Утром же того дня, когда Лене было около двенадцати лет и она еще летала во сне, кроме нее дома были бабушка и одна из старших сестер – Лиля. Лена и Лиля учились во вторую смену.
Около десяти часов раздался стук в дверь. Лена побежала открывать, ожидая увидеть соседку, которая обычно приходила к бабушке по утрам за каким-нибудь кулинарным советом, или подругу, но на пороге стояла цыганка, пожилая и довольно обрюзглая, одетая как и большинство женщин ее кочующего племени: в широченную с резинкой на талии зеленую юбку с многочисленными мелкими складками, делающими её ещё круглей и приземистей, пёструю кофту, причем настолько пёструю, что и не скажешь, какой же цвет в ней доминирует, с широкими рукавами, стянутыми на запястье резинкой, только более тонкой, чем на талии; на шее у нее висело длинное, чуть ли не до самого живота, монисто из какого-то светлого металла, возможно, серебра (Лена тогда еще в этом не разбиралась); из-под огромного, тоже пёстрого, как и блузка, платка, завязанного сзади большим узлом, выглядывали густые черные, но местами уже с богатой проседью волосы. В одной из сложенных на животе рук она держала небольшой узелок. Вид у нее был какой-то уставший, болезненный.
- Бабушка, иди сюда, - крикнула Лена.
- Да кто там? Пусть проходит на кухню.
- Бабушка, ну иди же быстрей.
- Иду, иду, - баба Маша появилась в коридоре, вытирая о фартук мокрые руки.
Увидев цыганку, она тут же отправила Лену на кухню. О чём они там разговаривали девочка не слышала, но через пару минут обе женщины тоже появились на кухне, что немало удивило Лену с сестрой. А далее еще удивительней: баба Маша усадила цыганку за стол, подала ей стакан чаю и пододвинула тарелку с пирогами и ватрушками. Та поблагодарила и, не заставляя себя долго упрашивать, потянулась к пирогу.
Женщины ели выпечку, пили чай и разговаривали о том, о сём, о жизни в общем. Несладкая жизнь была у этой цыганки. Мало того что у неё самой были больные почки, приходилось ещё и за прикованным к постели мужем (у того был рак желудка в последней стадии) ухаживать. Проблемы пожилой цыганки напомнили бабушке о том, как ей, ещё совсем молодой женщине, пришлось ухаживать за старым парализованным мужем и растить дочь-подростка.
- А ты не русская, - сказала вдруг цыганка и многознчительно взглянула на собеседницу.
Но на бабушку это замечание не произвело абсолютно никакого впечатления. Хоть к тому времени она и прожила в России уже около шестидесяти лет, у неё сохранился легкий эстонский акцент, что всегда вызывало интерес у новых знакомых. «А кто Вы по национальности, если не секрет?» - всегда спрашивали её.
- В той стране, откуда ты приехала в Россию, чтобы здесь разыскать своего жениха, у тебя остались мать, две сестры и брат, которых ты больше никогда не видела и о которых ты с тех давних пор ничего не слышала. Мать не любила тебя, потому что твой русский отец записал тебя при рождении на свою русскую фамилию, и прокляла тебя, когда ты, несмотря на её запрет, отправилась после революции в Россию на поиски жениха, сосланного в Сибирь ещё при царе...
Ленину бабушку трудно было чем-то удивить, но сказанное цыганкой, по всей видимости, произвело на неё сильное впечатление. Она вроде и находилась в одной комнате со всеми, но, казалось, не видела никого в тот момент или забыла вдруг о сидящих рядом, перенесясь в то далекое время, когда принятое ею решение, перевернуло всю её жизнь. Жалела ли она когда-нибудь об этом, хотела ли начать всё сначала?
***
Тяжелые темные тучи, наполненные то ли дождем, то ли снегом, нависли над Нарвой. Холодный резкий ветер срывал с деревьев последние листья, перекатывал их вдоль тротуаров и дорог, собирал у обочин в маленькие кучки, а затем опять начинал пинать и разбрасывать, будто сердясь на них за эту передышку, заставлял крутиться быстрее и быстрее, яростнее и яростнее, отрывал от земли, подбрасывал вверх и швырял вместе с пылью в лица прохожих, но и этого ему было мало, он грубо хватал последних за полы одежды, толкал, не церемонясь, то в бок, то в спину, пытался сорвать с них головные уборы. Одним словом, буянил и ярился так, словно был зол на весь мир, осмелившийся изменить свою судьбу...
«Если ты сейчас уйдешь, Мария, то уже не возвращайся. Я тебя не приму, ты мне больше не дочь», - спокойно, без всяких надрывов и истерии в голосе была произнесена эта короткая фраза, которую испокон веку повторяют родители своим непослушным чадам, не желающим подчиняться их воле. По лицу произнесшей её пожилой эстонки было не определить, что творится у той внутри, но у двадцатилетней Марии, так хорошо знавшей свою мать и ожидавшей такого ответа, сердце всё равно сначала вдруг резко подпрыгнуло вверх в испуге, затем стремительно ухнуло вниз и заклокотало, забилось в груди, пытаясь вырваться из давящей тесноты, а потом так же внезапно замерло, остановилось, и ей стало трудно дышать, а губы и кончики пальцев похолодели, словно вся кровь от них отхлынула, и стали пощипывать, покалывать, как на морозе. Она не сомневалась - так оно и будет.
Aх, Мария, Мария, в один из осенних дней 1919 года ты всё же решила покинуть свой отчий дом, всё, к чему привыкла, что в то беспокойное время давало еще надежду на возможность пережить надвигающиеся беды и лишения, если держаться родных и близких, друзей и знакомых. Так сильна была твоя любовь к молодому парню, сосланному при царском режиме в далекую, холодную, чужую и необъятную Сибирь? Или твой упрямый характер не позволил тебе отступить от принятого один раз решения, чтобы, не дай Бог, не предстать перед всеми, знающими тебя, слабой и непостоянной девчонкой?
Лене уже никогда не узнать, что же толкнуло Марию на такой отчаянный поступок, но одно она знает точно: если бы та осталась тогда в Нарве, то не было бы деда Данилы, Лениной мамы, ее самой и многих других, родных и близких, не передавались бы в ее семье из поколения в поколение легенды и предания, цементирующие их жизнь, придающие ей смысл, интерес и желание идти дальше, ни в коем случае не останавливаться и не отчаиваться.
***
- Откуда тебе это известно? – Лена не узнала бабушкин голос, ей показалось, что той трудно говорить и слова пробиваются наружу, преодолевая невидимые препятствия. – Здесь никто об этом не знает, мы совсем недавно сюда переехали. Ты встречалась с моей дочерью?
- Я не знаю твоей дочери, - пожала плечами цыганка. - А то, что сейчас сказала, увидела в твоих глазах. Не веришь? – печаль разлилась по ее лицу. - Ты так и не нашла своего жениха, не смогла вернуться домой и, скитаясь в чужих краях и по чужим людям, вышла замуж за старика, родила ему дочь, которой посвятила всю свою жизнь после смерти мужа. Хочешь, погадаю тебе? Дай рубль, и я расскажу тебе то, что было с тобой и что ждёт тебя.
Некоторое время бабушка Маша молчала, удивленная, пораженная сказанным. Да, она действительно не нашла своего жениха, как ни старалась, едва не поплатившись за это собственной жизнью.
Когда ее отца, командовавшего после революции отрядом эстонских стрелков, отправили в Сибирь на подавление чешского мятежа, Мария ради своей любви пошла на разрыв с семьей и отправилась тем же поездом, что и эстонцы, в пугающе далекий путь. Но не успели эстонские стрелки добраться до Урала, как их отозвали в Москву, а Мария решила продолжить свой путь одна.
Поезд, увозивший ее все дальше и дальше от родного дома в неизвестные края к новой судьбе, в один из дней был остановлен посреди заснеженного поля отрядом белогвардейцев. Послышались выстрелы, ругань, вопли мольбы...
Мало ли что в условиях войны и неразберихи, подозрительности и жестокости могли подумать эти воины о девчонке, путешествующей в одиночестве по стране, языка которой практически не знает. Старик со старухой, соседи по купе, замотали Марию платком так, что лишь огромные серые глаза испуганно смотрели в мир через узенькую щель, и показали жестами, чтобы она лезла на самую верхнюю полку и помалкивала там, а сами, не переставая, крестились быстро и мелко, поглядывая на дверь и приговаривая: «Господи, пронеси, прости и помилуй. Господи, пронеси...»
Когда вооруженные солдаты ворвались в купе, потребовав предъявить документы и поклажу для досмотра, они, конечно же, заметили на верхней полке закутанную неподвижную фигуру, похожую скорее на мумию, чем на живого человека. «Кто там еще у вас? А ну, слезай вниз! И пошевеливайся! Приехали! - Да это внучка наша, господа солдатики. Не слышит она вас. Бедолага. Тиф у нее. В дороге, видать, прихватила. В беспамятстве уж который день лежит. Не чаем в живых до дому довезти». Солдатиков при этих словах из купе как ветром сдуло.
Сделав свое дело (что именно Мария точно не знала, поговаривали, будто кого-то даже расстреляли на месте, а кого-то увели с собой), белогвардейцы вскочили на коней и растворились в сгущающихся сумерках и тревожной холодной тишине, а поезд еще долго продолжал стоять посреди заснеженного поля, словно не решаясь двинуться дальше после случившегося.
Оказалось, белогвардейцы увели с собой и машинистов. Несколько смельчаков из пассажиров отправились за помощью в ближайший населенный пункт. Остальные стали готовиться к ночлегу: перебирали свои пожитки, доставали то, что можно было набросить на себя. Ночь предстояла непростая, морозная. Температура по ночам понижалась до минус тридцати пяти градусов. Не околеть бы в неотапливаемых вагонах до того, как подоспеет помощь.
Совсем низко над землей нависли тяжелые снеговые тучи, поэтому ни луна, ни звезды не могли пробиться сквозь них, чтобы хоть чуть-чуть разбавить своим светом ночь, накрывшую этот мир и затерянных в нём путников. А тьма, быстро окутавшая поезд, становилась всё чернее, всё плотнее, всё зловещее, и вскоре, хоть глаз выколи, уже ничего не было видно даже у самого кончика носа.
Несмотря на пробиравшие до самых костей страх и холод, ослабшие от долгого пути, недоедания и напряжения тела требовали отдыха, и люди стали потихонечку укладываться на свои места, кутаясь в то, что удалось найти в перевозимом с собой скарбе.
Глубокой ночью, когда все в купе да и, наверное, во всём поезде уже давно спали, кто-то коснулся Марииной щеки ладонью, такой жёсткой и холодной, что щёку словно обожгло, и в месте прикосновения тут же запульсировало, закололо тысячей мельчайших иголочек, как бывает, когда в мороз окунаешь руку в тёмную серую речную ледяную воду, поднимающуюся к самому краю только что вырубленной проруби.
- Вставай, Мария, - позвал детский голос тихонько, но настойчиво. – Ну вставай же, родненькая, вставай!
- Какой знакомый, приятный голос, - сквозь сон подумала Мария. – Да ещё и на моем родном языке. Кто же может говорить здесь по-эстонски? Надо бы посмотреть, - но тяжёлые веки не слушались, никак не хотели подниматься, и девушка снова погрузилась в дрёму.
- Мария, ну вставай же! Прошу тебя. У нас очень мало времени. Скоро начнет светать, - маленькая ледяная ладошка коснулась на этот раз Марииного лба и задержалась на нём буквально на мгновение, но этого было достаточно, чтобы Мария наконец-то очнулась ото сна и открыла глаза.
Но лучше бы она их не открывала. Невероятно! Немыслимо! Ужасно! Кровь просто застыла в Марииных жилах. Над ней склонилась её младшая сестрёнка Кайя, умершая много лет назад от дифтерии, когда ей было всего лишь пять лет. Мария очень любила Кайю, души в ней не чаяла, нянчилась с ней с самых пелёнок, и Кайя отвечала старшей сестре своей детской любовью-привязанностью.
Этого просто не может быть! Я всё еще сплю, и мне снится сон, подумала Мария. Она закрыла глаза и тут же снова осторожно открыла их – видение не исчезло. На малышке так ладненько сидело нарядное розовое платьице, украшенное тончайшими белыми кружевами по подолу, – то самое, в котором она лежала в маленьком лакированном гробу, а в светлых кудряшках красовался огромный розовый бант.
- Ч-что, - дрожь так сотрясала Мариино тело, что слова не слушались, застревали где-то на полпути, с трудом протискивались сквозь судорожно стиснутые челюсти, - т-ты з-здесь д-делаешь, К-кайя? К-ка-ак т-ты п-поп-па-ала с-сюда?
- Я пришла за тобой, дорогая Мария, - голос Кайи немного потеплел. - Оттуда, из моего мира. У нас там хорошо, очень хорошо. Нет войн, мук, страданий, голода, холода... Но мне без тебя скучно. Собирайся поскорей – нам надо успеть до рассвета, - и Кайя схватила Марию за руку, которую та инстинктивно отдёрнула, чем вызвала явное неудовольствие малышки. – Ты скоро все равно замёрзнешь в этом поле, - добавила она сердито и притопнула ножкой, - так что поднимайся поживей, пойдем.
- Ты только не обижайся на меня, Кайя, - Мария потихоньку начала приходить в себя и добавила как можно мягче, стараясь не сердить, не раздражать сестрёнку, - но я не могу пойти с тобой сейчас. У меня есть ещё дела на этом свете.
- Ах, так! А я-то думала, что ты меня любишь. Ты ещё много раз пожалеешь о том, что не пошла со мной! – лицо Кайи исказилось в гневе, она снова топнула ножкой и... исчезла из купе, а стоявшая всё это время приоткрытой дверь захлопнулась с такой силой, что чемоданы и узлы с грохотом попадали с верхних полок на пол, и чайник со стаканом – со стола.
Почему же молчат соседи, удивилась Мария, неужели так крепко спят? Может, это всё-таки был сон? А проснувшись утром, обнаружила, что купе пусто, все соседи из него исчезли, её чемодан и узелок валялись сиротливо на полу... Значит, не приснилось?
***
Бабушка Маша встрепенулась, встряхнула головой, будто отбрасывая от себя налетевшие в неурочное время воспоминания, поднялась медленно со своей любимой табуретки, расправила тщательно складки на фартуке, вздохнула и, ничего не говоря, прошла в соседнюю комнату, а, вернувшись через минуту, протянула цыганке рубль.
- Только ничего не говори мне о будущем. Да и о настоящем, пожалуй, тоже не стоит. Хорошо? Давай поговорим о прошлом.
Пожилая цыганка кивнула согласно головой и осторожно, уважительно взяла в свои загоревшие уже до черноты руки бабушкину пухлую, утомленную от домашней работы и долгих лет жизни руку, повернула ее ладошкой кверху и, пристально в нее вглядываясь, начала удивительный рассказ о приключениях-мытарствах бабы Маши.
Было так интересно, что Лена с сестрой слушали с широко открытыми глазами и ртами, забыв про школу, про невыполненные ещё уроки, вообще про всё на свете. Бабушка внимала цыганке тоже молча и лишь изредка кивала утвердительно головой, и по её задумчивым глазам было видно, что она находится сейчас не рядом с внучками, а совсем в другом месте и другом времени.
- Ну, хватит, пожалуй, - сказала бабушка, когда цыганка дошла до первого замужества её дочери Музы. – Спасибо тебе за воспоминания. Пора и за работу браться. А вы (это к Лене с сестрой) собирайтесь в школу.
- Дай еще рубль – погадаю девочкам, - попытала было счастья цыганка.
У Лены с сестрой глаза заблестели, руки зачесались. Неужели сейчас услышат о том, что их ожидает в будущем? О прошлом им совсем неинтересно, они его и без помощи цыганки хорошо помнят, да и пользы от этого никакой – что было, то уже прошло. Вот узнать хоть малую толику из будущего – это нечто! Подружки обзавидуются узнав. А то, что в будущем их ожидает только хорошее, интересное, необычное, ни одна из сестёр не сомневалась.
- Нет! - только и сказала бабушка в ответ, но так решительно, что все сразу поняли - ни уговоры, ни мольбы тут не помогут.
Цыганка вздохнула смиренно, сказала: «Спасибо за угощение, хозяюшка», - и стала собираться. Уже поднимаясь с табуретки, она вдруг пристально глянула на Лену и выдала на прощание:
- Ладно уж, скажу совершенно бесплатно. Вот эта девочка, - ткнула черным пальцем в Лену, - может добиться в жизни всего, чего только захочет. Правда... – произнесла она то ли с грустью, то ли с сочувствием, то ли с надеждой и посмотрела на бабушку – не передумает ли та... Сердечко Ленино забилось, заколотилось в груди, будто ему стало тесно там, а под ложечкой засосало, защемило от неуемного неудовлетворенного любопытства и боязни упустить такую редкую возможность – узнать свое будущее...
- Ну, хватит, хватит, - бабушка была непреклонна и поставила точку в разговоре, не обращая внимания на просительные взгляды внучек. – Поговорили – и будет. Целый час просидели, проболтали. А дел-то, дел...
Как же Лене хотелось узнать то, что было известно этой пожилой цыганке! Но спорить с бабушкой Машей было бесполезно. И лишь с годами Лена поняла, как мудро та поступила. Очень опасно порой знать правду о своем будущем, особенно такому неподготовленному к жизни человеку, каким была она тогда.
Больше Лена нигде и никогда не встречала эту цыганку, но слова, произнесенные той на прощанье, остались в ее памяти навсегда.
А Ленины желания и мечты действительно сбывались, правда, не без усилий, не без борьбы или долгого-долгого пути к цели... Эту борьбу, скорее всего, Лена навязывала себе зачастую сама. Она была твердо убеждена в том, что если уж браться за что-то (и не важно – добровольно или в силу сложившихся обстоятельств, нравится ей занятие или нет), то это что-то должно быть сделано безупречно. Словом, она была и остается перфекционисткой. Отсюда – и борьба, отсюда – и долгий путь к осуществлению желаний.
Совсем недавно сбылась еще одна большая Ленина мечта: она публикует свой первый роман. В нем облеклось в слова многое утраченное и приобретенное ею за годы скитаний по жизни, за годы поиска своего пути, который, кстати, всё ещё продолжается.
Но и к воплощению этой мечты, к тому, что доставляло и доставляет ей самую большую радость в жизни – писать – Лена шла очень долго.
Со школьных лет еще она пишет стихи. И короткие рассказики. Правда, с огромными перерывами в целые годы. Пишет, пишет, а потом в одно мгновение либо уничтожает всё написанное, либо убирает с глаз долой подальше со словами: «Писать надо или талантливо, или вообще не писать». Причем редактором, цензором, судьей была она сама же.
Кроме того, её первый серьезный мужчина-друг любил повторять, что мировые классики написали уже абсолютно обо всём на свете и, прочитав их произведения, можно больше не тратить своё драгоценное время на чтение книг современных авторов: никто из них ничего нового нам уже не в силах сказать, а о давно известном никто лучше старых классиков не напишет.
И всё же однажды Лена решилась и дала почитать свои стихи и рассказы нескольким подружкам. И одна из них, сама начинающая писательница, опубликовавшая к тому моменту несколько повестей, сказала: «Я в восторге! То, что ты написала, не только глубоко, но и гениально. Бросай все и пиши. Пиши! Родилась звезда!» Хоть Лена поначалу и отнеслась к этим словам с определенной долей скептицизма («Утешает!»), но задумалась над ними...
И радугой на горизонте напомнила о себе надежда. «Я все-таки нужна Богу. Не знаю пока зачем, но нужна. Ему не скучно со мной. И не такая уж я маленькая и ничтожная...» Однако Лена не спешила бросить то, чем занималась до сих пор, пока...
(Продолжение следует)