Галльский порт Гезориак жил своей повседневной шумной жизнью. В воздухе витал соленый запах моря и свежей рыбы. Светило яркое солнце, легкий весенний ветерок трепал беспомощно повисшие на остроконечных мачтах разноцветные паруса стоявших в гавани кораблей. Каких только судов тут не было! Изящная греческая торговая галера с грузом душистого оливкового масла и знаменитого хиосского вина из далекого афинского Пирея стояла рядом с легкой далматской либурной, груженой овечьей шерстью, небольшая, изрядно потрепанная морскими волнами разведывательная римская унирема соседствовала с утлой лодчонкой галльского рыбака, чуть поодаль на волнах мерно покачивалась мощная военная трирема с грозным названием “Гнев Юпитера”, принадлежавшая императорскому Британскому флоту. Трирема недавно сошла с верфи и еще хранила в своих покатых блестящих на солнце бортах приторный запах древесной смолы, который, смешиваясь с исходящим от гребцов зловонием, создавал дурманящий аромат, знакомый каждому моряку и непривычный для обычного человека. На конце мачты развивался пурпурный штандарт с шитым золотыми нитями изображением Виктории, богини победы. Снизу можно было разглядеть ее грозное мужеподобное лицо и пальмовую ветвь, зажатую в правой руке. Несколько галльских купцов, проходя мимо триремы, с уважением окинули взглядом римский боевой корабль - благодаря могучей защите императорского флота их торговые суда спокойно бороздили морские просторы огромной Империи, не опасаясь нападений пиратов, время от времени тревоживших состоятельных негоциантов.
На пристани неподвижно стоял молодой человек и задумчиво глядел на море. На вид ему было около двадцати лет и его стройная фигура сильно выделялась из разношерстной толпы, снующей по пристани в этот безоблачный весенний день. Ветер трепал его темные волосы, развевал синий хитон, небрежно накинутый на плечи. Массивный, небритый подбородок, слегка сгорбленный орлиный нос, придавали его мужественному и в то же время красивому лицу сходство с греческим богом Солнца Аполлоном. Смуглые сильные руки юноши были cкрещены на груди. Взгляд его умных карих глаз устремлен вдаль, туда, где за горизонтом скрывался загадочный туманный Альбион.
Молодого человека звали Гай Флавий Марцелл и вся его благородная внешность выдавала в нем отпрыска патрицианской семьи. По материнской линии он был дальним потомком божественного императора Веспасиана. Отец Марцелла принадлежал к старинной сенаторской фамилии, при великом Траяне он командовал легионом в двух войнах с непокорными даками, затем сражался в Парфии и Месопотамии. Когда воинственный Траян умер, а на императорский престол взошел его миролюбивый племянник Адриан, отец Марцелла вышел в отставку и, вернувшись в Рим, решил заняться сельским хозяйством и описанием многочисленных военных кампаний, в которых участвовал. Однако, за время его отсутствия, младший сын, оставленный на попечение матери вырос и, вместо того, чтобы учиться ораторскому искусству и стать затем юристом, как хотел отец, частенько наведывался в изобилующий лупанариями район Субурры, ходил на гладиаторские бои, гонки колесниц и прожигал состояние игрой в кости. Отец был в негодовании и постоянно ставил Марцеллу в пример его старшего брата Тита, который в свои двадцать три года уже многого добился на военном поприще и успешно командовал когортой на Рейне. Сначала отец пытался подействовать на сына уговорами, призывая его взяться за изучение римского права и стать адвокатом, на что Марцелл отвечал, что юристы — продажные крикуны, способные в суде на любую мерзость за хорошую плату, и что он не желает иметь с ними ничего общего. Раньше Марцелл увлекался историей, поэзией, писал неплохие стихи, с усердием изучал труды Плутарха и Ливия, много времени проводил в библиотеках и помимо всего прочего собирался написать историю Рима. Но после трагедии, которая перевернула всю его жизнь, и о которой читатель вскоре узнает, он потерял интерес ко всему, стал много пить и тратить деньги впустую. Терпение отца лопнуло, когда Марцелл однажды под утро пришел домой после очередной попойки еле держась на ногах от чрезмерно выпитого вина, да еще с какой-то уличной проституткой. Тогда разъяренный отец через префекта преторианской гвардии, своего старого знакомого, с которым он когда-то вместе воевал на Востоке, добился для сына назначения в далекий гарнизон в звании военного трибуна, надеясь что служба в армии на краю Империи сделает из него достойного человека. Марцелл сначала воспротивился, но когда отец пригрозил лишить его наследства, нехотя подчинился его воле. И вот теперь он стоял здесь, в галльском порту Гезориак, ожидая отплытия в далекую неведомую Британию.
От мрачных мыслей о предстоящем путешествии, к которому он не испытывал никакого энтузиазма, Марцелла отвлекли раздавшиеся за спиной быстрые шаги. Он наконец оторвал свой взгляд от моря и, обернувшись, с удивлением увидел перед собой стройную мужскую фигуру в дорожном плаще и белой шерстяной тунике с красной полосой, какую обычно носят трибуны римской армии. В этой стремительно приближающейся к нему фигуре Марцелл без труда узнал своего старшего брата.
— Слава богам, я успел, — запыхавшись произнес Тит, — Здравствуй, брат!
Тит был смуглым красавцем с широко расставленными большими глазами, прямым носом и белозубой улыбкой, которая так нравилась римским матронам. Его коротко остриженные черные волосы возле висков плавно переходили в небольшую бородку, которая придавала его лицу сходство с Геркулесом.
— Я не верю своим глазам, неужели это ты? — радостно воскликнул Марцелл, крепко обняв брата, которого давно не видел.
Тит был старше Марцелла на три года, также крепко сложен и широк в плечах. Он был по-особенному красив и, так же как и Марцелл, пользовался завидной популярностью среди женщин. Многие римлянки с досадой узнали о том, что он женился на Сабине, дочери известного в Риме сенатора, который подобно Траяну и Адриану был родом из Испании. Тит по примеру отца решил сделать карьеру военного и получил звание военного трибуна в тот год, когда у него родилась дочь. Перед тем, как отправиться на Рейн, он благоразумно отослал семью в Испанию, к родственникам жены, считая что тихая размеренная жизнь в провинции лучше и безопаснее, чем жизнь в неспокойной и шумной столице. Последний раз братья виделись два года назад на свадьбе Тита и оттого их встреча была еще более радостной.
— Как ты здесь очутился, Тит? Разве ты не должен быть в Германии? — спросил Марцелл, все еще не веривший своим глазам.
Тит, еще больше возмужавший за два года, проведенных в лагере среди дремучих германских лесов, ответил:
— Когда я узнал, что отец отправляет тебя к варварам на край земли, я решил, что обязательно должен повидаться с тобой и добился у своего легата разрешения на отпуск, хотя это стоило мне тысячи сестерциев!
— Как поживает твоя прекрасная Сабина и маленькая Юлия? — поинтересовался Марцелл.
— Я не видел их уже полгода, — с тоской ответил Тит, — Сабина сообщила в письме, что дочка уже начала ходить…
Марцелл вдруг опустил голову и печально вздохнул.
— Ты все еще не можешь забыть её? — хмуро спросил Тит.
Марцелл взглянул на море и Тит только сейчас заметил, сколько печали и грусти в его глазах. Помолчав, Марцелл тихим голосом ответил:
— С тех пор, как умерла Антония, мое сердце стало каменным и потеряло способность любить...
Тит нахмурился и с грустью вспомнил зеленоглазую девушку с длинными ресницами и миловидным личиком, обрамленным каштановыми волосами.
Антония была дочерью Марка Антония Клемента, друга и боевого товарища отца Марцелла. Они были знакомы с детства и уже тогда обращали друг на друга внимание. Антония была очень красивой девушкой и Тит когда-то был влюблен в нее, но она всегда отдавала предпочтение Марцеллу, который был старше ее на два года. В детстве они часто убегали из-под надзора строгих учителей и проводили вместе долгие часы под сенью кипарисов в садах Агриппины, играя в прятки и в мяч. Как-то незаметно для них обоих их дружба переросла в любовь и, когда Марцеллу исполнилось восемнадцать, он предложил Антонии стать его женой. Девушка давно ждала этого и без колебаний согласилась. Их родители с радостью приняли эту новость и стали готовиться к свадьбе. Но за неделю до свадьбы, Антония и Марцелл, гуляя в саду попали под сильный ливень и девушка заболела. Врачи говорили, что это всего лишь простуда и Антония скоро поправится, однако болезнь внезапно обернулась сильной лихорадкой. Лучшие медики Рима выбивались из сил, пытаясь спасти девушку и побороть недуг, сразивший ее, но болезнь беспощадно пожирала все силы и Антония слабела с каждым днем…
Она умерла в назначенный день свадьбы, на руках Марцелла, который до конца не верил в то, что это может произойти. В отчаянии он хотел свести счеты с жизнью, но Тит удержал его от этого необдуманного намерения. После смерти Антонии Марцелл сильно изменился и стал совершенно другим. Всегда жизнерадостный, открытый и веселый, он превратился в мрачного, замкнутого в себе человека. Стараясь заглушить боль утраты любимой крепким вином, он начал много пить и посещать лупанарии. Но ни одна женщина, даже самые искусные гетеры не могли погасить в его сердце память об Антонии.
Тит похлопал Марцелла по плечу и твердо произнес:
— Я уверен, что боги будут милостивы и ты еще найдешь свое счастье.
Марцелл скептически посмотрел в глаза брата и ничего не ответил.
— Пора отплывать, трибун, — прозвучал сзади зычный голос триерарха, капитана корабля, на котором Марцеллу предстояло отправиться в Британию.
Марцелл отогнал мрачные мысли прочь и, протянув Титу руку, вздохнул:
— Ну, мне пора.
— Удачи тебе, брат. Да пребудут с тобой боги, — пожелал Тит, пожимая руку Марцелла.
— Кто знает, увидимся ли мы еще...
— Прощай...
Братья крепко обнялись и Марцелл быстро зашагал в сторону триремы. На небольшом алтаре в центре палубы только что закончились жертвоприношения и трирема была наконец готова к отплытию. Жрец в белой мятой накидке жадно пересчитывал монеты, полученные за совершенное им гадание на внутренностях только что принесенного в жертву козла.
Суеверные римляне никогда не отправлялись в плавание без жертвоприношений суровому богу морей Океану, покровителю моряков.
— Как долго мы будем плыть? — спросил Марцелл у капитана корабля.
— При попутном ветре мы причалим в Рутупии завтра в полдень, — ответил триерарх, старый морской волк с обветренным загоревшим лицом.
На палубе, подгоняемые капитаном, суетились матросы, готовясь к отплытию. Когда наконец последние приготовления были завершены, с грохотом и лязгом был поднят тяжелый якорь и внизу, под палубой раздался монотонный стук молотка гортатора, отбивающего ритм гребцам, “Гнев Юпитера” гордо заскользил по воде, рассекая острым носом морскую гладь. Причал остался позади и Марцелл долго смотрел на одинокую фигуру брата, махавшего рукой в сторону удаляющегося корабля, пока наконец Гезориак не скрылся за горизонтом.
* * *
Римляне, эти гордые покорители вселенной, боялись и не любили моря. Марцелл не был исключением и плавание оказалось для него сущей пыткой. Весь путь от Гезориака до берегов Британии его мучила морская болезнь и, он был просто счастлив, когда на туманном горизонте наконец появилась долгожданная земля, родина свободолюбивых бриттов.
Прошло уже восемдесят семь лет с того дня, как римские легионы ступили на берег Британии и тяжелой поступью прошли по зеленым равнинам и холмам этой северной страны, огнем и мечом покоряя одно за другим племена вольных кельтов. Тогда императору Клавдию удалось сделать то, на что столетия спустя не осмелились ни великий корсиканец, ни одержимый фюрер — покорить остров, самой природой защищенный от вторжений морским проливом и суровым климатом.
“Гнев Юпитера”, управляемый опытным капитаном, медленно приближался к пристани. Марцелл, измотанный качкой, поднялся на палубу и, пошатываясь подошел к триерарху.
— Просто удивительно, как это нам, римлянам, удалось разбить на море флот Ганнибала, - с мрачным видом успел сказать он и в ту же секунду его вырвало за борт.
Триерарх с насмешкой взглянул на Марцелла и язвительно произнес:
- В те времена римляне были покрепче, чем в наши дни, трибун.
Марцелл понял намек триерарха, но не нашелся что ответить и промолчал.
Рутупия была главной военной морской базой римлян в Британии. От Гезориака она отличалась почти полным отсутствием торговых судов; тут были в основном военные корабли, ведь именно здесь находился важнейший опорный пункт Британского флота на острове. Группы солдат морской пехоты в синих под цвет волн туниках дежурили возле своих судов. Некоторые корабли носили на своих покатых бортах следы недавнего сражения.
— На прошлой неделе люди с севера напали в море на группу наших трирем, — пояснил триерарх.
Марцелл равнодушно оглядел толпу закованных в цепи бородатых дикарей в рваных одеждах, едва прикрывавших их исполосованные кнутом тела. Они были захвачены в плен во время морского боя с римской эскадрой и теперь дико озирались по сторонам, скаля зубы при каждом ударе бича, который на них безжалостно обрушивал сопровождающий их солдат.
Это были воинственные скандинавы, те самые, которые через семь столетий будут опустошать своими разорительными набегами средневековую Европу под грозным именем викингов. Но ни Марцелл, ни триерарх, да и никто в мире не знал тогда об этом.
Сойдя на берег и почувствовав твердую землю под ногами, Марцелл испытал великое облегчение. Вследствии морской болезни его лицо стало бледным, как стола девственницы-весталки. Всю ночь его нестерпимо рвало и настроение у трибуна было отвратительное. На пристани со скучающим видом, переминаясь с ноги на ногу, стоял мужчина лет сорока пяти, невысокого роста, в военной форме, с пересекающим лицо багровым шрамом, мутными глазами и красным носом, выразительно указывающим на то, что его обладатель частенько любил выпить неразбавленного вина. Увидев трибуна, он выпрямился, подошел к нему и, подняв по римскому обычаю правую руку вверх, торжественно представился:
— Бенефициарий легата Девятого Испанского легиона Марк Валерий Прокул.
— Обязательно так официально? — злобно огрызнулся Марцелл, которого сейчас раздражало всё и все.
Назвавшийся бенефициарием пропустил мимо ушей его фразу и невозмутимо спросил:
— Ты военный трибун Гай Флавий Марцелл?
— Да, это я, — без особого энтузиазма ответил он, — Чем обязан таким торжественным приемом?
— Добро пожаловать в Британию, трибун, — так же невозмутимо произнес Прокул, — Мне поручено сопроводить тебя до Лугуваллия.
Марцелл внимательно оглядел этого вояку с головы до ног и на лице его не отразилось ни капли удовольствия от этого осмотра. Находясь в Риме, он считал ниже своего достоинства общаться с людьми плебейского происхождения, к которым относился бенефициарий.
Шел мелкий противный дождь, все небо было покрыто серыми тучами. С моря дул пронизывающий до костей ветер.
— Хорошая погодка! Ничего не скажешь. В Подземном царстве, наверное, и то теплее. — мрачно буркнул Марцелл провожатому, кутаясь в свой плащ. Марцелл ненавидел дождь с тех пор, как тот стал виновником смерти Антонии.
— Это еще что! Ты не был на севере — там тебе такой дождик покажется даром богов. Это не солнечная Италия! — язвительно ответил Прокул, которого совершенно не смущала промозглая погода — бенефициарий служил в Британии не первый год.
Через час они уже скакали по дороге в Лугуваллий, военный лагерь, где был расквартирован прославленный Девятый Испанский легион, вернее то, что от него осталось после того, как по приказу Траяна несколько когорт было отправлено на Рейн. Именно в Лугуваллии Марцеллу в скором времени предстояло вкусить все «прелести» солдатской жизни. Новоиспеченный трибун не был в восторге от своего назначения и всю дорогу с тоской вспоминал жаркие дни, проведенные в Риме. Путь оказался долгим и утомительным и к вечеру всадники, падая с ног от усталости, промокшие до нитки, добрались до Линда, где и решили переночевать. Остановившись в ближайшей таверне, кишащей тараканами и клопами, они сняли комнату и приказав хозяину накормить лошадей, проспали всю ночь без задних ног. Наутро, позавтракав черствым хлебом и вяленой рыбой, купленной в Рутупиях, Марцелл и Прокул расплатились с хозяином таверны и продолжили свой путь.
Марцелл, отдохнувший за ночь, выглядел немного бодрее. Он постарался смириться со своей участью, забросившей его в это глухое место и решил полностью положиться на судьбу, уповая на то, что справедливая богиня Фортуна не оставит своего верного почитателя. Погода уже не была такой мрачной, как вчера. Дождь прошел и даже робкое солнце стало смелее выглядывать из-за облаков, поднимая настроение.
— Откуда ты родом? — почему-то спросил Прокула трибун.
Прокул, польщенный вниманием Марцелла, охотно ответил:
— Из Мезии. Отец служил в данувийской армии солдатом, женился на моей матери, она — мезийка, а потом вышел в отставку и поселился там. Когда я отслужу свой срок я вернусь в родные края — там мой дом.
— А откуда у тебя этот шрам? — Марцелл показал на лицо Прокула.
— Двадцать три года назад, в бою под Сармизегетузой один богомерзкий дакиец рубанул меня своим кривым мечом, прежде чем я успел достать его кинжалом. – Бенефициарий смачно плюнул на дорогу и задумчиво добавил - Я служил тогда в Пятом Македонском...
— Мой отец командовал этим легионом, — впервые улыбнулся Марцелл.
— А я-то думал, на кого же ты похож! — воскликнул просиявший Прокул.
Затем он отстегнул от пояса баклагу с вином и, поморщившись выпил.
— Твой отец был отличным командиром, правда чересчур строгим. Солдатам от него доставалось! Однажды, когда наш легион стоял на зимних квартирах в Мезии, незадолго до второй войны с даками, один солдат имел наглость явиться в стельку пьяным к утреннему построению. Заметив это, твой достопочтенный отец приказал раздеть его догола, повесить на шею табличку с надписью «пьяница» и привязать к столбу в самом центре лагеря. Так он простоял там до следующего рассвета. Накакзание настолько подействовало на беднягу, что, как мне потом рассказывали, большего трезвенника чем он, нельзя было найти во всей армии!
“Да, это похоже на моего отца” — подумал Марцелл.
— Скажи, Прокул, а это правда, что здесь можно умереть со скуки? — поинтересовался Марцелл, когда всадники проехали пару стадиев.
— Божественный Клавдий, завоевывая Британию даже не подозревал, какая тут скука. Впрочем, этот зануда Клавдий никогда и не гнался за весельем, предоставляя веселиться своим женам. Да так, что одна до того развеселилась, что отравила беднягу, — произнес со скорбной гримасой Прокул, отхлебывая из баклаги кислую розовую жидкость.
— Благодарю, Прокул. Курс римской истории я могу прочитать у Тацита. Я лишь спросил тебя, правда ли здесь так скучно, как рассказывают торговцы на рынке Траяна в Риме? — сказал Марцелл, которого потихоньку начинала раздражать болтовня своего попутчика.
— Нет, почему. Я, например, разгоняю тоску, подливая иногда солдатам в миски вместо похлебки разбавленный в воде конский навоз. А лагерный повар, да пошлют ему боги расстройство кишечника, кормит наших доблестных легионеров таким дерьмом, что они даже отличить не могут навоз от похлебки! — сказав эту чушь, Прокул громогласно расхохотался, хотя на Марцелла шутка не произвела никакого впечатления. Когда приступ смеха прошел, Прокул отхлебнул еще вина и без тени улыбки продолжил:
— А если хочешь найти настоящее развлечение — отправляйся на север. Клянусь Юпитером, там тебе скучать не придется. Мне доводилось бывать на севере. Вот где развлечение! От болотной жижи твои ноги покрываются волдырями и после дневного марша по непролазным лесным дебрям они распухают и болят так, что проклинаешь тот день, когда появился на свет. К тому же постоянные дожди и кровопийцы-москиты, от которых невыносимый зуд по всему телу. От всего этого начинаешь сходить с ума. И моли богов, чтобы поблизости не было варваров - иначе тебе конец. Много римлян осталось лежать в этих болотах и до сих пор их тени бродят в тумане...
Марцелл нахмурившись дослушал мрачный рассказ Прокула и спросил:
— В Риме я слышал, что варвары часто нападают на границу, это правда?
— После того, как наш благочестивый император построил вал, стало намного спокойней, хотя скажу тебе вот что: я здесь уже давно, хорошо знаю бриттов и лично мне все это напоминает затишье перед грозой, — и допив остатки вина, Прокул замолчал.
Всю оставшуюся дорогу всадники ехали молча, погруженные в свои мысли, изредка обмениваясь короткими фразами.
Солнце близилось к закату, когда впереди наконец показалась крепостная стена Эбурака. Раньше, в незапамятные времена, когда Рим был еще глухой деревней, здесь уже было поселение кельтов, о которых теперь напоминали лишь поросшие густой травой погребальные курганы. Местные старики за кружкой старого эля рассказывали, что город был основан легендарным царем Эбравком, от которого и возникло название столицы племени бригантов. А потом пришли римляне, обосновались здесь и Эбурак со времен императора Веспасиана стал лагерем легиона и резиденцией наместника. Постепенно вокруг лагеря вырос целый город — вышедшие в отставку легионеры поселялись здесь, обзаводились семьями и проживали остаток жизни под стенами лагеря, в котором служили многие годы. Помимо самих ветеранов население канабы, как сами римляне называли такие поселки, составляли их жены и дети, рабы и отпущенники, римские граждане и уроженцы других провинций и городов, а также представители местных племен, перенявшие от Рима цивилизованный образ жизни. Раньше в Эбураке стоял Девятый Испанский легион, однако несколько лет назад он был переведен на север для строительства вала и размещен в Лугуваллии, а на его место из Германии прибыл Шестой Победоносный, до этого охранявший границу на Рейне. О присутствии здесь Испанского легиона теперь напоминали лишь замшелые надгробия солдат, унылой вереницей тянувшиеся вдоль дороги.
Над домами висел легкий дымок, из одной хижины выскочила и пронзительно залаяла белая с черными пятнами собака, неподалеку отставной легионер, видимо хозяин собаки, чинил покосившуюся от ветхости дверь, напевая себе под нос старую солдатскую песню. Рядом на крохотном огородике среди стеблей лука и чеснока рыжий кот, повинуясь природному инстинкту бесстыдно домогался до кошки, оглашавшей окрестности своими воплями, не обращая никакого внимания на проезжающих мимо всадников. Впереди виднелась таверна, рядом с ней возвышалось неряшливое здание лупанария, над входом в который была прибита табличка с изображением обнаженной женщины в непристойной позе. Марцелл с интересом озирался по сторонам, окидывая окрестности взглядом человека, который всю жизнь провел в Риме. Лишь изредка он выезжал в курортный городок Байи под Неаполем, но никогда ему еще не приходилось сталкиваться с провинциальной жизнью, так не похожей на суетную жизнь шумной столицы. Марцелл вдруг вспомнил, как они с Антонией мечтали объездить весь мир и поселиться на каком-нибудь заброшенном посреди океана острове, где круглый год светит солнце и поют райские птицы…
Миновав по досчатому мосту крепостной ров, Марцелл показал свои документы на редкость туполобому часовому, который никак не мог прочитать имя трибуна, и вместе со скучающим без вина Прокулом въехал в крепость.
Жизнь внутри лагеря напоминала огромный муравейник, где каждый «муравей» знал свое место и выполнял определенную задачу. Марцелл много читал об устройстве римских военных лагерей и вот теперь он воочию увидел то, о чем так восхищенно писали древние авторы. Проезжая по виа принципалис, главной дороге лагеря, всадникам пришлось свернуть к обочине и пропустить колонну маршировавших солдат, на щитах которых Марцелл разглядел изображение быка, эмблему Шестого легиона. Еще по рассказам отца, он помнил, что символ этого посвященного Венере животного, использовался на знаменах легионов, основанных Цезарем, который нескромно считал себя прямым потомком богини любви. Дальнейшим наблюдениям Марцелла помешал внезапно нахлынувший дождь и путники поспешили укрыться в казарме второй центурии, которой командовал Антоний Модест, старинный друг и приятель Прокула.
Центурион Антоний, коренастый мужчина средних лет в это время, к счастью оказался свободен от своих обязанностей, и с радостью принял в своей небольшой комнатке успевших изрядно промокнуть Прокула и Марцелла.
По обычаю гостеприимства, Антоний поздоровался с Марцеллом, пожав ему руку вместо положенного шумного армейского приветствия. Заросший щетиной Марцелл в своем потрепанном походном плаще мало чем напоминал трибуна римской армии и уж тем более патриция, потомка императора Веспасиана, причисленного к бессмертным богам.
- Свадулла, принеси еду и пиво – у нас гости. – крикнул Антоний молодой белокурой девушке в длинном сером платье с янтарной застежкой на плече. Девушка отложила в сторону тунику, которую зашивала и проворно побежала исполнять приказ центуриона.
Вскоре на столе появился аппетитно пахнущий копченый окорок, грубо молотый хлеб, кувшин с пивом и три глиняных кружки.
- Это твоя рабыня? Где ты купил её? – осведомился Марцелл, наблюдая за тем, как ловко девушка разливает пенистое пиво по кружкам.
В ответ Антоний ухмыльнулся.
- Она не рабыня и я не покупал ее.
Марцелл удивленно вскинул бровь.
- Антоний, дружище, расскажи-ка молодому патрицию о том, как эта девица попала в твои мускулистые руки, - съязвил Прокул.
Центурион молча погрозил ему кулаком и вопросительно взглянул на трибуна. Марцелл произнес:
- Расскажи, мне очень интересно.
Антоний выпил пива и вытерев губы тыльной стороной ладони, начал свой рассказ:
- Одно время, когда наш легион еще стоял в Старых Лагерях*, бруктеры донимали нас постоянными набегами. В конце концов наместнику это надоело и он послал две наших когорты на другой берег Рена, чтобы навести там порядок и отбросить германцев подальше от границы. После первого же столкновения, варвары по своему обыкновению бросились наутек и рассыпались по ближайшим лесам, оставляя после себя лишь пустые селения. В одном из таких селений я и нашел Свадуллу. Она была тогда еще совсем маленькой. Мы схватили жителя этой деревни, который рассказал, что девочку собирались принести в жертву каким-то лесным богам. Варвары верят, что если бросить ребенка в болото, небеса сжалятся над ними и римляне каким-то чудом исчезнут с их земель. Клянусь Геркулесом, подобного бреда мне еще никогда не доводилось слышать! Так что Свадуллу хотели утопить в болоте ее же соплеменники… - Антоний допил пиво и с громким стуком поставил пустую кружку на стол.
- Что же было дальше? – спросил увлеченный рассказом Марцелл.
- Я взял ее с собой, на другой берег Рена. Мы с женой воспитывали ее как родную дочь, обучили латыни и всему тому, что должна знать юная римлянка. Единственное, что она отказывалась принимать, это римскую религию. Она до сих пор верит в своих диких богов, которым ее хотели принести в жертву и отказывается поклоняться нашим небожителям.
Марцелл жестом поманил Свадуллу к себе и девушка, взглянув сперва на Антония, боязливо подошла к трибуну. Он отстегнул от своего пояса небольшой тряпичный мешочек и достав из него несколько фиников, купленных в Гезориаке у какого-то восточного торговца сладостями, с улыбкой проятнул их Свадулле. Девушка неуверенно взяла финики и тихо поблагодарила Марцелла, от внимательного взгляда которого не ускользнул появившийся на ее щеках румянец.
Помолчав немного, Антоний спросил:
- Вы направляетесь в Лугуваллий, значит служить ты будешь в Испанском легионе, не так ли?
Марцелл утвердительно кивнул. Центурион опустил голову и, насупив густые брови, о чем-то задумался. Трибун заметил хмурый вид Антония и произнес:
- Почему ты спрашиваешь? Мне кажется, ты знаешь что-то, о чем не решаешься сказать.
- Видишь ли в чем дело, – неуверенно начал Антоний, - не хочу тебя огорчать, но о Девятом легионе ходит дурная слава.
- Дурная слава? – переспросил Марцелл. - Я ничего об этом не слышал.
Антоний глубоко вздохнул, выпил еще пива и начал свой рассказ.
- Историю Испанского я узнал еще в Германии от однорукого ветерана, который служил когда-то в нем. Может ты и не знаешь, но в армии этот легион называют «несчастливым». Старик рассказал мне, что раньше, находясь в Паннонии на берегах Данубиса, Девятый заслужил великую славу, сокрушив варваров, поднявших восстание в правление божественного Августа. Потом, при Тиберии, он отличился в Африке, разбив вздребезги войско нумидийских мятежников. Когда же при императоре Клавдии он попал на берега Британии, с ним стало твориться что-то неладное. Во время восстания иценов семьдесят лет тому назад, две тысячи отборных легионеров было вырезано, словно стадо баранов и даже золотой орел чудом не угодил в руки варваров. Когда Агрикола двадцать лет спустя покорял Каледонию, легион снова попал в окружение и едва не был полностью уничтожен бриттами. И дело тут не в том, что варвары были так сильны, а солдаты плохо обучены, просто боги почему-то отвернулись от знамен. Поговаривают, что в этом виноваты друиды, которые навели порчу на легионеров и наложили проклятие на главные святыни легиона – орла и значки. А за несколько лет до того, как его перевели в Лугуваллий, здесь, в Эбураке, произошел один очень странный случай. Однажды на север для восстановления обветшавшей дороги отправили группу галльских солдат из вспомогательного отряда, приданного легиону. С этого задания так никто и не вернулся… Начатое по приказу легата расследование ни к чему не привело и солдат не нашли, ни живыми, ни мертвыми. Все они бесследно исчезли. Одному Плутону известно, что с ними произошло. В официальном донесении наместнику сообщалось, что их перебили мятежные шайки варваров, но никаких следов сражения не было обнаружено, все выглядело так, словно их поглотила земля. Со временем эта история почти забылась, но с тех пор в Эбураке стали происходить непонятные вещи. Однажды сам собой загорелся огонь на алтаре, посвященном богам, которым поклонялись пропавшие галлы. Дежурившие по ночам солдаты рассказывали, что видели бродившие среди могил призрачные фигуры и слышали стоны, раздававшиеся из темноты. Тогдашний легат смеялся над этими рассказами, называл их пустыми бреднями и связывал ночные видения с разыгравшейся фантазией подвыпивших солдат, а потом он утонул в реке при очень странных обстоятельствах и его тело так и не было найдено. После этого уже никто не осмеливался смеяться над этими «бреднями»; были принесены обильные жертвы богам и жрецы провели обряд очищения лагеря, но даже после этого загадочные явления не прекратились. Когда наш Победоносный легион прибыл в Эбурак, мы, наслышанные о таинственном исчезновении солдат, первым делом разрушили казармы, в которых они жили и построили на их месте новые. Но и это не помогло. – Антоний понизил голос до шепота и нагнулся поближе к Марцеллу. - Однажды ночью, как обычно обходя дежурные посты, я вдруг увидел в клочьях тумана марширующих по декуманской дороге солдат из вспомогательной когорты. Их одежда и доспехи были забрызганы грязью, а усталые бледные лица заросли щетиной. Перед строем на белом коне ехал молодой трибун, глядя перед собой куда-то вдаль. Я очень удивился и окликнул их, чтобы спросить пароль и узнать, что они делают здесь в такое время, но они, не обращая на меня никакого внимания, молча прошли мимо и вскоре растворились в тумане. Утром я опросил всех солдат, дежуривших той ночью на декуманской дороге, но никто ничего не видел и тогда я с ужасом понял, что встретил тот самый отряд, несколько лет назад бесследно пропавший в болотах где-то на севере.
Марцелл вдруг вспомнил, слова Прокула о призраках римлян, бродящих в тумане и задумчиво произнес:
- Странно, почему Прокул не рассказал мне эту историю…
- Еще бы! – фыркнул Антоний. – никто не станет признаваться в том, что служит в легионе, на котором лежит проклятие. Насколько я знаю, легат Девятого наотрез отказывается в это верить и наказывает всех, кто распускает об этом слухи, хотя сам подозрительно часто приносит щедрые жертвы на алтари, посвященные Гению орла, знаменам и благополучию легиона, будто пытаясь вернуть любовь богов и былую славу Испанского.
Продолжение следует...