Из-за дверцы углового шкафчика в женской раздевалке выглядывали сразу две пары глаз. Одни - большие и печальные были нарисованы на резиновой шапочке голубого цвета, имеющей в верхней своей части ещё и отросток в виде плавника. Другие - огромные и немного испуганные смотрели с лица девочки лет двенадцати, на голову которой и была надета та самая резиновая шапочка с печальными глазами и плавником.
Глядя на эту девочку, я невольно вспомнила старый советский фильм «Человек-Амфибия» - очень уж похожи были «головные уборы» с плавниками и глаза девочки были столь же печальны, как у актёра Владимира Коренева.
Глаза всегда говорят то, что человек не может произнести вслух…
Не хочет делиться, боится, что его не поймут?
Стыдится чего-то или самого себя…
Или сам ещё не осознал, не сформулировал словами боли своей…
А может, подчиняясь какому-то восьмому чувству, наперёд знает свою печальную участь, и настороженно ожидает удара…
Незавидна оказалась судьба героя фильма – человека, которому вместо лёгких пересадили жабры молодой акулы.
И среди людей – изгой, объект для насмешек, средство для наживы... И среди рыб – не свой, слишком умён и горяч, чтобы быть понятым бессловесными холодными созданиями.
Человек – одиночка…
***
Она тщательно скрывала беременность. Струсила признаться матери сразу, тянула, а потом оказалось уже поздно что-либо делать. Слишком неопытна была. А матери не было до неё дела. Всё, что интересовало молодую ещё, но давно спившуюся женщину – есть ли в доме, чем похмелиться. Красавица–дочка выручала не раз, когда не находилось копейки, чтобы купить очередную порцию хмельного зелья, - от такой красавицы и солидный мужчина не отказался бы, а уж собутыльники обязательно поделятся жгучей благодатью в обмен на белое юное тело.
Когда животик стал заметен, и соседи начали показывать на неё пальцами, сбежала в деревню к подслеповатой и глухой бабке. Там же, в небольшой сельской больнице и родила много раньше срока бедняжку-девочку, такую же белокожую и синеглазую. И если, пока носила и рожала, ещё и думала, что оставит этого ребёнка и будет, не в пример матери своей, любить его, заботиться и беречь, то, как только запричитала старая акушерка над принятым сморщенным тельцем, сразу вспомнила всё. И табачный смог, повисший беспросветным бурым облаком. И бесформенные зловещие тени. И смрадное дыхание. И потную вонючую кожа. И разные, но всегда грубые и грязные руки. И нескончаемо долгий стон пружин старой кровати…
Вспомнила и решила для себя, что забудет всё это, как страшный сон.
И можно было ли её упрекать, ведь от роду ей было только четырнадцать с половиной лет.
Сама была ещё ребёнком.
Мечталось ей тогда, проснувшись однажды утром, увидеть себя лежащей в кружевных одеждах на богато убранной постели, чтобы сквозь газовые шторы лилось солнце, а в распахнутое окно врывался гомон вольных птиц.
Что станет с рождённой сейчас девочкой, думать ей не хотелось…
***
Умная, настойчивая в овладении профессией, одинокая и уже немолодая женщина, всю жизнь свою оставляла «на потом» и замужество и рождение ребёнка. Сначала казалось: «Успею! Какие мои годы. Нельзя сейчас отвлекаться, всё складывается, как нельзя лучше, прёт!»
Аспирантура, кандидатская, докторская…
Спохватилась, а уж поздно – нормальные мужики давно все женаты, да и привлекательности годы не прибавили.
И вдруг – какое-то сумасшествие! Она сама не узнавала себя! Подхватило, закружило стремительным течением. Его воды были ласковы и нежны. Его слова - сладки и обманчивы. Подсознательно понимая, что молодому аспиранту нужна не она, а учёная степень, отогнала эти мысли подальше, захотела почувствовать себя женщиной. Один раз! Напоследок.
Слишком далеко зашло. Подумала: «А может судьба?»
Врачи предупреждали – возраст, вероятность родить здорового ребёнка всего шестьдесят процентов. Не верила. У неё всегда получалось так, как хотела ОНА. Привыкла принимать решения единолично, идя зачастую наперекор чужому мнению, ломая, подминая под себя других людей. Как должное, воспринимала, когда за спиной от зависти и злости лязгали зубами мужики (бабы, те давно остались позади).
А когда ребёнок родился, и самые худшие опасения генетиков подтвердились, поняла, что лучше будет сказать всем, что малышка умерла. Не могла она позволить себе быть слабой, слишком многие только и ждали подходящего момента, чтобы раздавить, затоптать… А ребёнок этот становился её слабым местом.
Закрывая рот своей совести, женщина дала себе слово, что будет материально помогать детскому дому, куда попадёт её девочка.
***
Дашка, Анюта и Элка учились в обычной школе, что находилась за несколько кварталов от их интерната. Это был интернат для детей-инвалидов.
Те, кто отставал в умственном развитии или был ограничен в возможности передвижения, учились здесь же, в интернате. С ними занимались специально подготовленные преподаватели, а во внеурочное время, они постоянно были под наблюдением воспитателей.
А три подружки – Дашка, Анюта и Элка, проучившись несколько первых лет вместе с другими брошенными детьми в интернате, были потом определены в обычную общеобразовательную школу, так как отличались сообразительностью, и учёба им давалась легко.
По правде сказать, хоть девочки и считались неразлучной троицей, Даша и Аня не считали Элку своей подружкой. Большой задавакой та была. Вот и сейчас, по дороге в школу – вышли из дома вместе, чуть прошли, и Элка вырвалась вперёд, всем своим видом показывая, что не имеет ничего общего с этими двумя.
Элку можно было понять. Ещё бы! Руки и ноги у неё были целёхоньки, фигурка гибкая, словно ивушка. Шла она быстрой походкой, всегда улыбалась, привлекая внимание идущих навстречу парней. Больше всего Элка любила зиму, когда снег и мороз, когда можно было одеть рукавички… Ведь тогда не было видно, что пальчики у неё на руках намертво срослись друг с дружкой.
Позади брела, медленно переставляя, будто сжимая коленями какой-то предмет, искалеченные параличом ножки, Анюта. А рядом, не торопясь, поглядывая на удалявшуюся Элку, шагала синеглазая Дашка, один рукав куртки которой был безвольно заправлен в карман.
В рекреации первого этажа школы обитала приблудившаяся с улицы кошка. Девочкам, живущим в интернате, где животных заводить было строго-настрого запрещено, школьная кошка была диковиной игрушкой. Им, никогда не знавшим ни материнской заботы, ни преданности домашних питомцев, казалось просто невероятным, как животное умеет дарить любовь и ласку. Лаской они её и назвали.
Кошка выделяла подружек из стайки остальной детворы. Словно знала, что эти девочки больше других нуждаются в ней. Будто чувствовала, что, как и она сама, не нужны они никому. Завидев их, радостно бежала навстречу, победно подняв хвост, тёрлась об Анютины скрюченные ножки, мурлыкала, когда её брали на руки, лизала в щёки и нос.
Сегодня почему-то Ласка не выбежала встречать девочек. Переобуваясь в сменку, девчонки глазели по сторонам, но кошки нигде не было видно. И тут подбежала, запыхавшись, одноклассница Люська:
- Даш, Ань, скорее пойдёмте! Там Ласка…
Кошечка забилась под батарею и плакала. Да, именно плакала. Не видя её, можно было подумать, что плачет маленький ребёнок – до того жалобны были звуки, раздававшиеся из-под батареи. Дашка присела на корточки и попыталась одной рукой вытащить оттуда кошку. Плач перешёл в крик…
Анюта не могла присесть. И увидеть сверху, что происходит там, под батареей тоже не могла:
- Даш, ну что там с ней? Коты подрали?
- Нет, тут дело посерьёзнее, Анют. Кажется, у неё лапа сломана, - отозвалась Дашка, пытаясь рассмотреть получше свою любимицу.
- Ой, мамочки…, - заголосила тоненько Аня, - как же её угораздило-то?! – зашмыгала носом.
- Да, подожди ты реветь! – Строго рассудила Дашка. – Надо её как-то достать оттуда. Я же не могу одной рукой взять, боюсь больно ей сделать… Люсь, помоги!
С горем пополам девочкам удалось вызволить инвалидку из-под батареи, нашлась и картонная коробка, куда и поместили раненую кошку.
В ветлечебницу пошли Дашка и Аня, а хитроватую Элку отправили в интернат. Её задачей было выпросить денег у воспитательницы Лизы Ивановны и вымолить разрешения взять потом кошечку в интернат. Элка умела состроить глазки, зарыдать когда надо, и вообще - играть артисткой, потому и послали её.
Оказалось, что уговаривать Лизу Ивановну сильно не пришлось. Она мигом примчалась в лечебницу и сама вела переговоры с врачом. Потом рассказала девочкам, что сама кошечка пораниться так не могла. Кто-то перебил ей лапу в двух местах. Пришлось делать операцию – поставить несколько штифтов и наложить гипс.
Вечером того же дня, Лиза Ивановна вместе с девочками поехала за Лаской. Кошечка лежала в клетке-переноске. Наркоз начинал уже отходить, и Ласка пыталась встать на лапы, но, пьяная, не могла устоять и падала снова и снова. Кошечка продолжала жаловаться. Но теперь звуки, которые она издавала, говорили не только о том, что ей больно. Она как бы извинялась за свою неловкость и сообщала, что сама не понимает, что с ней происходит.
Много дней после, девочки заботливо ухаживали за Лаской. Надо было два раза в день делать уколы. Дашка решила, что с этим делом они справятся сами – слишком накладно было возить каждый раз больную в клинику. Лиза Ивановна не препятствовала, излишне старалась не опекать девочек – впереди ещё целая жизнь, надо учиться не надеяться на другого, рассчитывать только на свои силы.
Дашка была идейным вдохновителем, а реализовывать идею пришлось Анюте. Хоть и плакса она была, но следуя строгим Дашкиным наставлениям, стиснув зубы и, стараясь, чтобы глазам не мешали слёзы, постепенно наловчилась быстро и почти безболезненно вводить лекарство Ласке то в холку, то в бедренную мышцу здоровой лапки.
Кошка как будто понимала, что ей желают только добра. И хоть, выражала своё недовольство плачем, а иногда и ворчанием, но не вырывалась, терпеливо ждала окончания экзекуции.
Вообще, Ласка была на удивление добросовестной пациенткой. Таких пациентов любят врачи – они и предписания все выполняют, но и не ноют по пустякам, требуя дополнительного внимания.
Ни разу за всё время болезни, Ласка нигде не нагадила, нужду справляла строго в отведённом для этого месте.
Сначала передвигалась по комнате неуверенно, всё пыталась наступить на больную лапу, но потом научилась её поджимать и довольно шустро бегала на трёх здоровых.
«Доктора» были довольны своей пациенткой. Придя с занятий, они обцеловывали свою подопечную, чуть ревнуя её друг к другу, и в тоже самое время, радуясь, что имеют нечто, связывающее их между собой ещё сильнее.
***
В холле бассейна «Волна» по выходным бывает многолюдно. Молодёжь приходит сюда, следуя моде, пожилые люди пытаются поддержать стареющий организм, детвору приводят родители…
Две девочки привлекают посторонние взгляды.
- Смотри, смотри, идёт как утка! – Громко говорит подруге девочка лет восьми.
- Да, тише ты! – Резко обрывает та. – Не видишь что ли? Она же больная…
Смутившись, первая девочка, переходит на шёпот:
- А как же она плавала?
И Дашка, и Анюта давно уже привыкли не обращать внимания на нескромные любопытные взгляды окружающих. Они знают, что всего через несколько минут, случайный человек просто забудет о том, что видел.
Так устроена человеческая психика – не хочется больше положенного времени удерживать в памяти что-то, что не укладывается в рамки твоей привычной жизни, выходит за грань твоего понимания. Даже правильная наука психология исподволь учит не принимать близко к сердцу чужие беды, не брать на себя лишних забот… Так удобнее…
Только у того, кто перенёс свою боль, перехватит на миг дыхание, полоснёт лезвием по грубо зарубцованной ране, и засядет надолго в мозгу…
- Анюта, ты что - без очков плавала? – спрашивает Лиза Ивановна, заглядывая девочке в глаза.
- В очках, - отвечает та.
- А почему глаза красные?
- Да, это… шампунь попал, когда голову потом мыла…, - врёт Аня.
Она плакала, от того и глаза красные были. Они опять поссорились с Элкой – та на всю раздевалку обсмеяла Аню, которая похвасталась Дашке, что проплыла сегодня целых четыреста метров!
- Ха, - нарочито громко говорила Элка, оглядываясь при этом по сторонам, чтобы не пропустить «зрительского интереса», - четыреста! Да пока вы там с Дашкой барахтались, я полторы тысячи намотала. – Пловчихи, блин…, - бросила она напоследок звонкой пощёчиной, хлопнула дверцей своего шкафчика и побежала к выходу из раздевалки, высоко задирая нос.
***
Аня справилась с курткой и обувкой раньше Дашки.
- Вы идите, я догоню, - сказала Дашка Лизе Ивановне, согнувшись и натягивая одной рукой носок.
И пока воспитательница шла к выходу за раскачивающейся из стороны в сторону Аней, Дашка, переобулась, накинула куртку, нахлобучила на бок весёлую полосатую шапочку с большим помпоном, закинула через левое плечо рюкзачок и побежала вслед, застёгивая на ходу одной правой рукой пуговицы на куртке. Открыла двери на улицу, повела левым плечом, поудобнее пристраивая рюкзачок, подняла голову вверх, к солнцу, прищурилась улыбаясь:
- Какая хорошая сегодня погода! Завтра Ласке снимут гипс и уберут штифты. Как хо-ро-шо!
Дашка догнала Лизу Ивановну и Анюту. А Элки уже и след простыл.