Территория

сценарий художественного фильма

Т Е Р Р И Т О Р И Я

(по мотивам одноименного романа Олега Куваева)


Санкт-Петербург
2003 год



***
На экране титр: год 1930

В густом тумане, на фоне темнеющих сопок двигался пароход "Ставрополь".
первозданную тишину Арктики нарушал лишь звук работающих машин судна, всплески
воды да крики полярных чаек, кружащих надо всем.
На палубе парохода, облокотившись на перила, стоял невысокого роста
коренастый человек в шинели, с черной густой бородой. Он самозабвенно следил за
тремя кожаными лодками местных морских охотников, которые гнались за судном.
- Ах, черти! - вскрикивал он азартно и от избытка чувств хлопал себя
рукой по бедру.
К нему подошла такая же некрупная миловидная женщина в накинутом на
плечи бушлате, она зябко закуталась в одежду, какое-то время недоуменно смотрела
то на лодки, то на мужа и, наконец, спросила несмело:
- Кто это?
- Вот упрямцы! - снова восхищенно вскрикнул мужчина. - Местные
охотники. Живут здесь с незапамятных времен, и всегда именно этот пароход
привозит им продукты, спирт, табак. А сегодня важно побыстрее доставить нас на
место, поэтому и не пристали... Ты смотри! Не отстают.
Женщина робко прижалась к мужу, тот приобнял ее, по-прежнему не отрывая
взгляда от погони. Но гребцы все-таки начали уставать.
- Ах, Марик, если бы ты знал, как мне страшно... Куда мы плывем, боже!
Туман и камни, эти дикие люди, эти жуткие птицы. Какие-то берега Харона.
- Hадя-я! - упреждающе, но без раздражения протянул Марк. - Все уже
давно решено ми не нами, поэтому оставим пустой разговор.
- А когда появится ребенок, как... здесь...
- Hо ведь до этого еще ох как долго, - коротко поцеловал жену в висок
Марк, - начало августа...
- Ох, как до этого скоро... - тихо вздохнула женщина.
Лодок уже не было видно, вокруг белел туман да едва угадывались в нем
вершины сопок.
Уже в вечерних сумерках судовой бот доставил супругов, а с ними еще
крепкого, такого же коренастого старика - отца Марка и капитана парохода -
сгорбленного старичка в лихо заломленной назад морской фуражке - на землю. Там
уже была свалена часть груза первого рейса. Пассажиры и капитан какое-то
время молча постояли около кучи прикрытой брезентом. Женщина с упрямой надеждой
в глазах и рассеянной полуулыбкой смотрела на мужа, который, в распахнутой
шинели по-хозяйски оглядывался вокруг. Старик-отец с нескрываемым ужасом
поглядывал то на голые черные камни, окружающие их, то на низкое серое небо, то
на сына. Капитан, с плохо скрытой жалостью в голосе предложил:
- Может, зайти за вами на обратном пути? Хоть перевезу вас к Туманному
мысу, там хоть люди живые, яранги... А то и вообще...
Марк самоуверенно посмотрев на капитана, деловито пнул бревно плавника,
оказавшееся на берегу и твердо продекламировал:
- Через четыре года здесь будет город-сад!
Капитан лишь развел руками и пошел обратно к боту, ожидающему его.
- Ну что, родные мои, располагайтесь, - обратился Марк к отцу и жене. -
Здесь и дом будем ставить. Это теперь наша территория.
С отплывшего бота капитан долго смотрел на оставшихся на берегу трех
человек, на их маленькие беспомощные фигурки, пока те не заволокло туманом.

Титр - название фильма - "ТЕРРИТОРИЯ" словно бы проясняется из этого тумана.


Титр: 25 лет спустя…

Река, пересекающая долину, окруженную со всех сторон сопками, зрительно
кончалась, упираясь в тупоносый горный утюг. Палило солнце.
Внезапно среди долины взметнулся к небу столб земли и почти сразу
послышался глухой хлопок взрыва.
Двое шурфовщиков - один из которых крупноголовый, чуть сутулый, со
страшным шрамом на лице, идущим от угла рта к уху, другой - длинноволосый
развинченный парень в драной рубахе и кепочке, стояли около свежего, взрытого
взрывом грунта, и всматривались куда-то за реку, в сопки. Над ними кружило
плотное облако комаров, но они не обращали на него никакого внимания.
- Точно! Топают двое, - сказал парень. - К базе идут. А в рюкзаках у
них спирт. Ха-ха! Седой, - обратился он к напарнику, - как ты думаешь, нальет
нам начальник по кружечке? Тогда я спляшу танец под названием "Ганга". Есть
такая река на берегу теплого синего океана, среди храмов, пагод и идолов. - В
подтверждение своих слов он встал в позу восточной танцовщицы, вскинул руки:
одна ладонь сломлена вниз, другая - вверх, задергался развинченным телом,
изображая на лице, давно немытом и небритом, загадочное блаженство.
- Вырезок человечества, - кратко определил Седой и снова вгляделся в
сопку, по склону которой двигались два человека. Потом он обернулся к напарнику
и сказал по-деловому. - Давай, Кефир, лезь в шурф. Выкачивать будем, - с этими
словами он нацепил на крюк воротка бадью.
- Меня, в сырость и в глубь земных недр! - потерянно воскликнул Кефир,
но подхватил с земли брезентовую куртку и шагнул к бадье.
Увлеченные наблюдением за неизвестными, оба шурфовщика не заметили, как
с другой стороны к ним приближался начальник - гладко выбритый мужчина, лет
пятидесяти трех, в офицерском плаще, с торчащим из-под него коротким
винчестером.
Седой вежливо поздоровался с Монголовым за руку и улыбнулся своей
изуродованной, но доброжелательной улыбкой. Не успевший залезть в бадью Кефир,
дурашливо приподнял кепочку:
- Здрасьте, Владимир Михалыч, товарищ начальник. - Монголов кивнул. -
Оба толстые. Прут нахально прямо на базу! - придавая тону загадочность, добавил
Кефир.
- Кто? - не понял начальник.
- А вон, - Кефир указал на сопку.
- Пастухи? - спросил Монголов и тут же сам себе ответил. - Нет, пастухи
толстыми не бывают... Вот ведь, живем без рации с весны, война начнись - не
узнаем. Пожалуй, это кто-то из начальства с сопровождающим... Ладно, работайте.
А Малыш где?
- Пробы моет. С утра таскал, теперь моет, - ответил Седой.
Малыш в коротких толстых резиновых сапогах стоял в воде и медленно
качал лоток. Вниз по течению от лотка расплывалась желтая муть. Вдруг в пробе
блеснуло. Малыш еще медленнее покачал лоток, всмотрелся и среди мелких камешков
увидел три маленькие пластинки золота. Он достал их и машинально сунул в карман.
Вновь склонился над лотком, но тут же поднялся, вынул из кармана пластинки,
тревожно посмотрел на них. В это время его окликнул подошедший Монголов, и Малыш
воровато пихнул золото обратно в карман.
- Как дела?
Несмотря на свое литое, похожее на глыбу тело, Малыш мягко, по-кошачьи
грациозно вышел на берег, вытер ладонь о бедро и бережно пожал руку начальника.
- Как? - повторил тот. Вместо ответа Малыш кивнул на мешочки с уже
намытыми пробами. Монголов склонился над мешочками, а Малыш остался стоять
рядом, отчего-то беспокойно переступая с ноги на ногу. Среди зернышек кварца,
черной пыли магнетита, Монголов увидел кое-где заметно отсверкивающие блестки
золотых "знаков", при этом он поморщился, будто у него болел зуб, слишком
поспешно завязал мешочки и сказал Малышу:
- Заканчивай и пробы на базу. Кажется, сам главный инженер к нам
пожаловал. Пойду встречать.
Он уже отошел на порядочное расстояние, когда Малыш вдруг тревожно
окликнул его:
- Владимир Михайлович!
- Слушаю, - оглянулся тот.
- Да я тут...- пробормотал внезапно сникнувший промывальщик, но тут же
придал себе бодрый вид и не менее бодрым тоном громко сказал. - Все нормалеус,
пробы будут как штык...
Монголов несколько мгновений молча смотрел на него, а затем быстро ушел
к палаткам базы.
Малыш проводил его встревоженным взглядом, вновь достал золотинки и
опять, посмотрев, положил в карман, склонился над лотком. Но тут со стороны
палаток к нему направилась квадратная фигура одного из пришедших.
- Главный инженер пробы хочет посмотреть, - сказал подошедший.
Склонился над мешочками, потом взглянул на работающего Малыша. - Лоток крашеный
зря используешь, он пробу держит хуже. Когда доводишь, углом не надо сливать, по
плоскости и кружить. - Человек показал Малышу способ работы.
- А мне через угол вроде бы ловчее, - робко возразил промывальщик.
- Учись! - наставительно отрезал человек и подозрительно посмотрел на
Малыша. - Золотинок-то нет, а чудится мне, должны быть золотинки в этих грунтах.
Под пристальным сверлящим взглядом Малыш застыл, улыбнулся криво, пожал
плечами:
- Нету, дак че ж сделаешь...
Человек, насвистывая, ушел обратно к палаткам, а промывальщик, бросив
лоток, сломя голову бросился к шурфовщикам.
Прибежав к ним, он отозвал в сторону Седого.
- Делать-то чего, Седой?! - Малыш показал ему пластинки и сбивчиво стал
рассказывать.
Кефир, сидя в шурфе, выкрикивал слова какой-то блатной песенки.
Малыш закончил рассказ и снова спросил Седого:
- И этот, адъютант Будды, уже пробы видел, не подбросишь никак. Чего
делать-то?
Седой со всего размаху ударил Малыша в лицо. Тот упал, но не разжал
кулака с золотыми пластинками.
- Сволочь ты последняя! - наскочил Седой на Малыша, подхватил его за
грудки с земли. - Тварь ты! - тряс он промывальщика, как коврик, понимая свою
вину Малыш не сопротивлялся. - Ты кого обманывать вздумал. Хорошего человека
подводишь, сволочь!.. Мало я тебе дал, - приотпустил он его, - но это тебе в
назидание о лагере, где тебя каждый день бить будут!.. Отдай! - Седой вырвал у
Малыша пластинки и забросил их далеко в кусты. - Я ничего не слышал, ты все
забыл. И чтобы в последний раз! - Седой еще сжал кулак, но затем зло плюнул в
землю и ушел к шурфу.
Малыш скукожился, сжался в комок, сидел на корточках и тихо поскуливал.


Главный инженер управления Чинков, грузный человек с тяжелым взглядом и
темным, словно чугунным лицом, сидел около камеральной палатки на ящике из-под
консервов, одетая на нем мешковатая брезентовая куртка, придавала инженеру
простецкий вид.
- Зашел на канавы, - страдающим голосом сказал он подошедшему
Монголову, - полностью пусто. Такая жалость.
- Да, - откликнулся Монголов, - слабые золотые знаки и ничего больше.
Хотите взглянуть на пробы? Сегодняшние, правда, еще не готовы...
- Охотно! - бодро ответил Чинков. Он поднялся с ящика и весело
окликнул. - Алексеич!
- Тут! - донесся из-за палатки такой же веселый голос, затем оттуда
появился тот самый человек, что смотрел у Малыша пробы. Он поразительно походил
на шефа: такой же черноволосый, такой же плотный, только поменьше объемом.
- Знакомьтесь, - обратился Чинков к Монголову, - Клим Алексеевич
Куценко. Между прочим, лучший промывальщик каких видел "Северстрой". - Он снова
обернулся к адъютанту. - Сообрази чай и уху.
- Чай и уху! - с готовностью повторил Куценко.
А Чинков дружелюбно положил на плечо Монголова руку, и они зашли в
палатку. Сели на самодельных стульях, главный инженер снял куртку, потому что в
палатке было душно, и заморенные комары россыпью сидели на потолке.
- Скажите, Владимир Михайлович, - тихо, даже как-то интимно спросил
Чинков, рассматривая поданные ему мешочки с пробами, - вы могли бы поверить в
промышленное золото Территории.
- Нет, - твердо ответил Монголов.
- А почему?
- Трепотня это все и пошлый ажиотаж.
- Золото всегда сопровождает пошлый ажиотаж, - наставительно произнес
Чинков. - Вы, по-видимому, не любите золото?
- А за что я должен его любить? Я не подпольный миллионер...
Главный инженер добыл из своего рюкзака бутылку коньяка. Монголов при
виде выпивки болезненно поморщился, но кружку с налитым коньяком принял.
- Где ваши люди? - спросил Чинков, сжимая в смуглой ладони кружку с
коньяком.
- Съемщик должен сегодня вернуться. Салахов с промывальщиком вышли в
многодневный маршрут. Кстати, они зайдут на старую базу, и, думаю, окончательно
убедятся в отсутствии золота.
- Ваша уверенность граничит с самонадеянностью, - не зло усмехнулся
Чинков и коротко чокнулся своей кружкой о кружку Монголова.
Зашел Куценко, принес галеты в алюминиевой миске и открытую банку шпрот.
- Уха скоро поспеет, - сказал он и снова вышел.
Чинков и Монголов выпили и главный инженер продолжил.
- Я считаю, что необходимо шагнуть за Ватап. Отправить дней на двадцать
в разведку вашего Баклакова.
Монголов почти испуганно взглянул на начальника:
- Ватап - безумная река! В такой маршрут должна идти группа или очень
опытный тундровик, а людей с намеченных мест я снимать не буду. Вот-вот мерзлота
поплывет, лето-то шальное. Паводки, ливни, снег, все что угодно и со дня на день!
Зачем вам этот маршрут?
Чинков словно от удовольствия прикрыл глаза и с легким посапыванием стал
шарить в кармане брюк. Он вытащил оттуда легкий пакетик. На желтой бумаге крафт
тускло светился золотой песок. Чинков пошевелил его пальцем:
- Смотрите, какая неравномерность, - ласково заговорил он, - от мелких и
средних зерен до пылевидного. Это Куценко намыл в верховьях вашей реки, - Чинков
сделал ударение на слове "вашей". - Такое ощущение, что в ваших шурфах должно быть
весовое золото!
- У меня хорошие промывальщики. Но проверять ваше право.
- Так как насчет Баклакова?
- Он работает у меня второй гол. Звезд с неба не снимает, но старателен.
- Честолюбив?
- Как всякий молодой специалист. Пожалуй, чуть больше, - Монголов невесело
усмехнулся. - Медведь тут на базу пришел. Он на него с ножиком бросился. Для
проверки душевных сил.
- И что же?
- Медведь убежал... Оказался умнее.



Ночью, прикрывшись полушубком, Чинков сидел у костра и в полудреме
вспоминал недавнее совещание в городе:
Корифеи золотой промышленности собрались в кабинете начальника
управления, они безбожно курили, шумели. Чинков среди них заметно выделялся
молодостью.
-...нужны новые золотые россыпи или мы теряем славу валютного цеха
страны, - говорил Робыкин - круглолицый, сверкающий бритой головой человек. - А
за это нас не простят, попросту выгонят и поставят более башковитых и полезных
государству людей.
- Не пугай, Котя! - встрял какой-то голос.
Робыкин внезапно развеселился, взмахнул коротенькими руками:
- Вопрос: кого пугать! Самих же себя? Необходимы глубокие поиски, а для
этого нужны большие деньги. Есть план сократить все расходы, кроме расходов на
золото. Есть предложение прикрыть геологическое управление на Территории. - При
этих словах все разом обернулись на Чинкова, тот сидел чуть склонив голову с
потемневшим лицом. Робыкин продолжал. - Мы добываем там олово, олово же сейчас
не проблема. А мы гоним в Поселок корабли, картошку и лук самолетами возим...
Приближающиеся шаги разбудили Чинкова. К костру подошел согнувшийся под
тяжестью рюкзака парень.
- Вы Баклаков? - глухо спросил Чинков.
- Да, - Баклаков скинул рюкзак.
- Садитесь. Устали?
- Нормально, - с недоумением ответил парень, присаживаясь к костру.
Чинков всмотрелся в его опухшее от укусов комаров лицо: оно было
некрасиво - нос уточкой, кудлатая голова деревенского парня-простяги,
длиннорукая длинноногая фигура.
- Как бы вы отнеслись к одиночному маршруту дней на
пятнадцать-двадцать? - спокойно спросил Будда.
- Можно сделать, - ответил Баклаков и снова добавил. - Нормально.
- Нормально его выполнить невозможно. Маршрут по гранитным массивам, к
реке Ватап, через нее и далее в Кетунгское нагорье. Это пятьсот-шестьсот
километров...
- Сделаю, - сказал Баклаков ровным голосом.
- Мне сказали, что у вас дисциплины нет, - строго сказал Чинков. -
Медведи всякие...
- Это я так...- парень смущенно опустил голову.
- Ладно. Идите спать.
Баклаков поднялся, подхватил рюкзак и собрался уйти, но Чинков его
остановил:
- Почему вы не спросите меня, зачем я посылаю вас в Кетунг? - не
поднимая глаз, спросил он.
- В "Северстрое" не принято спрашивать начальство, - тихо и чуть
растерянно ответил тот.
- Если вы в таком возрасте будете ориентироваться на "принято" и
"не принято" - вы уже неудачник.


Тюремный барак. Зеки, сидящие на нарах, с улюлюканьем и гиканьем
подбадривают драку, в которой семеро здоровенных мужиков избивают одного -
крепкого парня цыганской внешности. Драка не на жизнь, а на смерть. В глазах
"цыгана" полная отчаянность и решение драться до конца. Его сбивают с ног,
избивают жестоко и монотонно тяжелыми грубыми ботинками. Лицо "цыгана"
постепенно превращается в кровавое месиво. Он теряет сознание, уже не
сопротивляется. Вместо тюремного барака вдруг возникает заснеженная тундра и
низкое полярное небо над ней...
Прораб Салахов стонал и дергался во сне. Лежащий рядом в ним в тесной
палатке напарник спал мертвецким сном. Салахов проснулся, открыл глаза и
автоматически провел ладонью по лицу, будто ожидая увидеть на ней кровь,
взглянул на руку. Он перелез через бесчувственное тело напарника и вышел из
палатки. Развел огонь и сел около костра. Он сидел так долго, погруженный в
собственные думы. То ли в полудреме, то ли наяву среди пламени костра ему
мерещились то молодой улыбчивый парень в форме десантника, в котором он узнавал
себя. Затем вдруг возникло красивое, но злое лицо женщины, которая кричала и
что-то требовала от него. Салахову даже послышались фразы: "...посмотри, у
соседей все в доме!.. Мужик ты или нет!..".
Салахов встряхнул головой, сбрасывая с себя оцепенение и навязчивое
видение, но через какое-то мгновение оно пришло вновь: ночь, заводские ворота,
облава, его, Сашку, выволакивают из-за руля из кабины машины ОБХСники. Дальше
ему привиделся коридор суда и конвой, ведущий его в наручниках...
Салахов коротко простонал, обхватил голову руками, пнул со злостью
подвернувшуюся под ногу консервную банку, из которой на землю пролился чай.
Голоса и видения ушли, только слышался писк комаров, который не заглушался даже
шумом близкой реки.
Заспанный напарник выбрался из палатки, почесал обросшую рыжеватой
щетиной щеку, поежился от утренней прохлады.
- Так и сидел? Не спится тебе...- спокойно, почти равнодушно спросил он
Салахова.
- Ночью ко мне приходят ошибки, - грустно ответил тот.
Напарник подсел к тлеющему костру, необычайно ловко возродил его к
жизни, пламя быстро разгорелось, и он, подобрав с земли распинатые Салаховым
банки, ушел к реке. Вернулся скоро, с водой, заварил в банках чифир и снова
присел рядом.
- А что скажешь, Бог Огня, - уже веселее похлопал Салахов того по
плечу. - У тебя в жизни были ошибки?
Бог Огня улыбнулся ясной улыбкой, которая очень шла к его остроносому,
но застенчиво-добродушному лицу.
- Все мои ошибки из-за спирта. Я из-за него себя погубил. Теперь живу
на зароке. Третий год уже пошел.
- Лечился?
- Сам. Как баба помела, так и закончил.
- Запьешь?
- Нет! - звонко сказал Бог Огня. - Детей надо выводить. Мишку и Тоську.
Из детдома я их уже вывел. У сестры живут. Все деньги им отправляю, чтобы у них
все было, чего раньше из-за моей срамотищи не было.
- Правильно! - одобряюще откликнулся Салахов.
- Теперь надо на дом накопить и жить вместе, - продолжал Бог Огня. -
Пишут:"Папочка, приезжай...". Сюда бы их привезти, да место для детишек
неподходящее, - он оглянулся на небо, на чернеющие кусты. Погода явно начинала
портиться. Тяжелые тучи медленно наползали из-за сопок.- Тут место для мужиков.
Для сильного организма, - добавил он после тихо.
- Думаю, сегодня к обеду дойдем до старой базы, - уже по-деловому
заговорил прораб. - Сбирай манатки, надо двигать. - Он поднялся и вгляделся за
сопки в синие снеговые тучи.


Крупный горный заяц ошалело выскочил из-за камня, взметнулся вверх по
сопке и замер на фоне бледного неба.
- Ах, клизма без механизма, - едва слышно пробурчал себе под нос
Баклаков, - не взял винтовку. - Он машинально пошарил рукой на поясе. - Еще раз
клизма! Пистолетик-то у тебя где? В рюкзаке, - шептал он сам себе, а заяц,
словно зная о своей безопасности, нагло стоял на месте.
Баклаков осторожно нагнулся и прямо от земли запустил в зайца камнем.
Тот лишь нервно дрыгнул ушами и исчез за камнями перевала, словно растаял в
воздухе.
Баклаков поднялся на вершину перевала. Впереди массив круто обрывался,
внизу виднелась желтая тундра с бликами озер. Совсем далеко на горизонте
тянулась черная полоса - река Ватап на подступах к нагорью Кетунг.
- Эко нам еще топать! - с радостью воскликнул Баклаков, вглядываясь
туда.
Через какое-то время он уже сидел в затишке между двумя камнями и грел
на горящих таблетках сухого спирта чай в консервной банке из-под персикового
компота. Пока закипал чай, Сергей рассматривал маршрутную карту, но скоро
отвлекся от нее, достал из кармана рюкзака обгорелую, с обломанным краем
трубочку, набил ее махоркой и неторопливо раскурил. Он всматривался в даль и
разговаривал с собой:
- Вятские мужики еще нигде не пропадали! Смеялись надо мной в
институте, куда, мол, тебе, деревенщине, смеялись, что сунули меня в дыру,
никому неведомый "Северстрой", там, мол, белых пятен на карте больше, чем дыр в
голландском сыре. А они, дыры-то эти, в чистом виде карьера. Вятская фамилия
Баклаков еще будет на карте Союза! - он по-мальчишески пробил кулаком воздух,
затянулся трубочкой.
Что-то изменилось вокруг: над рекой Ватап повисла огромная совершенно
черная туча. Стало слишком тихо. Комары пищали однотонно и настороженно. Тревога
природы передалась и Баклакову, он быстро проглотил чай, собрал рюкзак и стал
спускаться с перевала.
Когда он был уже почти внизу, сыпанул снег, стало сумеречно.
Сергей вышел к реке, прошел вдоль кустарника вниз по ее течению, к
длинному косому речному перекату. Черные блестящие камни торчали из такой же
черной воды. Противоположный конец переката пропадал в серой мгле над водой.
- А плаваем-то мы, товарищ Чинков, топориком, - задумчиво произнес
Баклаков. - Простите, что скрыл важную государственную тайну... - Он растерянно
смотрел на равнодушно текущую воду. - А вот я сейчас! - упрямо выкрикнул он и
быстро разделся, штаны и сапоги сунул под клапан рюкзака, коробку спичек - на
голову, под вязаную шапочку. Телогрейку не стал снимать и осторожно вошел в
воду.
Сперва он шел словно по битому стеклу, потом ноги одеревенели от
холода, и он уже ступал как на протезах. Вода поднялась до колен, потом до
бедер. Баклаков растопырил руки, стараясь удержать равновесие в потоке воды,
стиснул зубы до того, что побелели скулы от напряжения. Наклоняясь против
течения, он брел еще сколько-то, пока вода постепенно не опустилась до коленей,
тогда Сергей побежал, высоко вскидывая тонкие ноги. Он выскочил на узкую полоску
песка за перекатом, вломился в кустарник и весь облепленный ивовыми листьями
вырвался на небольшую с пятнами снега поляну. На поляне сидел заяц и непугано
смотрел на него.
- Привет, братишка! - на бегу бросил ему Баклаков, снова вломился в
кустарник и остановился ошеломленный: - могучий речной поток в водоворотах
катился перед ним.
Сергей растерянно заозирался:
- Остров! - потерянно догадался он.
Какое-то время он напряженно думал, затем быстро и решительно скинул
рюкзак, надел сапоги, достал палатку, тщательно вымочил ее в воде, затем
взметнул как сеть-закидушку и быстро собрал дно в горсть, получился большой
белый пузырь. Не раздеваясь, Баклаков вошел в воду, щекой лег на влажную бязь
палатки. Одной рукой он держал в горсти дно палатки, другой греб. Ему было
слышно, как шипят выходящие сквозь ткань палатки пузырьки воздуха, воздушная
подушка слабела. Вокруг Сергея скручивались водовороты, быстро и шумно неслась
вода. Берег уже не был виден.
Баклаков перехватил руку, держащую палатку повыше, и пузырь сразу резко
вздохнул, голова парня ушла под воду. Он схватил палатку зубами и стал грести
обеими руками. Белесая как привидение ткань метнулась к животу, спутала руки.
Сергей разжал зубы, но его все равно тянуло вниз, потому что палаточные растяжки
захлестнули сапоги.
Он нырнул, чтобы распутать веревку, с головы смыло шапочку вместе со
спичками, но веревка держала ноги мертвой петлей. Баклаков вынырнул, глотнул
воздуха, вытащил из кожаных ножен на поясе нож, вновь нырнул, полоснул по
веревке, и ноги высвободились.
Впереди на воде мелькнул куст. Там была отмель. Баклаков дотянул до
нее. Он шел по отмели вверх, буксируя за собой по воде рюкзак и палатку.
Намокшая одежда отяжелела, и шагал Баклаков медленно. За островом была
следующая протока. Отдышавшись, Баклаков снова вошел в воду. Снег становился все
гуще и гуще.
Когда Сергей оказался на коренном берегу, он привалился обессилено к
рюкзаку и устало просипел:
- Вот так-то, товарищ Чинков! Клизма без механизма! Ватап позади. - Он
все вытирал и вытирал мокрым рукавом телогрейки воду с лица. Сверху на него
сыпался снег, и нужно было идти дальше.
Вылив воду из сапог, отжав портянки и телогрейку, свернув
мокрую палатку, Баклаков снова взвалил на плечи рюкзак и побежал вдоль притока в
сторону Кетунгского нагорья.
- Вот так-то, товарищ Чинков, - повторял он на бегу, - надо бежать.
Вот так-то... пока не кончится снег. Кончится снег... будет костер... снова
жизнь будет прекрасна... и удивительна... Вот так-то, товарищ Чинков...


Старая база с грудой ржавых консервных банок, выброшенными кирзовыми
сапогами, опорками валенок, темными бочками из-под солярки, встретила Салахова и
Бога Огня неприютным запустением.
Снег медленно засыпал разорение.
Бог Огня сидел, закутавшись с плащ, у воды и хлюпал носом. Вернулся
Салахов с рюкзаком, полным проб, напарник поднял на него слезящиеся от простуды
глаза, сбросил плащ, пошел в воду промывать пробы.
Салахов с плохо скрываемой жалостью смотрел на Бога Огня:
- Потерпи.
- А я чего? Я терплю! - быстро ответил тот, склоняясь над лотком. -
Только чего на заржавевшем месте стоять... Третий день топчемся.
- Сколько надо, столько и будем! - неожиданно рявкнул на него прораб,
но тут же смягчился. - Я без тебя вижу, что нет тут ничего...- он заглянул в
лоток. - Завтра уйдем отсюда, а сейчас я тебе баню устрою, для выздоровления.
- Костер запалим? - с почти детским восторгом спросил Бог Огня.
- На всю тундру и дальше. Я тут полубочку видал, пошли, притащим.
Вместе они сходили за бочкой, выбрали усыпанную камнями прибрежную
косу, быстро натаскали огромную копну сушняка, навалили на камни. Бог Огня
запалил огромный костер, когда он прогорел, в центр поставили полубочку,
наполненную водой, приплясывая от жара, натянули над раскаленными камнями
палатку.
- Ну что, болезный, вперед! - охапкой зеленых веток подхлестнул по
голой спине Бога Огня Салахов.
Оба нырнули туда, и следом за звуком шипящей на камнях воды,
послышались стоны и блаженные всхлипы парильщиков.
Утром Салахов проснулся в палатке один, выйдя из нее, он увидел ясное
небо и Бога Огня у воды с короткой удочкой.
- Проснулся я прямо здоровый! - радостно передернул тот плечами. -
Решил харюзов на ушицу натаскать.
Салахов, блаженно жмурясь, посмотрел на солнце, повисшее в безоблачном
небе. Тундра и пожелтевший кустарник сверкали каплями растаявшего снега.
Бог Огня выбросил на песок крупного хариуса:
- Гляди!
Салахов с плохо скрываемой неприязнью следил за тем, как увлекшийся
напарник таскал и таскал хариусов на прибрежный песок.
- Хватит! - не выдержал он наконец. - Остановись!
- Сюда бы с сетями, да с бочками! - не слышал его в алчном азарте Бог
Огня. - Эх, эту бы реку к нам, на материк, а то налазаешься с бреднем, покуда на
уху наберешь. А нашу воронежскую реку можно и сюда. Здесь и пустая река
сгодится, народу-то все равно нет. - Бог Огня все оглядывался и оглядывался на
Салахова, и лицо его, перекошенное жадностью, вызвало у прораба гримасу
отвращения:
- Закрывай санаторий!
- Может, навялим, да с собой унесем? - нерешительно предложил
промывальщик.
- Против жадности слова силы не имеют, против нее автоматы нужны, - зло
отрезал Салахов. - Выздоровел? Точка. Собирай лагерь, вари уху, и топаем
согласно полученного задания. Вопросов больше нет? - он резко развернулся и ушел
прочь от напарника.


Когда в камеральную палатку Монголова пришли Салахов и Малыш, начальник
сразу отметил, что они сторонятся друг друга: прораб сел на корточки в дверном
проеме, а промывальщик - на стул. У Малыша под глазом был синяк. Монголов долго
изучающе смотрел на обоих:
- Что вообще творится в партии? - не зло, а скорее устало спросил он. И
не дожидаясь ответа, отведя глаза в сторону, продолжил. - Главный инженер
показал мне золото, намытое в верховьях нашей реки. Я также видел весовое
золото, намытое на соседней реке... Я лично не верю, что весовое золото может
быть и у нас. Возможны случайные карманы. Что скажете? - взглянул он наконец на
работников.
Малыш судорожно сглотнул и сгорбился. Салахов мрачно смотрел в пол, под
скулами его катались желваки.
- Приказываю говорить прямо! Ты первый, - кивнул Монголов Малышу.
- Сейчас, - суетливо сказал тот, снова сглотнул. - Сейчас...
Малыш стал рассказывать, сам припоминая все, что с ним происходило с
такой живостью, что образы людей возникали перед ним.
- Девушка у меня была. В школе вместе учились. Я к ней относился. И
сейчас отношусь... А она нет...
...Школьный класс. Малыш-мальчишка за партой, косится на девочку,
которая мечтательно смотрит в потолок...
- Я сразу понял, что ей что-то необычное надо. Ей Сережка стихи писал и
про Амазонку рассказывал, про Крайний Север тоже.
...Школьная перемена. Мальчик, улыбаясь, разговаривает с любимой
девочкой Малыша. Она, потупив взор, стоит около и тоже улыбается. Малыш смотрит
на них со стороны грустно и потерянно...
- Школа кончилась, Сережка в авиационное техническое поступил, а меня
дядя Арнольд, он мне за отца был, отвез в цирковое.
...Цирковая арена, репетиция, Малыш на турнике, срывается. Затем он же
в силовом номере...
- За три года номер подготовили, стал силовым акробатом. Нашел Соню,
предложил замуж.
..."Ты бы еще в официанты пошел. Тоже красиво" - говорит Соня. Они
стоят с Малышом около подъезда дома...
- Были мы на гастролях во Владивостоке, шляюсь я по городу, зашел в
кафе. Там какие-то морячки борьбу на локтях устроили. Я положил всех морячков.
Подходит один малый и говорит...
...Кафе. Морячки. Над Малышом склоняется человек, который говорит:"Ты
здесь незаслуженно пропадаешь. - Кладет тяжелую изработанную руку на его плечо.
- Рванем в "Северстрой". Единственная планета, где может жить и зарабатывать
порядочный кореш"...
- Так я сюда и попал, - говорил Малыш, глядя куда-то сквозь Монголова.
Тот терпеливо слушал исповедь промывальщика. Салахов нервно ерзал у дверей
палатки, мял пальцы на руках. Малыш продолжал. - Написал я Соне отсюда. Не
думал, что ответит, а она ответила, и хорошо так. Я ей сразу письмо о золоте, о
том, что работаю с лотком. А она мне: "как золото выглядит?". Далось оно ей. Это
я все к чему. Почты давно нет, мою я пробы, а сам про Соню думаю. Тут-то мне
речной черт и подкинул в лоток три пластинки, обточенные такие, края раковистые.
Я их машинально в карман и сунул, думаю - пошлю Соньке. А тут вы и подошли,
потом Куценко. Не подбросишь уже никак. В общем, фингал этот мне Седой за дело
поставил.
- Сила есть ума не надо! Правильно говорят, - огрызнулся Салахов. - Ты
Седому пятки целовать должен.
- Я готов понести наказание, - тихо сказал Малыш.
- И молчи обо всем, или ребята в бараке убьют, уничтожат презрением, и
не видать тебе твоей Сони.
Монголов все потирал рукой лоб, словно у него болела голова.
- Сам-то что кривишься, - сказал он прорабу, - тоже, поди, не чист,
рыло в пуху...
- Ладно! Такое дело, Владимир Михайлович... расскажу про свою ошибку. _
Салахов приподнялся, размял затекшие ноги, сел на свободный стул. - Я в лагере
шоферил. Имел выезд за зону. Уже амнистия мне твердо маячила и перед самой
амнистией - ночной шмон...
...Зона, барак, зеки в исподнем белье выстроились в шеренгу, среди них
Салахов. Охранники обыскивают барак, вскрывают пол и извлекают из тайника три
бутылки с золотым песком...
- Вынужден рассказать: песок этот с установок, которые касситерит моют,
собирали, в зауголках, куда никто не заглядывает. Копили годами, а начальство
решило, что это золото с Реки, переправлено с преступными целями. Всех, кто
выезд за зону имел, в том числе и меня под дополнительное следствие. Амнистия
мимо прошла. С того момента я это золото и возненавидел. А прошлый год я
промывальщиком работал и на третий день - идиотское везение - у меня в лотке два
самородка вылезли. Я на них смотрю, как на Гитлера. И мерещится мне одно: новое
дополнительное следствие. Оглянулся я и как камушки - оба в реку, где поглубже.
Со дна никто проб не берет...(Вышеизложенный рассказ Салахова сопровождается
зрительным рядом). Я в этот маршрут на нашей старой базе несколько дней торчал,
думал, вдруг снова попадется. Ни черта не нашли. Даже знаков...
Монголов долго сидел у стола, устало и без выражения глядя в пол:
- Купчишки, - сказал он. - Они самородки швыряли. Сукины дети!
Это ваше ли золото?
- Готов понести наказание, - как попугай твердил Малыш.
- Под суд тебя отдать? Жизнь поломать по глупости? - Монголов вяло
махнул рукой. - У тебя, Салахов, дело прошлое. Про Малыша мы знаем двое да
Седой...
- Седой - могила, - вставил прораб.
- Не надо соучастия, Владимир Михайлович, - сказал Малыш. - Это ведь
соучастие в преступлении...
- Вон! - внезапно вскричал Монголов. - Искупишь работой. И ты, Салахов,
искупишь.
- Искуплю, - истово выговорил Малыш.
Салахов промолчал, лишь крепче стиснул зубы.
- Этот тоже, пионер легкомысленный, - махнул куда-то неопределенно
Монголов, - Баклаков-то наш, убежал без спальника, сгущенку, я ему в НЗ велел
взять, побросал... нашел вчера в палатке... пропадет ведь, дурак. Мальчишка! Все
мальчишки! Седею с вами, хуже, чем с родными бы...


Сергей Баклаков в полубреду лежал в холодной мокрой палатке в сырой
телогрейке, его тряс жуткий озноб.
- Немного полежу и буду работать, немного полежу и пойду дальше, -
твердил он, лежа с закрытыми глазами, подтянув колени к подбородку и засунув
между коленей окоченевшие ладони. Он затихал, проваливаясь куда-то, и ему все
мерещилось, что он лезет по песчаной насыпи вверх, но песок ссыпается, стягивает
его обратно.
Очнувшись в очередной раз, Баклаков заставил себя выползти из палатки.
Напротив входа опять сидел заяц и с интересом смотрел на геолога.
- Бред какой-то, - буркнул Сергей и добавил. - Сиди! - Он заполз
обратно в палатку, стал добывать из рюкзака пистолет, но мокрые шнурки не
развязывались. Он разрезал их, вынул пистолет, передернул затвор.
Заяц все так же сидел на месте. Баклаков поднял пистолет обеими руками
и долго водил его. Ствол прыгал от зайца на метр в ту и в другую сторону.
Баклаков закусил губу, остановил ствол и нажал спуск. Заяц забился на снегу,
засучил длинными ногами.
Он принес зайца, кое-как ободрал его и стал есть кусочки сырого мяса,
стараясь тщательно их разжевывать. От еды он устал еще больше, дышал тяжело, с
присвистом. Баклаков выбросил остатки тушки из палатки и снова лег, прижав
подбородок к коленям.
- Врешь, товарищ Чинков, - бормотал он, - мое время еще впереди, -
Баклаков снова взбирался по песчаному склону и все бормотал. - Ты нас, вятских
не знаешь. Где надо, мы буравом ввинтимся, где плечом шибанем, а где и на
цыпочках, дурачками прикинемся. Мы, вятские, все такие... Клизма без
механизма... - А песок все ссыпался и ссыпался, уже засасывая его, как болотная
трясина.


Старый оленевод Кьяе сидел на тундровом пригорке. Стадо лежало
спокойно, сытые олени отдыхали. Кьяе втянул ноздрями воздух, спрятал руки внутрь
кухлянки - меховой рубашки - и тихо улыбнулся чему-то.
После снега тундра была безмолвна. Низкие тяжелые облака плыли нехотя,
ни один луч солнца не пробивался через их плотную завесу.
В стаде внезапно что-то тревожно взорвалось, заволновались спины
оленей, самки принялись устало привставать с належанных мест; старый рогач -
вожак - побежал плавно и размеренно, горделиво неся на голове тяжелую корону
рогов. Так же неожиданно, как сорвался с места, вожак остановился и возвратился
к стаду. Олени снова затихли, легли спокойно.
Кьяе запустил руку за вырез кухлянки и достал массивную старую трубку,
очень медленно раскурил ее и блаженно замер на своем пригорке, пуская редкие
колечки дыма. Он задумался, прикрыл глаза, затянулся поглубже и закашлялся.
Сквозь кашель ему вдруг послышался звук выстрела. Кьяе через силу оборвал
кашель, прислушался, но выстрел не повторялся.
Оленевод сорвался с места, взбежал на откос, откуда была видна его
яранга: от яранги шел дым, чья-то фигурка вышла из нее и вновь вошла обратно.
Кьяе поправил на плече ремень длинного винчестера и пошел к яранге своей
привычной пастушьей походкой - переваливаясь из стороны в сторону, словно бы
хромая сразу на обе ноги, несмотря на это он легко и невесомо нес свое сухое
тело.
- Э-эй! - окликнул старик, подойдя к яранге, ответа не последовало. Над
костром из веток полярной березы, что был разложен около жилища, висел старый
медный чайник. С виду все было мирно и спокойно. Кьяе зашел в ярангу.
Внучка-десятиклассница сидела внутри и зашивала его брюки. По обычаю племени
девушка была обнажена до пояса, на ней были лишь спортивные белые трусики.
Кьяе присел на корточки у стены яранги, снял ружье, внимательно
посмотрел на внучку, любуясь ее крепким молодым телом:
- Когда-нибудь я увижу твоего сына - моего внука, - сказал он ей. - Я
знаю, что доживу до этого дня.
Девушка смущенно опустила глаза, оставила шитье, быстро и бесшумно
выскользнула из яранги, сняла с костра чайник и повесила на треножник котел.
- Ты слышала выстрел? - спросил ее старик, когда она вернулась.
- Нет, дедушка. Никакого выстрела я не слышала.
- Наверное, мне послышалось... Дай мне чаю, Тамара, и я вернусь к
стаду.
Внучка налила старику кружку.
Вскоре Кьяе уже двигался обратно к оленям. Стадо все также спокойно
лежало, пережевывая жвачку. Старик снова сел на облюбованный пригорок, снова
закурил трубочку, затянулся, прикрыл глаза.
Тундра была безмолвна. Но вдруг Кьяе резко распахнул глаза, на лице его
отразилась тревога. Он быстро вскочил и пошел, точнее, неторопливо побежал в
сторону, противоположную яранге.



Когда Кьяе увидел палатку Баклакова, он сбавил шаг и подходил к ней уже
очень осторожно, сняв на всякий случай с плеча винчестер и взяв его на перевес.
Он приблизился к палатке и тихо спросил:
- Э-ей!.. Е-э-сть кито живьой?
Сергей наполовину вынырнул из своего бреда, улыбнулся чему-то,
попытался ответить, но вместо голоса получился сип.
- Э-ей! - повторил Кьяе свой зов. Баклаков с трудом встал на
четвереньки, задел потолок палатки, с которого на него посыпались капли, он
попытался загнуть край палатки, но тот прилип. Тогда Сергей с усилием поднялся
во весь рост, мокрая палатка облепила его, он увидел у своих ног подернувшийся
ржавчиной пистолет. Баклаков стянул с себя палату и болезненно зажмурился от
хлынувшего в лицо света. Когда глаза привыкли, он увидел Кьяе и просипел:
- Здравствуй.
- Здравствуй, - чуть настороженно откликнулся старик, покосился на
пистолет в ногах Баклакова, но винчестер повесил обратно на плечо.
- Заболел я, кажется, - просипел Сергей, покачиваясь от слабости. -
Я геолог.
- Геолог хорошо, - радостно сказал Кьяе. - Я пастух. Знаю, что ты
заболел. Выстрел слышал... Стадо недалеко. Дойдешь?
Баклаков опустился на палатку и скривился.
- Пожалуй, один будешь - помрешь. Пожалуй, точно помрешь, - говорил
пастух. - Пойдем к яранге. Меня Кьяе зовут.
В яранге Тамара раздела Баклакова, натянула на него сухие рубашку и
штаны из пыжика. Кьяе сунул парню коробку со всевозможными лекарствами:
- Какие тебе нада?
- А я откуда знаю? - засмеялся Баклаков, но смех его был бредовым, и
все так же в бреду он стал рассказывать. - Я вообще никогда ничем не болел,
первый раз в жизни, - он снова засмеялся. - И зря меня сюда притащили. Я бы и
там отлежался, - снова засмеялся. - Я никаких таблеток не знаю.
Тамара забрала у деда коробку, отыскала нужные лекарства, засунула их в
смеющийся рот геолога, дала запить, и через несколько минут парень затих.



Жора Апрятин брел по узкой горной долине, когда вдруг наткнулся на
останки человека: истлевший брезент порос уже травой и полярной березкой, на
поясе лежал наган без кобуры, ее съели мыши, ими же была основательно поедена и
полевая сумка, бумаги в ней превратились в замазку. Только геологический молоток
на длинной ручке выглядел как новенький. Пока собирал вещи погибшего, Жора
старался не смотреть в пустые глазницы черепа, но глаза невольно натыкались на
него. Останков давно сгинувшего геолога он не тронул, оставил все как есть, лишь
постоял около, глядя остановившимся взглядом в землю, тихо и обреченно
прошептал:
- Таков печальный итог... - Закинул на плечи рюкзак и поспешно пошел
прочь.


Теперь Жора сидел около палатки на ярком солнце и старательно начищал
свой револьвер. Он то и дело оглядывался на палатку, которая не подавала
признаков чьего-либо присутствия, но Апрятин, недовольно покачивая головой,
продолжал еще более неистово начищать оружие:
- Таков печальный итог...- проговорил он и обернувшись к палатке
крикнул. - Феникс! Только плебеи считают за счастье лежать вверх задницей и
ничего не делать!
- А я разве не плебей? - донесся из палатки заспанный и всем довольный
голос. - Плебей и есть.
- Ты работаешь в Арктике, - продолжал Жора наставительно. - В Арктике
нет плебеев.
- А шурфы, по-вашему, кто долбает? Князья, что ли, на канавах
корячатся? - все так же спокойно откликнулся голос Феникса из палатки, там
произошло какое-то шевеление.
- Это люди повышенной активности, Феникс. Им тесно среди плебейства и
они попали сюда. Плебеи живут в городах.
- На завтрак жрут бифштексы и ездеют на такси, - радостно подхватил
Васька-Феникс, возникший из палатки. Он прогнулся всем телом, пожмурился на
солнце, зевнул и почесал редкую бороденку. - А кто же тогда на заводах? Которые
в городах.
- На заводах класс-гегемон! - Жора оглянулся на Ваську, как-то
жалостливо-брезгливо поморщился. - Как ты живешь, Василий, посмотри на себя.
Работаешь черт те как, все бы тебе полегче да попроще. Мужик как мужик, а в
завхозах ходишь, канавщики смеются над тобой. Лето проколымишь и всю зиму опять
бичевать, так что ли?
Васька с невинным видом взирал на докучающего ему начальника и по всему
было видно, что он давно привык к увещеваниям и они ему до лампочки, но Апрятин
не терял надежды перевоспитать Феникса:
- А если завтра, вот прям завтра, придется тебе помирать? Как ты
думаешь это делать? Чего хорошего вспомнить сможешь? Какая цель, какой смысл был
в твоей жизни?
- Так я ж Феникс, я ж опять оживу! - хохотнул Васька.
- Таков печальный итог! - уже со злостью и громко сказал Жора. - Давай, убирайся на канавы, к ребятам, они там, поди, неделю уже на одной манной каше сидят.
- Тушенку, спички, курево, еще чего? - лениво спросил Васька, но
Апрятин уже и смотреть на него не хотел.
Феникс со вздохом направился на склад, Жора, давно дотерший свой
револьвер до блеска, наконец оставил это занятие, убрал оружие в кобуру и
направился к реке, к тому месту, где кусты образовывали выемку над сухим веселым
обрывчиком. Вода под обрывчиком кружилась в водоворотах. Было видно, как
всплывают вверх и медленно погружаются рыбьи спины. Удочка с блесной уже лежала
там. Жора не тронул ее, просто сел рядом, сгорбился и сразу стал похож на
сутулого длинноволосого мальчика; его прежняя деланная самоуверенность сразу
улетучилась, голубые глаза его вдруг потухли и по всему стало видно, что Жора
полностью погрузился в себя, лишь ветер теребил его светлые волосы.
- Ну, я пошлепал! - крикнул от палатки Васька, нагруженный рюкзаком с
провизией, в руке он держал ржавую тулку, и всем видом выражал несчастность
-своего удела.
На его голос Апрятин снова подтянулся, воспрянул и гаркнул:
- Чтобы как шлюха танцев, не позднее утра обратно!
Васька вздохнул, нехотя отмахнулся рукой от начальника, поправил рюкзак
на спине и медленно поковылял к синеющей на горизонте гряде гор.
Жора же снова склонился над водой и, возможно, просидел бы так весь
день, но скоро за его спиной раздались шаги, а затем и голос съемщика Гурина:
- Что, хозяин, ущицы-то али не наварил, дорожного человека попотчевать
нечем?
Апрятин устало взглянул на Гурина, как всегда тщательно выбритого, в
чистой пуховке, японских оранжевых сапогах, аккуратно подвернутых в голенищах,
очки его поблескивали остро и усмешливо - вид заправского пижона. Жора ничего
ему не сказал, лишь раскурил трубку и вновь погрузился в себя.
- Притомился, - вздохнул Гурин и присел рядом, скинув предварительно
польский рюкзак на станке. - Ноженьки притомились. А не принять ли мне ванну?
Пожалуй, принять. Ничто так не освежает, как ванна, глоток кофе и сигарета, -
трепался съемщик. - Хорошо бы еще узнать, с кем спит в данный момент Анна Бозе,
и что слышно о летающих блюдечках. Как считаешь, Георгий?
- Она спит с простым марсельским докером по имени Жан. Ей осточертели
саксофонисты, киноактеры, продюсеры и миллионеры, - с тоской включаясь в игру,
сказал Жора.
- Неужели? Георгий, не опошляй новости. Я приму ванну, и ты все
расскажешь подробно. Ах, ах! - Гурин добыл из рюкзака кеды, тренировочный
костюм, полотенце, вновь посмотрел на Апрятина и уже совсем серьезно сказал. -
Все-таки это кто-то из второй экспедиции "Союззолота". Больше некому. Люди
гибнут за металл. А, Георгий?
- Как думаешь, милиция прилетит? - все с той же тоской в голосе спросил
Жора.
- Непременно. Мертвые покоя не имут. Я бы на твоем песте сам справил
обряд. Могила неизвестного страдальца. Загадка тундры.
- Обязан был сообщить. Долг.
- Долг выше сострадания, - театрально произнес Гурин, поднялся и пошел
вниз по течению реки, выбирая место для купания. - Посмотри образцы в рюкзаке,
есть любопытные, - крикнул он на ходу Апрятину, быстро разделся и лихо,
вприпрыжку вошел в холодную воду.


Вечером над палатками прогрохотал самолет АН-2. Посадочная полоса
находилась на речной косе, метрах в четырехстах от базы. Из самолета вышел майор
милиции в желтом кожаном пальто и Чинков.
- Докладывайте, Апрятин, - сказал Будда бесцветно и глядя почему-то мимо
Жоры.
- Труп найдет мною шестнадцатого августа на склоне...- начал было тот.
- Это вы доложите майору, - недовольно поморщился Чинков. - Докладывайте
о результатах.
- Все идет как положено, - пожал плечами Апрятин.
- Самолет сможет там сесть? - встрял в разговор майор.
- Исключено.
- Пешком?
- Двое суток. - Жора критическим взглядом окинул оплывшую фигуру майора.
В палатке Чинков тяжело уселся на стул и невозмутимый смотрел в стол.
Гурин при появлении людей встал, кивнул и снова улегся с книгой, на обложке которой
были изображены матадор и девица.
Апрятин подал майору за ствол наган погибшего геолога с позеленевшими
патронами в барабане, остатки полевой сумки, завернутые в полотенце, но майор все
косился на обложку книги Гурина, на откровенно голые ягодицы девицы, да и сам Гурин
в чистом тренировочном костюме, в кедах с белой подошвой вызывал в нем недоумение.
- Кто это у вас тут валяется, Апрятин? - скрипуче спросил Будда.
- Андрей! - раздраженно окликнул Жора.
Гурин сел.
- Как ваша фамилия? - спросил Чинков железным тоном.
- А ваша? - невозмутимо парировал Гурин.
- Я Чинков. Главный инженер управления, где вы работаете, - отчеканил Будда.
- Андрей Игнатьевич Гурин. Инженер-геолог. Моя здешняя кличка - Доктор.
- Как мне известно, в "Северстрое" меня кличут Буддой, и если вы действительно
 инженер-геолог, будьте добры к столу, - Чинков отвернулся от Гурина.
Майор засунул наган в полевую сумку, сверток с бумагами придвинул к себе.
- Вы приняли решение? - нетерпеливо спросил его Будда.
- Дело ясное, - вздохнул тот. - Пусть захоронят, составят акт.
- Проверьте, как с техникой безопасности на базе Апрятина, - повелительным
тоном сказал Чинков и, видя, что майор мешкает, добавил мягче. - Прошу вас...
Когда милиционер вышел из палатки, Чинков обратился к Апрятину:
- Что вы скажете о золотоносности вашего района? - глухо спросил главный
инженер и наклонился в сторону Жоры, словно пытаясь надавить на него своей массой.
Тот только пожал плечами:
- Мы ведем геологическую съемку на предмет олова. У партии существует
утвержденный проект. Хоть Калдинь и в больнице, но проект его в действии.
- Мне плевать на Калдиня, на проект. Я его отменяю! - рявкнул Чинков. -
Слушайте, Апрятин, через месяц вы дадите мне полный отчет именно о золотоносности
вашего района!
У Апрятина заходили желваки, лицо Будды налилось кровью и он поднялся с
места, нависнув всей своей темной тяжестью над сделавшимся вдруг очень маленьким
Апрятиным.
Жора тоже поднялся и, глядя в землю, с бешеной официальностью в голосе
произнес:
- Прошу вас никогда не кричать на меня. Во-вторых, прошу дать точные
указания о поисках золота...
- Раз вы инженер, то должны знать это, - Чинков, казалось, забавлялся.
- В-третьих, прошу дать письменное указание об отмене существующего
проекта.
Гурин с нескрываемым любопытством поблескивал очками, переводя взгляд
с Чинкова на Апрятина и обратно.
- Скажите, - вдруг благодушно спросил Будда. - А на черепе у того
товарища не сохранилось волос?
- Нет, - растерянно ответил Жора. - По-моему, нет.
- Если светлые волосы, значит, Гагин. Мой однокашник.
- Я не понимаю, какое отношение...
- А тут нечего понимать, Апрятин. Ваши коллеги погибли именно во время
поисков золота Территории. Результаты работы неизвестны. И для того, чтобы
выполнить элементарный товарищеский долг, вы требуете бумажки. Вам не стыдно?
Вашему деду стыдно должно быть за вас. Вы позорите его знаменитую фамилию.
Чинков вышел из палатки и монументально поплыл прочь от базы. Жора так
и стоял с опущенной головой.
- Вот это босс! - с восхищением произнес Гурин. - Ах, как красиво он тебя
обыграл, Георгий!
- Он плохой человек.
- Тебя высекли, прими это, как мужчина, Георгий. Приказ его ты обязан
выполнить. Иначе он тебя высечет еще раз. Если завалишь проект - никаких бумажек
он тебе не оставил. Тебя высекут другие.
- Я не стану заваливать проект Отто Яновича.
- Этого он и хотел. С одной мышки две шкурки.
- У меня есть свидетель. Ты. Или ты за него?
- Ни черта ты в людях не разбираешься, Георгий! Я - единичный философ,
стало быть во всех случаях я за себя. Но мы с тобой в одной партии. Из классовой
солидарности я беру на себя всю работу по проекту, а ты выполняй приказ Будды.
Он великий человек! Я это сразу понял.
- В чем его величие? В хамстве?
- Есть цель. Есть ум. И абсолютно нет предрассудков, именуемых этикой...
Кстати, страдальца того я схороню. Чин чинариком все исполню с помощью раба
Феникса. Крест или столбик прикажешь поставить?
- Циник ты, Андрей. Противно.
- Я не циник. И мне не противно, а смешно.
Гурин вышел из палатки и, насвистывая, пошел к реке.



Седой бродил в одиночестве по долине, всматриваясь в небо, которое меняло
цвет на более холодный, осенний, хотя красноватое солнце еще висело в дымке, но
стали собираться облака над сопками, а сами вершины их уже были присыпаны снегом.
Лист на кустарнике и полярной березке изжелтился и облетал. Седой услышал тревожный
гусиный крик, остановился, нашел взглядом в небе неровно, сбивчиво летящий косяк,
проводил его глазами, вздохнул о чем-то и побрел дальше.
Он спустился к реке и вдруг увидел на ее берегу одиночную палатку. Седой
пригнулся, спрятался в прибрежных кустах и долго всматривался в толстую фигуру
человека, одетого в грязную куртку и в вымазанный землей плащ, пока тот не
повернулся лицом, и шурфовщик с удивлением узнал в нем Куценко. Адъютант Будды
вынес из палатки полупустой рюкзак, прихватил лоток, винчестер и двинулся в
долину. Когда его темная от грязи спина исчезла из виду, Седой выбрался из своего
укрытия и зашел в палатку. Там он увидел новый олений спальный мешок, примус,
с оставленной на нем, но вымытой сковородкой, еще личные вещи Куценко, но более
всего его заинтересовал фанерный ящичек, стоящий в дальнем углу, закинутый
телогрейкой. Седой развязал кожаный ремешок на ящичке, заглянул внутрь - в нем
хранился золотой песок. Довольно много. Седой долго держал в руках тяжелый ящичек,
с задумчивой усмешкой глядя на золото:
- Значит, Скарабей на секретном задании, - проговорил он.
Потом тем же узлом завязал кожаный ремешок, поставил все как было,
так же прикрыл ящичек телогрейкой, вышел из палатки и заровнял за собой следы.


Оленевод Кьяе сидел у стены яранги и рубил на дощечке сухие листья
табака, занятие не мешало ему цепко следить за тем, как Баклаков, лежащий на
оленьих шкурах, с легкой светлой полуулыбкой наблюдал через закинутый край
полога за Тамарой, которая варила на костре около яранги лепешки в медном
котле. Она опускала их в кипящий жир серо-белыми, а доставала золотистыми и
складывала в большую миску, та уже была полна золотых лепешек. На этот раз
девушка была одета в рубашку и длинные штаны. Ее острая грудь подрагивала под
рубашкой в такт шлепкам по тесту, девушка то и дело бросала на геолога заинтересованные взгляды и украдкой улыбалась.
Кьяе набил порубленным табаком трубку, быстро выкурил ее и достал
из мешочка махорку, быстро скрутил самокрутку, выкурил и ее, и только потом
извлек все из того же мешочка открытую пачку "Беломора". Баклаков, наконец,
отвлекся от Тамары, заметил странные действия старика и засмеялся.
- Если сразу папиросу курить, то потом невкусно, - пояснил Кьяе.
Баклаков, посеревший и выхудавший до костей за время болезни, чуть
приподнялся, пытаясь сесть.
- Лежи еще, - сказал ему Кьяе. - Сейчас зарежу оленя. Буду тебя кормить.
Утром ешь, днем ешь, вечером, ночью ешь. Как силу почувствуешь, так иди. - Кьяе
покосился на внучку, которая вновь украдкой взглянула на постояльца.
- Да, надо идти, - согласился Баклаков с ноткой неуверенности в голосе. -
Конечно, надо идти. Тундра меня ждет.
- Я покажу тебе легкий переход через Ватап, это у самого выхода из
Кетунга. Ты забрался не подумав. Ты поторопился и поэтому чуть не погиб.
- Да, - снова согласился Баклаков. - Кто-то из старых тундровиков
говорил мне: "Высшая добродетель в тундре - терпение и осторожность. Высшая
дурость - лезть напролом. Огибай, выжидай, терпи".
- Мудрый человек, - спокойно ответил Кьяе, поднялся, принес откуда-то
из темного угла яранги меховые куртку и чулки. - Я тебе подарю кухлянку и
меховые чулки. В твоей одежде ты всегда будешь болеть в тундре. Больше пока нет,
но когда случится путь, я привезу тебе много кухлянок. Тебе и твоим рабочим.
Баклаков с благодарностью принял от старика подарок.
Через час оленевод уже варил свежее оленье мясо. Нарезал его тонкими
полосами, клал в холодную воду и как только она закипала, вынимал. Баклаков с
жадностью ел мясо, проглатывал, почти не жуя, вгрызался в ребра. По его подбородку
и рукам тек жирный сок. Сергей поглядывал то на Тамару, которая сидела с шитьем у
дальней стены яранги, то на строгого оленевода, который подкладывал и подкладывал
ему мяса.
Через несколько дней лицо Баклакова приобрело живой оттенок, он собрался
в путь. Кьяе вышел вместе с ним на тундровый взгорок, откуда хорошо было видно
Кетунгское нагорье и начало реки Ватап. Оленевод указал туда рукой и долго
смотрел из-под ладони на отощавшую длинную фигуру геолога, в коротко подпоясанной
кухлянке, которая удалялась в сторону Кетунга.
Тамара не пошла провожать Баклакова. Она варила бульон все в том же
старом медном котле на тихом костерке около яранги и, когда склонялась помешать
длинной тяжелой ложкой варево, то не замечала, как срываясь с ее век, туда
капали слезинки.



Поселок.
Часов в шесть утра на берегу океана собрались люди, не выспавшиеся, помятые,
друг другу они молча передавали бутылку со спиртом, и каждый отхлебывал по
маленькому глотку. Океан катил свои тяжелые черные валы к берегу. В промозглом
его тумане раздался сиплый рев последнего корабля, уходящего на материк.
- От злой тоски не матерись,
сегодня ты без спирта пьян.
На материк, на материк
ушел последний караван! - неожиданно громко и четко продекламировал местный
поэт, с виду более походивший на бича. Никто не обернулся и не взглянул на него.
Он выхватил у соседа бутылку, хлебнул и снова стал что-то ритмично читать, но
уже тихо, отбивая такт ногой в тяжелом рваном ботинке.
Люди на берегу говорили мало. Кутались в меховые куртки от порывов океанского
ветра, поднимали воротники.
Неожиданно сыпанула белая крупа, зашуршала по одежде, непогода горстями
бросала ее в лица людей. Один из них почему-то не накрыл голову капюшоном, и его
светлые длинные волосы нещадно теребил ветер.
- Да-а, - вяло протянул он, - там, на материке, на березе еще лист золотой,
небо синее... Да-а... В Поселок зима приходит внезапно, в один день...
Кто-то согласно покивал, и вновь - молчание, шум океана да бутылка спирта,
переходящая из рук в руки.


Машина остановилась при въезде в Поселок. Шофер высунулся из кабины и сиплым
от бессонной ночи голосом спросил:
- Тебе, парень, куда?
- А черт его знает,- сказал Баклаков. - Сойду здесь.
Он скинул рюкзак и выпрыгнул из кузова машины, которая тут же тронулась.
За время болезни Баклаков словно повзрослел, взгляд его сделался сосредоточенным
движения как будто стали более точными, какими-то экономными.
Он вышел на морской берег. На гальке лежали высохшие ленты морской
капусты. Пролетела измазанная в мазуте чайка. В порту визжал металл, ухало.
Были слышны отрывистые сигналы буксиров. Два бича, один в полушубке и морской
фуражке, второй в пиджачке и пыжиковой шапке, скрывшись от ветра за мертвой
баржой, возились с бутылкой. Пыжиковая шапка приглашающе помахала Баклакову.
- Да вы что, ребята! - сказал Баклаков. - Мне еще рано.
Он прошагал по коробу теплоцентрали, доски под его ногами прогибались.
Обогнул барак, вошел.
У печки на табуретке сидел скуластый парень в телогрейке, наброшенной на
голое тело. Баклаков огляделся и тихо присвистнул. Койки стояли без проходов,
вплотную одна к другой. Под байковыми одеялами храпели, стонали и вздыхали во
сне мужчины.
- Ангелы ночи, сказал парень. - А ты зачем впорхнул?
- Жил здесь прошлой зимой. Хотел до утра перебиться.
- Возляг на мою. Я сегодня дежурный.
- Иди ты...! - заорал вдруг кто-то на дальней койке.
- Во дает! - усмехнулся парень. - Часов тридцать вкалывали. Спят как
мертвые.
- А ты? - спросил Баклаков.
Парень молча высвободил из-под телогрейки забинтованную левую руку.
- Полпальца в море выбросил.
Баклаков выложил из рюкзака две банки тушенки, выставил бутылку коньяка.
Парень азартно потер руки.
- Щас сделаем!
На раскаленную печку он поставил сковородку, лихо очистил и порезал крупную
луковицу, когда лук зашипел, вывалил туда же обе банки тушенки, перемешал.
Баклаков откупорил коньяк, плеснул в кружки, протянул парню.
- С кем хоть пью, а то так и не побратались? Валентин я, - сказал тот, верно
глядя в глаза Баклакова.
- Сергей, - стукнул тот своей кружкой о кружку Валентина.
- Из снабженцев? - спросил парень, опрокинув в глотку коньяк.
- Не. Из управления. Инженер.
- Престижно! - Валентин ложкой подцепил со сковородки тушенку, прожевал,
обжигаясь. Критически осмотрел Баклакова. - Я тебя подстригу. Не похож ты на
инженера. И бороду сбрей. На бича ты похож.
- Точно, - снова разливая по кружкам коньяк, согласился тот.
За разговором Валентин ловко подстриг его одной рукой, они еще выпили, и
Баклаков побрился, глядя в обломок зеркала. Через несколько минут в нем
отразился двухцветный человек: темная от загара верхняя часть лица и светлая
нижняя.
- Вот, теперь можно и говорить! - радостно воскликнул Валентин. - Не люблю,
когда за растительностью прячутся. Начинаю подозревать... Я вообще-то
электросварщик. И газорезчик тоже. Ремеслуха. Думаю после навигации здесь
остаться. На прииске мне работы нет...
Баклаков плохо слушал рассказ парня, иногда кивал невпопад. Он окинул
взглядом спящий барак. На него нахлынули воспоминания прошлой зимы...


Его койка стояла у окна, из которого все время дуло. Сергей заколачивал его
оленьей шкурой. На койке, стоящей рядом, беспокойно спал прямо в одежде Жора
Апрятин. Гурин приклеивал на стену очередную красотку из журнала, довольно
цокнул языком и похотливо сощурился, оглядывая свою работу.
В углу барака шла какая-то пьяная возня. Человек пятнадцать работяг
сгрудились вокруг небольшого стола, на нем и на полу уже валялись несколько
опорожненных бутылок, растерзанные банки из-под консервов, разрезанные луковицы
и грубо наломанные куски хлеба украшали пиршество. Гурин заинтересованно
приблизился к компании, ему без слов протянули наполненную кружку. Гурин пить не
стал и отнес спирт Баклакову, закончившему работу.
- Смотри, сейчас пролетариат развлекаться будет.
Сергей пить отказался и с любопытством уставился на пьяных сокоечников.
Народ внезапно рассыпался по бараку, посреди него остались двое: огромный
Седой, чей шрам на лице стал багровым от спирта и смелости, и низкорослый
коренастый мужик, из-под закатанных рукавов тельняшки которого россыпью синели
татуировки. У обоих мужчин в руках были дробовики.
Работяги улюлюкали, матерились, подзадоривая толкали друг друга. Жора
Апрятин сонно поднялся на койке, мутно глянул на свару.
Несвежими полотенцами стрелкам завязали глаза.
Как по команде все свидетели развлечения ринулись под кровати. Гурин сволок
туда же ничего не понимающего Баклакова. Жора Апрятин сразу проснулся и мальком
юркнул в укрытие.
Стрелки застыли прислушиваясь, судорожно сжимая в руках стволы дробовиков.
- Ку-ку! - взметнулся короткий крик, и не успел он еще стихнуть, как
коренастый мужичок беззвучно метнулся в сторону, а выкрик его покрыл грохот
выстрела.
Седой опустил дымящееся ружье. Прислушался. Тишина давила со всех сторон,
лишь его собственное тяжелое дыхание пробивало воздух.
- Живой, чо ли? - с неестественной непринужденностью спросил он.
- А то как? - весело спросил его противник, поднимаясь с пола. - Твоя
очередь токовать. - Он готовно поднял ружье и направил его в сторону Седого.
Тело последнего заиграло мышцами. И снова все слилось в единое
мгновение: выкрик "ку-ку", прыжок Седого, выстрел, краткий победный возглас. Но
ко всему прибавился еще грохот распахнувшейся двери, клубы морозного пара,
ввалившиеся в барак с улицы вместе с большим темным человеком в мохнатой шапке.
Сразу оценив положение, человек одним тяжким ударом свалил на пол коренастого,
бросил в угол отобранный у него дробовик. Словно коврик встряхнул огромного
Седого, врезал и ему, тоже отобрал ружье. Швырнул Седого на койку. И все это он
проделал без слов. И никто не посмел хоть что-нибудь возразить ему.
Шапка с его головы съехала, и все присутствующие узнали в человеке прораба
Салахова:
- Мать вашу... - проговорил он наконец тихо и выволок из-под кровати первого
попавшегося, слегка наподдал ему для острастки, и снова повторил. - Мать вашу...
Идиоты, мать вашу...
Салахов еще выволок двух спрятавшихся, остальные вылезли сами и виновато,
протрезвевшими глазами взирали на прораба.
Седой сидел на койке, держа окровавленную правую ладонь на левом плече.
Салахов отнял ладонь, хотел взглянуть на рану, но Седой слегка оттолкнул
его:
- Не гони волну, начальник. Царапнуло только.
- Мало тебе? - внезапно вскрикнул Салахов.
- Маляву накатаешь, начальник? - зло прищурился на него раненый.
Прораб горько усмехнулся:
- Я б тебя в рулон закатал, если бы помогло. Дуй в больницу. Скажешь, по
неловкости ранился.
- Сам по больницам с геморроем шастай, - уже беззлобно ответил Седой. -
Если дробина попала, и сами каленым ножом вырежем. Не впервой...
- Твоя рука, кромсай, - равнодушно сказал Салахов. Подошел к столу,
взял одну их кружек, понюхал спирт, поморщился, выплеснул остатки на дрова,
сложенные около печки, подчерпнул из ведра воды, напился и устало сел на ближнюю
койку.
Работяги тихо расползлись по своим кроватям. Кто-то осторожно, стараясь не
шуметь, стал убирать со стола.
- Буря миновала, - не скрывая сарказма, шепнул Гурин сидящему рядом на
кровати Сергею. - Прораб строг, но справедлив! Ничего, это затишье только до
следующей дружеской попойки.
- А ты? - спросил Баклаков.
- Что я? Я интеллигент до мозга костей и в эти пролетарские игры не играю.
- Трус, значит, - коротко резюмировал Сергей.
- И заметьте, я даже не обиделся, - спокойно сказал Гурин.
- А я бы попробовал...



Сейчас Баклаков усмехнулся своей прошлой мальчишеской дерзости, перед
глазами возникли ледяные воды Ватапа, вспомнились спутанные палаточными
растяжками ноги, отчего-то еще замерший на берегу заячий силуэт. Сергей снова
усмехнулся, но уже более грустно.
- ... я же ей говорил, что я человек такой, на одном месте неделю просидеть
не смогу, какая тут семейная жизнь, - самозабвенно вещал историю своей жизни
Валентин.
Баклаков поднялся, благодарно пожал плечо сидящего парня.
- Ты чо?
Сергей вместо ответа кивнул на кровать.
- Правильно, - согласился тот. - Спи. Я-то так, дежурю... Допью без тебя? -
он показал вторую недопитую бутылку конька. Сергей махнул рукой и рухнул на
постель.
- Да иди ты...! - снова вскричал беспокойный малый с дальней койки.
- Во дает! - снова восхитился Валентин. Открыл дверцу печки и, приберегая
забинтованную руку, стал подбрасывать в огонь поленья.



Утром Баклаков отправился в управление, нашел отдел снабжения. В клубах
табачного дыма здесь сидели вдоль стен на корточках снабженцы: упитанные мужики
в неизменных кожаных пальто, сапогах на "молниях" и пыжиковых шапках.
Завхоз управления Рубинчик - невеселый человек, казалось, состоящий только
из носа, ушей и печали - сидел за дощатым столом.
- Привет, курцы, - сказал Баклаков. Но снабженцы не обратили на него
никакого внимания.
- Здравствуй, - печально сказал Рубинчик. - Садись. Как дела?
- А я ему, гаду, объясняю так: ты мне две машины, я тебе - бортовую для
ДТ-54. И коньяк при этом твой. А он, гад, мне... - излагал налитый пурпурной
кровью снабженец.
- Что дела? - ответил Баклаков. Поселяй где-либо.
- А где же, ты думаешь, я тебя поселю? Я знаю, где тебя поселю через неделю,
но не сейчас.
- Через неделю что?
- Двадцать пятый барак знаешь?
- Который на берегу? Там же конюшни!
- Конюшня там раньше была. Летом ремонт сделали. Мы комнаты на двоих и
четверых там нарезали. Перегородки из фанеры под масляной краской. Фанера
двойная, краска салатовая. Для радости глаз... Но еще не совсем готово.
- А что не готово?
- Цемент с пола не убран, стекла не вымыты... - все так же печально
рассказывал Рубинчик.
- Давай направление, - перебил его Баклаков.
- Не имею права. Объект не принят начальством.
- А на улицу его гнать имеешь право? - мимоходом вмешался пурпурный
снабженец. - Поехали ко мне на прииск, инженер. Жилье дам. Оклад дам. Бабу
выпишешь. Небось, голые снятся?
Сергей топал через Поселок с пружинной кроватью на спине. Рюкзак, чемодан,
матрас ему положили сверху. Рядом с подушкой и бельем под мышкой прихрамывал
Рубинчик.
- И что мы имеем за все эти хлопоты? За эти хлопоты мы имеем приличный быт
неженатых работников. В комнате на двоих можно думать, а в бараке на семьдесят
коек, где по углам снег, в середине бутылки, думать нельзя. Я правильно говорю?
- Правильно, - согласился Сергей. - Машину не мог достать?
- Вы, Сережа, сегодня родились на свет? Вы не знаете, что в навигацию машин
не бывает?
Коридор барака был усыпан цементом, залит известкой и завален обрезками
досок. Рубинчик открыл крайнюю от входа дверь и ушел.
Сергей нашел лопату с обломанной ручкой и выскреб из комнаты грязь. Потом
подобрал на свалке ведро, джутовый мешок и вымыл морской водой пол. Тряпку
прополоскал и положил у входа. Весело сбегал в магазин. Вернулся домой, выложил
купленное: электроплитку, банку консервированных персиков, чай, сахар, алюминиевую
сковородку и большой кусок оленины.
Баклаков финкой открыл банку, сок выпил, а персики выбросил у крыльца. Когда
он вытряхивал компот, из-за угла вышла девушка и направилась к крыльцу. Она шла,
засунув руки в карманы кожаной куртки, легкой, но неуверенной походкой. Желтого
цвета конский хвост падал на черную кожу куртки, очень худое лицо, очень яркие
губы и в пугающей мертвенно-синей краске веки.
Она прошла мимо Баклакова, ничего не сказав, Сергей проводил ее удивленным
взглядом, он только слышал, как гулко хлопнула дверь в бараке.
Вечером, в темноте, когда он вышел на волю по нужде, возвращаясь заметил
свет в противоположном конце барака. Подошел к двери, внизу которой светилась
полоска. Постучал.
- Да! - резко ответил женский голос.
Он открыл дверь. В жилой комнате на кровати сидела та, в кожаной курточке, с
"конским хвостом", поджав ноги, прикрытые одеялом, забившись в угол кровати.
В комнате было очень жарко - горели две плитки. И очень накурено.
- В чем дело, что нужно? - все так же резко спросила она.
- Ну... Так как мы единственные жильцы этого дома...
- Это вы утром компот выбрасывали?
- Я.
- Идиотизм какой. Я весь день компота хочу.
- Мне банка нужна была, привык в тайге чай заваривать, чтоб железом припахивал,
а персики за лето осточертели... Магазин-то еще открыт, - сделал порывистое
движение Баклаков.
- Не хочу я принимать компот от всякого.
- Я как лучше хотел. Нет, так не надо.
- Вы кто?
- Геолог. Коренной житель этого дома с сегодняшнего дня. Меня Сергеем зовут.
- Ко мне каждый вечер ломятся с коньяком какие-то типы. Я дверь не заперла,
потому что рано еще им ломиться.
- Сегодня ломиться не будут. Оборонимся.
Девушка улыбнулась.
- Ну, так я за компотом? - тоже улыбнулся Сергей.
Когда он ушел, девушка поспешно встала, быстро сняла с лица краску,
распустила волосы и снова забралась на кровать, закутав ноги в одеяло и
прихватив сигарету.
Баклаков вернулся скоро, с уже открытой банкой персиков и ложкой.
Девушка быстро проглотила два персика и сказала:
- Есть хочу, как бездомная кошка. Или собака. Как бездомная кошкособака!
Она съела еще персик. Сергей быстро вышел из комнаты и вернулся со
сковородкой и небольшим куском оленины, которую мелко настрогал и шлепнул на
сковородку.
- Ловко как у вас все получается, а я ничего не умею. Я журналистка из
Ленинграда. Многоуважаемая товарищ Сергушова!.. Как дура, итальянский
долбила. Мечтала, что в Рим попаду. Вот какой Рим оказался, - вздохнула она.
- Рим никуда не денется. Рим - вечный город, - успокоил ее Сергей, снял со
сковородки на тарелку жареную оленину и протянул девушке.
Она взяла и с жадностью стала есть. Баклакову нравилось смотреть на нее: без
краски она выглядела совсем девчонкой, курносый нос, кожа на лице бледная.
- Что вы уставились на меня? - спросила она. - Ну есть хочу. Нехорошо
смотреть, когда человек ест. Расскажите лучше про героическое. Случалось вам
стоять возле кочки или речки и вдохновенно мечтать: здесь будет город?! - лицо
журналистки при этих словах сделалось восторженно-глупым, и Баклаков отвернулся.
- Император я, что ли? - рассмеялся он. - Наш брат в лучшем случае может
мечтать: здесь поставят разведку. Три буровых станка, десять палаток. Полсотни
ребят... - Он снова пристально посмотрел на девушку. - Вы не стесняйтесь, ешьте.
Я еще нажарю. Первый раз себя в роли кормильца вижу. Приятно так. Когда
по-простому, я с людьми себя хорошо чувствую. - Он улыбнулся мягко и открыто.


Васька Феникс с тоской смотрел на отплывающие от берега резиновые
лодки, но старался улыбаться.
- Береги добро пуще зеницы ока! Жди небесного спасителя! - крикнул как
шутливый наказ Жора Апрятин, сел на носу передней лодки, закашлялся
простужено, и сразу сделался серьезным. Дул острый ветер, сыпала бесконечная
колкая крупа. Вода была черная и неуютная, у берегов и на заводях рождалась
тонкая кромка льда.
Шурфовщики тихонько матерились, но не забывали при этом четко и быстро
работать короткими веслами.
- Начальство бы сунуть в эту глину и воду, чего выдумали, после
жаркого-то лета осенью шурфы бить. Мать их...
- Гробимся, гробимся за ради чего? Прихоть чью-то исполняем. Золота
им захотелось...
- Золото им вынь да положь. Песочек им блеснул, и задурели. Ноги моей
больше в тундре не будет...
Жора слышал все эти ворчания своих рабочих, видел их косые, но
беззлобные взгляды. Устало посматривал на шурфовщиков, натужно кашлял, вытирал
слезящиеся глаза и молчал.
К ночи река сделалась шире, течение почти остановилось и путь перекрыло
льдом. Пришлось колоть лед веслами, осторожно проталкивать лодки, стараясь не
задевать острых краев. Руки были изрезаны в кровь, лица - усталыми и сосредоточенными. Берега, что левый, что правый были далеко, метров триста до каждого.
- Потерпите, ребятки, потерпите. Уж что-что, а терпеть вы умеете, -
словно молитву шептал потихоньку Апрятин. А громче добавлял. - Давай, мужики,
давай. К утру выйдем в устье, там нас катер морской подберет. Давай...
Только когда рассвет окрасил округу в мутный серый цвет, они выбрались
на узкую полоску не замерзшей воды. Поплыли тише, почти не гребя, лишь отталкивая
попадавшие под весла обломки льда.
Сквозь негромкий плеск воды, кашель Жоры Апрятина, прорвался далекий
гудок катера. Все прислушались. Гудок раздался еще, три раза подряд. Работягам
он словно прибавил сил, и весла заработали чаще.


На другой день исхудавший, посеревший, но чисто выбритый и причесанный
Жора Апрятин стоял перед монументально восседавшим в своем кресле Чинковым. В
своем длинном свитере с широким воротом и узких брюках он более чем всегда
походил на школьника.
- Доложите о выполнении моего задания, - бесцветно сказал Будда, не
глядя на геолога.
- Доклад очень короток, - с неестественной бодростью
отрапортовал Жора. - Ни черта нет, кроме знаков.
- Это не ответ инженера, Апрятин. Составьте мне предварительный отчет
на нескольких страницах. Приложите карту шлихового опробования и расположения
шурфов. Вы свободны, Апрятин. Срок - неделя.
Жора коротко кивнул и вышел из кабинета. В приемной он увидел
ожидающего визита к шефу - человека на двух деревянных протезах,
улыбчивого, с густой бородой, прозванного за картавость - Богодой.
- Когда вегнулся? - скрипнув протезами, обрадованно поднялся навстречу
Жоре Богода.
- Вчера, - пожал Апрятин протянутую руку.
- И сразу на ковег? - улыбался он. - Меня почто-то вызвал. Вгоде не
был, не состоял, не пгивлекался. - Богода пожал плечами и проскрипел в кабинет
Чинкова.
- Садитесь, - предложил Чинков. - Кто лучший тракторист в управлении?
- Дядя Костя, - сразу же ответил Богода. - Пгостите: Васильчиков
Константин Сергеевич.
- Предупредите Васильчикова, чтобы готовил трактор. Как только трактор
будет готов, проведете его к партии Монголова. Весь рейс под вашу ответственность.
- Я инвалид, - смутившись сказал Богода. - Но я, газумеется...
- Вы - топограф, - жестко парировал Чинков, - следовательно, обязаны
предусмотреть все случайности с трактором. Иначе сорвете вывозку партии и
погибнете сами. Вы начальник отдела кадров, следовательно, вам
полезно знать, в каких условиях трудятся ваши люди. Возражения?
- Нет возгажений.
- Васильчиков может водить вездеход?
- Дядя Костя все может. Газгешите его найти?
В мехмастерских, куда приковылял Богода после разговора с Чинковым,
дяди Кости не было:
- Вчера из рейса вернулся! - крикнул ему рабочий. - У Тряпошной Ноги
ищи. Она, говорят, его пригрела.
Богода добрался до скопища самодельных домишек, притулившихся на
окраине Поселка. Это было прибежище бичей, горьких пьяниц и прочего "элемента".
Он стукнулся в сараюшку Тряпошной Ноги. Из-за дверей послышался недовольный
вопль:
- Принесло уже кого-то! Душа горит с самого утра...
Дверь распахнулась, и перед Богодой возникла баба, с ног до головы
укутанная в неимоверное количество одежд: поверх замызганного халата у нее была
одета мужская рубашка, на рубашку натянута вылинявшая безрукавка, перевязанная
по поясу драным, когда-то бывшим белым и пуховым платком. Из-под халата торчали
теплые штаны до колена, продолжавшиеся простыми штанами другого цвета. Весь вид
ее довершался коротко обрезанными валенками, из которых торчали разного цвета
шерстяные носки. Увидев Богоду, Тряпошная Нога заулыбалась, показав порченные
черные зубы, но, вспомнив про свой недостаток, стесняясь, прикрыла рот рукой:
- Само начальство пожаловало. К добру ли? - почти кокетливо спросила
она.
- Дядя Костя здесь? - спросил начальник отдела кадров, проходя в
жилище.
- Где ж ему быть. Только к нему сейчас бесполезно. Не договоришься.
Дядя Костя, некрупный мужичок лет пятидесяти возлежал на деревянной
кровати прямо в сапогах, чуть прикинутый телогрейкой, и тоненько всхрапывал.
Богода и Тряпошная Нога остановились около него в раздумье. Баба почесала свою
ногу под халатом и обреченно повторила:
- К нему сейчас бесполезно...
- А газбудить никак?
- Остерегаюсь я. Встанет, не уложишь, снова про свой танк твердить
станет, про плен, про лагеря, в грудь себя кулаком бить станет, виноватиться
станет. Как ему после такого не налить? Я ведь жалостливая... - торопливо
говорила Тряпошная Нога и с неожиданно нежной ноткой в голосе добавила. -
особливо к нему...
- Утгом тгактог надо готовить. В дальний рейс идти. Сам Чинков
пгиказал. Ты уж постагайся.
- К утру будет здоровый, - пообещала она и вздохнула совсем как семейная
баба, которой помимо дома, двора, оравы ребятишек еще навешали и общественную
нагрузку.


Ночью Чинков в пальто с каракулевым воротником и полковничьей папахе
прогуливался по заснеженному берегу моря. Вода была тяжелой, как загустевшая
нефть. Чинков всматривался в темноту, прислушивался к шуму волн и вспоминал
недавний разговор с Калдинем.
Калдинь лежал в отдельной палате, несмотря на свежий вид, загорелое
лицо, по лихорадочному блеску глаз и излишней худобе, было видно, что человек
серьезно болен.
- Насколько я знаю вас, мое мнение ничего изменить не может, - говорил
Калдинь. - Думаю, что даже если я предав ваши идеи анафеме, вы скажете, что я
вас поддержал.
- Ну зачем же такое злодейство? - усмехнулся Чинков.
- Для пользы дела. Ведь так? Это ваш первейший девиз, не так ли?..
Знаете, я вас поддержу, но взамен вы выведете на большую дорогу мальчиков...
Жору Апрятина и Сережу Баклакова. Я не успел и уже не успею.
- Я сделал бы это и без вашей просьбы...
- Честно скажу - я не знаю есть ли на Территории золото. Все мои
проекты разрабатывались на олово, чтобы оправдать содержание управления. А потом
уже искать все в комплексе - золото, вольфрам, ртуть... Вы же хотите сразу и
все...
- Именно так! И вы еще вернетесь в управление. Мы вместе будем
работать!
- Вы лучший посетитель из всех, - иронически засмеялся Калдинь. - Ко
мне приходит много друзей, но вы единственный из всех, кто даже не спросил, чем
я болен. Теперь я спокоен за управление. Вы бросите на пол свой собственный труп
и сами через него перешагнете...
Внезапно в темноте раздался шум драки. Чинков вынырнул из воспоминаний.
Из темноты возник человек в телогрейке и кепке, натянутой на уши. Он глянул на
массивную фигуру Будды, зачем-то оббежал его вокруг:
- Вот ведь человек! Встретишь такого и жить хочется, - сказал он из-за
спины.
Чинков медленно развернулся, в упор посмотрел на бича и улыбнулся. Но
тот, отмахнувшись с комическим ужасом, уже убегал на легких ногах неимущего
человека.


В один из вечеров, когда двадцать пятый барак уже наполнился жильцами,
шумом, смехом, хлопаньем дверей, треском и музыкой радиоприемников, Сергушова
постучала в дверь комнаты Баклакова:
- Мою комнату, наконец, отремонтировали, - сказала она тихо. - Скарба у
меня немного, но если поможешь, то хорошо.
Они шли по плохо освещенным улицам Поселка, Баклаков нес сумку и
матрас, а Сергушова подушку и сетку с мелочью. Они переглядывались и
посмеивались друг над другом.
- Прям, семейные! - смущался Сергей. - Еще коляску с орущим существом
в придачу.
- Странно, но мне здесь начинает нравиться. - Тихо говорила Сергушова.
- Ты оказался прав - иногда и здесь можно жить. Интересно, что здесь было, когда
не было ничего?
- Вначале был Марк Пугин. Он прибыл сюда, на пустую жуткую, неизвестную
и неуютную землю с небольшим семейством, с беременной женой, стариком-отцом и
сумел выжить...



На экране титр: год 1930-й.
Дом Марка Пугина, походящий на простую русскую избу, только с одной
стороны его защищает от ветра каменная стена, а крыша притянута к земле
моржовыми ремнями.
К берегу подплывают три кожаные лодки местных охотников, они идут к
дому, видимо, заметив их, хозяин выходит навстречу в наспех накинутой на плечи
шинели и шапке. Когда он выходит, в раскрывшуюся дверь избы прорывается плач
младенца.
Охотники приветствуют его на родном наречии. Марк отвечает тем же.
- Хозяин, товар! - говорят они на ломаном русском и тычут пальцами в
сторону лодок.
- Нет спирта. Только через неделю придет пароход. Чай только остался,
- пытается объяснить он охотникам.
- Хозяин, товар! Окотник - спирт.
Пугин разводит руками. Один из охотников вдруг берет другого за руку,
задирает рукав кухлянки, разматывает нечистую тряпку и показывает загноившуюся
рану на руке товарища.
- Плоко!
Марк зовет раненого в дом, обрабатывает рану, перебинтовывает, попутно
объясняя:
- Спи рт тут не помощник, дорогой. Тут вот эти таблетки, - он показывает,
как надо растолочь лекарство и пересыпать им рану, дает охотнику кусок бинта.
- И ни в коем случае нельзя такой грязной тряпкой, - он трясет в воздухе обрывок.
Охотник кивает, что-то лопочет, показывая на рану.
- Нет, Надя, - обращается Марк к жене, кормящей грудью ребенка,
- ты как хочешь, но надо учить их язык, а их учить русскому, я соберу завтра
детей.
Они выходят из дома, Марк дает охотникам несколько пачек чая и табака и
пытается объяснить, чего он хочет:
- Завтра привезете детей, - он показывает рост ребенка от земли. - Буду
их учить...
- Лесить? - переспрашивают охотники.
- И лечить тоже, - отмахивается, улыбаясь, Пугин.
Утром, едва рассветает, к берегу подплывает уже с десяток лодок. Человек
пятнадцать детей самого разного возраста выходят со взрослыми из лодок,
выстраиваются на берегу. Пугин осматривает их, пробует знакомиться. Дети боятся,
самые маленькие плачут, прячась за взрослыми братьями. Но один из мальчишек,
щуплый, невысокого росточка, не боится незнакомого человека.
- Я - Марк, - пытается объяснить тот, - ты кто?
Мальчик смотрит внимательно.
- Я - Марк, - снова повторяет Пугин. - Это - дом. Это - море. Ты кто?
- Кьяе, - неожиданно громко для своего щуплого вида произносит мальчишка.
- Кьяе! - обрадованно восклицает Марк. - Толковый парень! - треплет он
стриженные венчиком, как у католических монахов, черные волосы мальчика. - Будет
мне помощник.
К мальчику подходит отец (в нем мы должны узнать черты оленевода
Кьяе, который в будущем спасет Баклакова). Он кланяется Марку и тоже говорит:
- Кьяе.
- Подожди. И ты тоже Кьяе?
Мальчишка тычет пальцем в отца и повторяет:
- Кьяе. Кьяе.
Марк Пугин начинает самозабвенно хохотать:
- Ну, народец! Ну, уморили! Заморочили учителя и рады!
Потихоньку дети тоже начинают улыбаться, посмеиваются взрослые, и,
наконец, все хохочут дружно.
Дальше мы увидим, как в нетерпении рвутся собаки в упряжке, грызутся.
Марк Пугин машет жене и отцу, стоящим в дверях, рукой и понукает собак. Упряжка
срывается с места.
(На этом фоне будет звучать рассказ Баклакова и вместе с родными мы
будем провожать взглядом удаляющуюся в бесконечном белом пространстве тундры
фигурку Пугина.)
- В конце своей жизни Марк Пугин опубликовал книгу своих рассказов.
Рассказы были слабые, потому что сильные страсти и действия были выдуманы им по
рецептам "жуткой романтики". Он не писал о том, как однажды, заблудившись в
тундре, месяц питался мышами, как учил детей писать свинцовыми пулями на
доске, потому что не оказалось карандашей. Он не писал о том, как несколько
месяцев жил с затемненным окном, а прежде чем выйти на улицу, подолгу лежал в
сенях и вслушивался в скрип снега - его мог ожидать выстрел из-за угла. Не писал
о том, как зарабатывал уважение людей побережья, отправившись в одиночку в
шестисоткилометровый перегон, едва научившись ездить на собаках, без карты и
компаса. В Пугине жила яростная потребность мечты, а все, что происходило в
жизни казалось скучным...


Баклаков замолчал и только тут заметил, что давно стоит в
отремонтированной комнате Сергушовой, а она внимательно слушает его с широко
распахнутыми глазами и отчего-то с чуть виноватым видом.
- Марк Пугин умер через пятнадцать лет после высадки на берегу
Территории, сидя на садовой лавочке в Поселке.
- Все это происходило и происходит в другом веке, на другой земле, -
сказала она.
- Езжай в тундру. Людей-то хоть посмотри. У Монголова сейчас кадры. Не
кадры, а шурупы. Молотком не вобьешь, клещами не вытащишь.
- Люди твои, эти самые шурупы, какие-то не такие. Не положено о таких
писать. Надо, чтобы он приехал за романтикой. Чтобы позади и впереди было все
чистенько. Я плохой журналист и не умею иначе.
- Они не гладкие люди, - согласился Сергей. - Они еще тот народ! На
одного святого, вроде Марка Пугина, приходится много тысяч грешников. Но они
первые в тех местах, куда потом будут ехать за романтикой, но чтобы сюда
устремились за той самой романтикой, требовался работяга, чья биография не
годится в святцы, но он честно делал свою работу. В этом и есть его святость.
Баклаков резко замолчал и смутился своей собственной смелой речи.
- Ладно. Пойду. Завтра надо чего-нибудь с мебелью покумекать, а то на
полу, на одном матрасике много не наночуешь. - Он вышел и осторожно прикрыл за
собой дверь, а Сергушова осталась сидеть на свернутом, перевязанном бечевочкой,
матрасе, под голой яркой лампочкой, свисавшей с потолка, отрешенно глядя в
черное окно, за которым ничего не было видно.


Куценко с опустевшим рюкзаком шел к базе Монголова. Мелкий снег падал
на долину Правого Эльгая. Несколько раз Куценко останавливался, сбрасывал легкий
рюкзак и мыл шлих. Лоток моментально леденел, пальцы сводило, но дважды Куценко
вынимал из него обкатанные пластинки золота грамма по полтора. Адъютант Будды
поднимался, снова залезал в лямки рюкзака, вешал на шею винчестер и шел дальше.
Когда он увидел далеко впереди, раскинувшиеся по берегу реки палатки
базы Монголова, он не прибавил шагу, шел также размеренно и неторопливо, даже
чуть вальяжно. А когда его взгляд уцепился за стоящий чуть поодаль вездеход, он
едва заметно, только уголками губ улыбнулся.
Чинков встретил Куценко спокойно, ничем не проявив заинтересованности,
но после того, как адъютант выпил предложенный Седым чай, вышел вместе с ним из
палатки и долго слушал его рассказ, сосредоточенно вперив взгляд в землю.
- Хотел бы я порыться в рюкзаке у Скарабея, - негромко сказал Седой
Кефиру, - узнать, что за секреты у них с Буддой.
- Глаз, у этого Куценко, как у орла, на сто сажень внутрь землю видит,
- по-мальчишески сплюнул сквозь зубы тот. - Всех обскачет, прогнется перед
любимым начальничком. Эх, кому бы достался первый стоящий самородок, да только
не ему.
В этот момент Чинков неожиданно дружески хлопнул Куценко по плечу и они
быстро вернулись к палаткам. По пути Будда призывно махнул рукой дяде Косте,
который возился с вездеходом, достал из своего рюкзака бутылку спирта, плеснул
всем в быстро подставленные кружки и вдруг блеснул удивительно ясной улыбкой:
- Ну, товарищи, за удачу!
Эти слова он сказал так уверенно, что Седой тоже улыбнулся, как мог
светло со своим изуродованным лицом, дядя Костя мелко закивал согласно, а Кефир,
проглотив спирт и зажевав его снегом, брякнул:
- Жестко стелешь начальник. Но жить с тобой можно.


В длинном коридоре второго этажа геологического управления, расставляли
столы для новогоднего вечера, украшали небольшую, поставленную на тумбу, елочку,
с плафонов тоже свисали всякие ленточки, дождики, на стекла налепили снежинок,
собственноручно нарезанных из белой бумаги. В динамике проигрывателя неизвестно
о чем плакало под гитару мексиканское трио.
К зданию управления, по свежевыпавшему снегу, под выяснившимся звездным
небом, стали собираться смеющиеся шумные парочки и компании.
Преобразившиеся тундровики: в дорогих модных костюмах, хороших туфлях,
выбритые, отчего многих с непривычки просто трудно было узнать, радостно
приветствовали друг друга, обнимались, шутили. Заходили степенные женатики, и
через чур шумные и суетливые парни с подругами, кто-то вваливался мужскими
компаниями. (Мы будем узнавать в приходящих уже знакомых нам героев).
Одними из последних появились Баклаков с Сергушовой, они зашли не под
ручку, а так, будто случайно встретились около дверей, но Сергей, хоть и
неловко, но помог девушке снять пальто, сели они тоже врозь: Баклакова зазвал к
себе Гурин, а Сергушова нашла приятельницу.
Во главе стола восседал Чинков, улыбчивый и благодушный, как отец
огромного дружного семейства. Когда все сели, он знаком попросил убавить
музыку и наполнить рюмки, поднялся, чуть придавив своей темной грузной фигурой
застолье и высоким голосом произнес:
- Уважаемые коллеги! Прежде всего позвольте поблагодарить за работу, за
уже проделанную работу и сразу заговорить о будущем. Открытие месторождения это
всегда смесь случайностей и логики. Но всякое истинное месторождение открывается
только тогда, когда созрела потребность в нем. Стране требовалось олово, и оно
было открыто на территории. Честь и хвала. Сейчас созрела необходимость в золоте
Территории. Следовательно, мы обязаны его обнаружить. Вывод: вам было тяжело в
минувшем сезоне, в минувшем году, в будущем будет тяжелее вдвое. Предлагаю тост
за удачу и за тех, кто будущим летом будет в тундре.
Чинков выпил стоя, так получилось, что все встали. Был минутный шум,
стук посуды и настала тишина. Сидели недвижимо за столами, заставленными
бутылками и едой.
- Всюду, где собигается больше тгех геологов, надо вешать лозунг: " К
чегтям газговогы о габоте", - постарался разрядить обстановку Богода. - У
нас техсовет или вечег отдохновения? Новый год все-таки.
- И в самом деле, - поддержали его несколько голосов, - наливай,
мужики!
Зазвякала посуда, возник легкий шумок, говор, кое-где смех, снова
заиграла музыка. Вечер вошел в нормальное русло.
Вскоре парочки уже танцевали под мексиканские и аргентинские ритмы,
подвыпившие мужики скинули вместе с пиджаками напускную степенность,
рассказывали что-то друг другу активно жестикулируя, иные - курили на лестничной
площадке и тоже вели разговоры:
- Лежим мы нынче в палатке, - рассказывал Салахов Малышу, - угля нет,
солярка на исходе, погода дует...
Мимо них проскользнул Куценко, подошел к Чинкову, прошептал что-то,
склонившись, и они незаметно вдвоем удалились.
- Что это за дама прибыла с тобой? - спросил Гурин Баклакова,
заинтересованно поглядывая через очки на Сергушову.
- Так, журналистка одна, - нехотя ответил Сергей.
- Ну, если так, то ты не будешь возражать против нашего совместного с
ней танца.
Баклаков хотел что-то возразить, но осекся. Он видел, как Гурин подошел
к Сергушовой, сказал ей и ее приятельнице что-то, отчего девушки сразу
рассмеялись, а через полминуты уже держал журналистку в легких объятиях танца,
беспрестанно рассказывая ей на ушко что-то веселое.
Сергей затосковал, поднялся с места и присоединился к компании, во
главе которой был Монголов.
- Мухлюет Будда, - говорил последний, - за нашей спиной идет какая-то
кабинетная борьба. Без нас прикрывают управление, без нас меняют направление
работы. У нас была простая и ясная жизнь, а теперь все запуталось... А, ладно,
давайте выпьем.
Налили каждый себе, что хотел: спирт, шампанское, коньяк. Выпили, и
Монголов продолжил:
- Ладно, выясним все до конца, Иначе эта глупая желтая тень золота
Территории будет преследовать нас долгие годы. Я не верю в это золото, но
использую весь свой опыт. Это как нарыв. Либо вскрыть, либо мучиться дальше.
- Либо скинуть Чинкова, либо мучиться с ним дальше, - усмехнувшись
добавил сильно выпивший Жора Апрятин.
Баклаков тоскующим взглядом окинул зал - тундровики беззаботно
веселились: откуда-то среди танцующих возник Дед Мороз, в котором он по черным
глазам узнал Салахова, как мог лихо на своих протезах отплясывал Богода, уснувшего
в тарелке Ваську Феникса потихоньку вынесли из зала в пустой кабинет, уложили на
стулья досыпать, Гурин с Сергушовой куда-то исчезли. Только хронически печальный
Рубинчик скучно и одиноко сидел за столом.
Внезапно в стену управления что-то глухо стукнуло и тотчас заныли,
задребезжали стекла в торце коридора, страшно завыл ветер. Замигал свет.
- Господи благослови! - сказал кто-то.
- Третий "южак" за эту зиму, - почему-то посмотрев на Деда Мороза,
констатировал Монголов, поднялся над застольем и громко объявил.- Женщинам и
семейным предлагаю разойтись по домам. Молодежь может оставаться.
Парочки стали постепенно расходиться. Баклаков бросился искать среди
них Гурина с Сергушовой, но их нигде не было. Тогда он накинул полушубок,
натянул шапку, выскочил на улицу. Небо было по-прежнему ясным и звездным, но
дикой силы ветер сдувал с крыш снег, поднимал его с земли, кружил, вьюжил.
Баклаков постоял какое-то время около дверей, его толкали выходящие,
кто-то окликнул:
- Идешь, или нет? По пути ведь, - человек махнул рукой и поспешил
прочь.
Сергей бессознательно поплелся куда-то, одной рукой придерживая на
голове шапку, а другой - раздувающиеся на ветру полы полушубка. Остановился.
Ветер сбивал с ног. Баклаков быстро вернулся в управление, разделся, снова сел
за стол, налил себе полкружки спирта, залпом выпил и сидел, ссутулившись, зажав
между коленями ладони, похожий на беспричинно обиженного мальчишку.



Кефир выскочил от Тряпошной Ноги, находу благодаря и пряча под
полушубком бутыль с самогоном, поскальзываясь, придерживая выпивку, он пробежал
по коробам теплоцентралей, нырнул в подворотню, пробрался через дыру в заборе и
влетел в мрачную хибару, где за столом, среди опустошенных бутылок и консервных
банок, спал Седой. Кефир скинул полушубок, растолкал Седого, стукнул перед ним
об стол бутылью:
- Во, добыл!
Седой мутно посмотрел на спиртное. Кефир сгреб пустые бутылки,
повыбрасывал их в окно, подошел к видавшему виды проигрывателю, который стоял
на еле живой тумбочке, вместо одной ножки у которой был подставлен кирпич, обтер
об свитер руки и аккуратно поставил пластинку.
- У Че-ерно-ого мо-оря-а-а, - запел голос Утесова.
Кефир пихнул в плечо вновь задремавшего Седого:
- Але, гараж, просыпайся, переходим к водным процедурам! - Он наполнил
кружки, но только они собрались выпить, как в хибару ввалился румяный,
пышущий трезвостью и силой, Малыш.
- Здорово, красавцы!
Кефир молча налил ему в кружку спиртного и протянул.
- Эге-ге-ге! - воскликнул Малыш. - Да вы второй месяц, как фантики.
То-то я иду, смотрю, что за груда под окном, а то бутылки пустые. Та-ак. Сами
протрезвеем или в снег головой окунуть?
- Да погоди ты, - хриплым голосом сказал Седой, - послушай, как поет. -
Он подпер ладонью рваную щеку, в глазах его блеснула пьяная слеза.
- В цветущих акациях го-ород... - заливался проигрыватель.
- Не нарушай тихий быт мирных тружеников, - заплетающимся языком
посоветовал Кефир. - Раздели с ними скромную трапезу.
Малыш бесшумно встал, сгреб Кефира в охапку и, не взирая на его слабое
сопротивление и крики возмущения, вынес на улицу и действительно воткнул головой
в сугроб. Когда он вошел в хибару за Седым, тот сидел прямо, словно проглотив
кол.
- Все понял, - сказал он совершенно трезвым голосом, поднялся, стянул с
себя свитер, показав тело в бесчисленных татуировках, выскочил из дома и стал
быстро растирать тело снегом, глубоко дыша и поухивая.
Скоро взбодренные шурфовщики внимательно слушали вдохновенную речь
Малыша:
-...все лето попадались знаки, районы поиска точно определены. Через
десять дней приступим к взрывным работам. Завтра, трезвехонькие, явитесь в
управление, получите груз и послезавтра в долину Эльгая - ставить палатки.
Малыш поднялся с табуретки, одел шапку, взял со стола бутылку с
самогоном.
- Только ради протрезвления души и тела, - молитвенно протянул к нему
пустую кружку Кефир.
Малыш вздохнул, налил в две кружки по половине, остальное забрал с
собой и ушел.
Седой и Кефир сиротливо сидели над полупустыми кружками. Утесов пел про
корову.


Баклаков выходил из магазина, когда столкнулся с Сергушовой:
- О-о! Куда ты пропал? Почему не заходишь? - из-под пухового платка
торчал только напудренный нос.
- Недосуг все, - отвел Сергей глаза в сторону, - отчет писал.
- Заходи, - пожала она его руку, - мне Гурин такие полочки сочинил и
стол тоже. Загляденье!
Баклаков кивнул и поспешно сбежал с крыльца магазина.
Вечером, когда он сидел над картой, к нему ввалился сильно выпивший
Гурин с двумя бутылками шампанского:
- Давай оросим душу. Посмотрим на жизнь сквозь вино.
Баклаков нехотя принял от него кружку с выпивкой, а когда заметил, что
Гурин не смотрит на него, незаметно отставил шампанское.
- Хочешь совет? - спросил вдруг Гурин. - Выбрось карту с рисовкой
Монголова. Это плоская карта. Без мысли и без гипотезы. Вылезь за ваш дурацкий
планшет. Если понадобится - бери всю Территорию. Запусти змия сомнения. Я хочу
видеть наш техсовет проснувшимся. Когда-нибудь вознесешь молитву за
грешника Гурина.
Баклаков пожал плечами.
Гурин помолчал и вдруг снова сказал:
- А ты знаешь, наша приятельница под платьем не такая худышка, как это
можно подумать. Вовсе даже наоборот.
Глаза у Гурина были совершенно пустые. Сергей встал и очень сильно
ударил его. Тот упал на пол, сел, обхватил руками голову, сплюнул кровь.
- А ее мне жалко, - сказал Баклаков. - Она никак не может найти себя.
Как женщина, как человек, в конце концов как журналист...
Сергей вышел. Гурин остался сидеть на полу, все с тем же пустым
взглядом, также держась за голову.



Кефир и Седой снова работали в паре. Пока один бил копьевидным ломиком
бурку в глубине шурфа, второй курил или тащил от другого шурфа вороток на
салазках.
Кефир, стоя одной ногой в бадье, опустился в шурф и долбил бурку, время
от времени вычерпывая грунт большой ложкой на деревянной ручке. Свет от свечи
был скудным, посверкивали кристаллы льда на стенах шурфа. Наверху заскрипел
снег, и кусок мерзлого грунта запрыгал по стенкам, ударил Кефира в плечо. Он
ругнулся, но тут лом стукнулся обо что-то непривычное, Кефир нагнулся и поднял
гладкий окатыш величиной чуть меньше куриного яйца. На боку окатыша отсвечивала
блескучая полоска. Кефир покидал самородок из руки в руку, вздохнул и вдруг
резко развеселился:
- Се-е-до-ой!.. В душу в твою, в ребра! Держи-и!
Сверху, крохотная на таком расстоянии нависла голова Седого в лохматой
шапке.
- Что базлаешь?
- Держи, дура! - Кефир, изогнувшись, запулил в небо кусок золота.
Голова исчезла. Сам Кефир отпрыгнул в сторону и прикрыл голову лопатой.
Вверху заскрипел снег, в просвете возникла голова:
- Там еще нет?
- Может, у тебя глаз счастливый, спускайся,- хитро сощурился Кефир.
Седой помог ему выбраться. Вместе они снова стали рассматривать
самородок. В тундре было тихо, стоял серый рассвет полярной ночи, внезапно
из-под куста выпорхнул куропач и закеркал, закричал.
- Чтоб тебя чахотка! - заругался Кефир. - Весну предвидишь?
Кефир запустил самородком в куропача, но промахнулся сантиметров на
пять. Куропач возмущенно крикнул и отбежал.
- Дай я, - Седой побежал к самородку, тоже швырнул в куропача, не
попал, так они покидали еще, пока птица не отлетела на увал, откуда кричала
совсем возмущенно.
- Однако, обмыть надо! - воскликнул, наконец, Кефир, подобрал самородок.
- Айда к Монголову!
Оба шурфовщика возбужденно обсуждая находку двинулись к палаткам,
шутливо толкаясь по пути, как мальчишки, роняя и наперегонки поднимая
самородок.



Над Поселком стало появляться бледное солнце. На обдутых зимними
ветрами улицах лез в глаза всякий хлам: выброшенные валенки, сапоги, консервные
банки, бутылки, застрявшие с Октябрьских праздников лозунги, обшарпанные и
оборванные непогодой, неприкаянно болтались на облезлых стенах домов. Сугробы
соединяли дома вровень с крышами, в снегу были пробиты тоннели.
Бог Огня в одиночестве бродил по берегу бухты, он долго смотрел на
белую гладь, ноздри его при этом хищно раздувались, в глазах поблескивал дикий
огонек. Он нашел на берегу несколько дощечек от сломанных ящиков, вытащил из
кармана смятую газету. Через секунду от кучки деревяшек повалил дымок, а затем и
хрупкое пламя обозначило маленький костерок. Бог Огня присел рядом на корточках.
протянул к огню руки и закрыл глаза. Но через мгновение его словно подбросило:
он вскочил, и на кривых спотыкающихся ногах побежал куда-то.
Бог Огня быстрым неловким шагом ходил по улицам Поселка, пролезал через
сугробы, натыкаясь на стены домов. Полушубок горбом надулся на его спине,
уши кожаной шапки странно топорщились к верху, руки жили отдельной жизнью
от тела: размахивали невпопад. Около одной из стен он снова опустился на
корточки, извлек из разбухших карманов несколько дощечек, палочек, бумагу,
разжег костерок. Сидел, откинувшись спиной на стену, протянув к огню ладони.
Через секунду все повторилось: он вскочил и на подгибающихся ногах, с
диким взглядом побрел куда-то. Но тут на него наткнулся милиционер:
- Что? Разве весна уже близко, Бог Огня? - спросил он совершенно
беззлобно, а даже жалостливо. - Пойдем-ка, дорогой, у меня переночуешь.
Бог Огня, опустив голову, послушно поплелся за милиционером. Тот
привел его в отделение:
- Однако, весна скоро, мужики, - усмехнулся дежурный, завидев
арестованного. Бога Огня поместили в КПЗ. Он также покорно лег прямо в
полушубке на нары и остановившимся взглядом уставился в серую стену.
Утром дверь камеры ржаво проскрежетала, и на пороге возник Салахов
напару с вчерашним милиционером:
- Прохлаждаешься? - весело спросил прораб. - А работать когда? Детишек
на ноги поднимать когда? Забыл про Мишку с Тоськой?
Бог Огня сел на нарах, с неподдельным отчаянием взглянул на
улыбающегося Салахова.
- Ты это про что, Александр Петрович? - с искренним удивлением спросил
милиционер. - Какие детишки! Да у него отродясь никого не было, ни жены, ни
детей. - Милиционер, усмехаясь, покачал головой.
Улыбка сползла с лица Салахова, а Бог Огня вдруг скукожился на нарах,
словно хотел спрятаться, стянул с головы шапку и уткнулся в нее лицом.
Салахов почти ненавидяще зыркнул на милиционера.
- Ладно, пойдем, - вновь обратился он к Богу Огня. - Жора задание дал.
В тундру нас забрасывают: место для шурфовщиков выбрать, палатки поставить.
Тот послушно одел шапку, покорным теленком поплелся за Салаховым.
Когда они шли по улице, Салахов не оборачиваясь сказал:
- Ты это, не хандри... Главное, мечта у тебя есть. Значит, и будет все,
и дом, и Мишка с Тоськой. Главное, сам верь, а там...
Бог Огня на секунду остановился, вытащил из кармана полушубка коробок
спичек, чиркнул одной по боку и тут же сунул разгоревшееся пламя в приоткрытый
коробок. Тот вспыхнул мгновенным фейерверком, задымил. Бог Огня отшвырнул
сгоревшие спички в сугроб, улыбнулся совсем по-детски и побежал догонять
Салахова.



На аэродроме Жора Апрятин уже руководил погрузкой. Погрузили брезент,
деревянные рейки, спальные мешки, ящики с гвоздями.
- А места-то еще полно, - сказал Апрятин Салахову, осматриваясь в
самолете. - Давай-ка и взрывчатку с этим рейсом, все меньше летать.
- Ты что, начальник, - ужаснулся прораб, - взрывчатку с детонаторами в
одном транспорте, подсудное дело...
- Опасаешься раньше времени к богу попасть? - перебил его Жора и
воинственно поправил на поясе кобуру с пистолетом. - Давай я вместо тебя полечу.
Так и эдак. Трусишь?
Вдвоем они быстро перетаскали с ближнего склада ящики с взрывчаткой,
ящик с детонаторами спрятали под брезент, и Салахов сел поверх него.
- Начальник! - окликнул Апрятина бортмеханик. - Ты самолет с ишаком не
путаешь? Это на ишака можно грузить все, что вздумается.
Жора нервно закусил губу, и тут увидел Бога Огня, который пер на себе
большущий рюкзак:
- Это еще что? - спросил он резко.
- Жратва, - вытирая лоб шапкой ответил Бог Огня. - В тундре всякое
может быть. Прошлый год я этого самолета ждал, пока...
- К черту! - приказал Жора. - Ты не жрать летишь, а палатки ставить.
Через двое суток за вами придет самолет. Головой отвечаю. - С этими словами он
стащил с насупившегося рабочего рюкзак.
Пока самолет выруливал на взлетную полосу, пока набирал скорость и
взлетал Жора с невероятным напряжением следил за ним.


Баклаков зашел в кабинет Гурина и без предисловия начал:
- Чинков предложил нам обобщающий кольцевой маршрут. Составь карту. Я
займусь текстом проекта и сметой.
- Стари-и-ик! - насмешливо ответил Гурин. - Я ведь еще не дал согласия
участвовать в твоем харакири.
- Объясняйся с Буддой. Или иди к черту.
- Стари-и-ик! - продолжал Гурин, насмешливо поглядывая поверх очков. -
Но я ведь и не отказываюсь. Я - японец в душе. Одинокий буддийский монах под
дырявым зонтиком - это я...
- Кончай треп. Да или нет?
- Как начальник ты не подарочек, нет у тебя такта и руководящего ума
тоже не видно.
Баклаков хотел сказать что-то резкое, но Гурин его перебил:
- Но. Но работать с тобой можно. Я что-то зажирел. И чувствую, что
скоро мне на крыло. Хочу оставить память на Территории. Согласен, начальник!
- Про сто не мог согласиться? - раздраженно спросил Сергей.
- Просто всегда скушно.
- Давай договоримся, Доктор, нам вместе работать и об отношениях
придется забыть до осени. Если очень припечет, потолкуй о том, какая я сволочь
со спальным мешком. Договорились?
Гурин картинно поднял руки вверх, как бы говоря "сдаюсь", но глаза его,
несмотря на улыбку, недобро светились через очки.



Пока рабочие закатывали в грузовой отсек самолета бочки, круглолицый,
веселый и шумный здоровяк пилот Боря Бардыкин несколько раз взглянул на хмурого
Баклакова, который сидел позади него и, наконец не выдержав, сказал:
- Ек-коморок, ничего с нами случиться не может! Все, ек-коморок, в
полном ажуре. Хочешь расскажу, как прошлый год в Коктебеле я с одной балериной.
Про имя, конечно, молчу. - Баклаков мрачно посмотрел на него. - Не веришь,
ек-коморок? Ну и дурак, Серега! Я в тебе хочу пробудить интерес к жизни. Один
раз живем, и когда-то взлетаем в последний раз.
- Давай, лучше, еще раз маршрут уточним, - перебил его Баклаков,
разворачивая карту, - тут и тут сбрасываем по три бочки солярки и по одной с
провизией.
Когда они выворачивали с рулетной дорожки, Баклаков увидел мчавшуюся
вдогонку машину и человека в кузове, который стоял, держась за кабину, и махал
им рукой. Но Боря дал газ и взлетел вкось взлетной полосы.
Остановить самолет пытался Жора Апрятин. Когда он понял, что опоздал,
то с отчаянной злостью влепил кулаком по крыше грузовика, и тот резко
остановился.
За день облетели маршрут, сбросили бочки. Когда рабочий заглянул в
кабину, чтобы сказать, что работа закончена, Боря весело спросил:
- Ну, ек-коморок, хватит на сегодня?
- Неприделанное дельце, - устало, но тоже весело отозвался Баклаков, -
в колхозном поселке нужно Куценко забрать и домой.
- Ну, даешь, ек-коморок! Что ж сразу не предупредил?
- Чтобы ты не лихачил, ек-коморок! - передразнил его Баклаков. - По
пути ведь, рули.
К колхозному поселку они подлетели, когда на снег уже легли синие тени.
Сверху виднелось тупое острие низкого мыса, окаймленное синей грядой торосов. На
самом конце мыса, как спичечные коробки, стояли игрушечные домики, а поодаль -
округлые конусы яранг.
Пилот заложил лихой вираж, опустил подкрылки и резко пошел на посадку.
Лыжи коснулись снега, самолет запрыгал, в кабине резко потемнело, и Баклаков
врезался лбом в приборную доску. Рука Бардыкина с силой отшвырнула его назад. И
все стало тихо. У Баклакова по лицу текла кровь.
- Тень, ек-коморок, - печально сказал Боря. - Соображаешь, язви его в
посадку? Глянь! - Сергей увидел покореженный винт. - Такие дела. Кукуем.
- Все-таки пешком надежнее, Боря, - сказал Баклаков, зажав ладонью лоб.
- Лоб целый и вообще.
- За лоб ты сейчас спасибо скажешь. Тут медсестра, м-м-м.., - заманчиво
промычал Бардыкин и вздохнул. - На! Прижми, пока все не вытекло. - Он протянул
Сергею платок.
Самолет окружили детишки в кухлянках, торбазах, потом подошли и
взрослые. Бардыкин тут был своим.
- Пойду, отобью эрдэ! - В окружении толпы пилот ушел.
Баклакова кто-то потянул за рукав. Он скосил глаза и заметил крохотного
темноглазого пацана в росомашьей шапке.
- Что тебе? - тихо спросил Баклаков.
- На медпункт. Приказано, - почему-то шепотом сказал пацан и опять
потянул его за рукав.
Баклаков покорно пошел за ним и увидел квадратную фигуру Куценко,
спешившего навстречу к нему.
- Все сделал. Сегодня утром вернулись, - тонко крикнул он еще издали. -
Думал, не прилетите.
- Прилетели и сели, как видишь.
- Ай те жалость какая произошла. Разреши? - Куценко отнял окровавленный
платок ото лба Баклакова. - Глаз целый, кость торчит, распороло сильно. Лучше
снег прикладывай. Кровь всосет и охладит. - Куценко валенком вытоптал кусок
снега и протянул Баклакову.
- Иди, Алексеич, на рацию, сообщи, что застрял. Мутит меня что-то, -
сказал Баклаков, мальчишка снова потянул его на медпункт.



Баклаков лежал в крохотной выкрашенной белой масляной краской
комнатушке фельдшерского пункта с перебинтованной головой, с закрытыми
глазами. Откуда-то со стороны коридора слышался журчащий басок Бардыкина и
девичий смех. Дверь в комнатушку едва слышно скрипнула, Сергей открыл глаза и
увидел Тамару.
Внучка оленевода Кьяе ласково улыбнулась ему и осторожно присела рядом
на стул. Они молча смотрели друг на друга, потом девушка сказала:
- Буря поднялась. Самолет за вами не скоро придет. - Она снова
замолчала.
- Это же хорошо! - звонко сказал Баклаков и лихо сел на кровати, но
голова его тут же закружилась, и он прилег обратно. - Извини. Ты откуда тут?
- Я учусь здесь. Я рассказывала, - смущенно опустила Тамара глаза. - В
десятом.
Повисла неловкая пауза. Оба не знали о чем говорить. Слышно было, как
завывают за окном ездовые собаки. Они затихали, но одна все продолжала
жаловаться, потом тихо повизгивала, и все стихло.
Внезапно в комнатушке погас свет.
- Электростанция свет отключила, - почему-то дрогнувшим голосом сказала
Тамара. - Пойду свечку попрошу.
- У вас в непогоду всегда свет отключают? - спросил Сергей и удержал
Тамару за руку.
- Бывает, ветром провода оборвет, тогда долго в темноте сидим. - Тамара
убрала руку и, вставая, снова сказала. - Пойду свечку попрошу.
Она вышла и вернулась уже со светом. Поставила свечу в стакан на
тумбочку в изголовье кровати Баклакова. Снова села рядом. Снова они замолчали.
- Что же ты все молчишь и молчишь? - очень по-доброму спросил Сергей.
- Давно вас не видела. - Она подумала и добавила тише. - Думала, что и
не увижу.
Сергей рассмеялся открыто и радостно:
- А вот увидела, увидела же? Мы никогда не знаем как и что, думаешь:
вот, авария, клизма без механизма! Плохо. А оказывается хорошо. Встретились.
Его оживление передалось Тамаре:
- А я хотела вам письмо написать в Поселок, даже открытку на Новый год
купила и почему-то не отправила.
- И зря! Знаешь, как бы я был рад. И как кстати пришлась бы твоя
открытка. Ты рассказывай, рассказывай, я слушать буду. Только глаза закрою,
ладно? А то голова кружится.
Он прикрыл глаза, но все улыбался, слушая Тамарин рассказ:
- Мне всегда жалко деда одного в тундре оставлять. Когда уезжаю - плачу
всю дорогу, а он сердится...
Баклаков улыбался и то ли во сне, то ли в каком-то полубреду ему
вспоминалось лето, юрта Кьяе. Он снова видел девичью спину Тамары, ее взгляд
вполоборота, ее острую грудь, подрагивающую под рубашкой в такт шлепков по
желтому тесту. И как он уходил к Кетунгскому нагорью, оставляя за спиной
одинокую ярангу и старика-оленевода.



Бледный, осунувшийся Жора Апрятин стоял перед Чинковым и осипшим от
напряжения голосом докладывал:
- ...четыре дня стояла нелетная погода, сейчас я
узнал, что самолет Баклакова потерпел аварию на мысе Баннерса. Второй
самолет на смене двигателя. Последний - ушел санитарным рейсом и тоже застрял
в пургу. Мои люди восьмой день в тундре, без топлива и питания.
Слушая его, Чинков долго и томительно смотрел на стол перед собой.
Темные с пухлыми пальцами руки его уперлись в кресло, как будто Будда собирался
встать:
- Так что же вы ждете? - спросил он наконец.
- Не было погоды. Сейчас нет самолета.
- Вы верите в бога, Апрятин?
- Не знаю. Но в эти дни я молился.
- Молитесь и дальше. Я много думал о вас, Апрятин. По просьбе Отто
Яновича Калдиня. И не мог решить, что с вами делать. Сейчас я проверю вашу
везучесть. Если вы человек везучий - я оставлю вас начальником партии. Если же
вы неудачник и ваши люди погибли - я вас отдам под суд и вышвырну из геологии
навсегда. Идите на рацию и передайте от моего имени радиограмму в Город о том,
что срочно нужен самолет АН-2 на лыжах. И молитесь, молитесь, Апрятин, вашему
богу.
Вместе с Апрятиным полетел сам Чинков, Богода, милиционер и двое
рабочих.
Самолет сел метрах в трехстах от палатки. Они пошли к ней,
проваливаясь в снегу. Снег около палатки был не тронут и чист, вход заметен
сугробом.
- Или ушли, или умерли, - громко сказал милицейский товарищ.
Никто не решался войти в палатку и в тишине вдруг все услышали тихие
голоса:
- Сил у меня нет. Были бы силы, я бы тебе врезал за то, что...
- А я-то как бы тебе врезал...
Чинков рывком дернул палаточный вход, но полотнище оказалось плотно
застегнутым изнутри. Он протянул назад руку, и Жора ручкой вперед подал ему
финку. Будда просунул лезвие в щель и стал опускать его вниз, перерезая
застежки.
- Свет! - требовательно сказал Чинков и кто-то закинул наверх
полотнище.
У дальней стенки в разных углах лежали в кукулях две высохшие темные
мумии. Из заиндевевших меховых опушек спальных мешков торчали только впалые,
заросшие, острые носы и жутко блестевшие открытые глаза. Когда солнце ворвалось
в палатку, лицо Салахова стало осмысленным: он повернул взгляд, дернул головой
и, уставившись на Будду, прошептал запекшимися губами:
- Мать твою... начальник. Где же ты раньше-то был?
В самолет Салахова и Бога Огня отнесли на руках. Во время полета их
отпаивали из термоса горячим кофе. Они оживились, только у Бога Огня голова все
валилась на бок, и он поддерживал ее рукой.
Жора Апрятин виновато и тревожно смотрел на своих работяг, подливал им
кофе из термоса. В какой-то момент он прислушался к разговору двоих рабочих, что
сидели рядом.
- Эта весна плохая, - говорил один другому, - вот попомни мои слова, в
эту весну Территория свое заберет. Сашка Цыган вынырнул, Бог Огня вынырнул,
значит, будет кто-то другой.
Второй рабочий согласно закивал.
Апрятин застыл с налитой кружкой кофе в одной руке и с термосом в
другой, отрешенно глядя в иллюминатор на белое пространство, тянущееся под
самолетом.



На защиту отчетов в Поселок прилетел Робыкин.
Сидя в кабинете Чинкова, он то скептически, то иронически поглядывал на
очередного докладчика, на Чинкова, отвлекался на разговоры со своим соседом справа.
- ...в долине правого Эльгая установлены базовые палатки, заброшено
продовольствие. Как только прибудет рабочая сила, начинаем бить шурфы, -
закончил свой доклад Апрятин.
- Как вы расцениваете перспективы золотоносности указанного вами
района? - спросил его Робыкин.
- Никак, - сказал Жора и в упор посмотрел на Чинкова.
- Хороший ответ, - вздохнул Робыкин.
Апрятин сел и на его место вышел Баклаков. Он заметил легкий, как бы
поддерживающий кивок Будды и начал:
- Работы проводились по древнему ложу долины реки Эльгая, проложены
длинные шурфовочные линии. Пробы гранитных массивов показали наличие
незначительного количества касситерита. Думаю, что для работы в данном
направлении район не пригоден. Обнаружена линия неглубокого залегания киновари.
Месторождение серьезное, уверен в необходимости проведения более глубоких
поисков...
В этот момент раскрылись двери кабинета и в них возник Монголов.
За Монголовым топал Малыш с фанерным листом на вытянутых руках. На листе лежали
пронумерованные мешочки со шлихами.
Чинков едва заметным жестом велел им остановиться, встал и сказал:
- В отчете инженера Баклакова изложено мнение о возможном для
Территории типе ловушек для золотых россыпей. Как подтверждение взглядов автора
отчета на золотоносность, мы можем продемонстрировать пробы из долины реки
Эльгай.
Малыш хотел положить фанеру на стол Чинкова, но передумал и сунул ее
на стол перед Робыкиным. Последний и его приближенные осмотрели мешочки: в них
был золотой песок с мелкими самородками. В отдельных лежали крупные яйцевидные
самородки с вкраплениями кварца.
Когда улегся шум, встал Робыкин, откашлялся и печально сказал:
- Мы являемся свидетелями уникального, можно сказать, открытия,
ознаменовавшего успех многолетних поисков. Мы видим наконец золото Территории.
Вот оно - перед вами. Открыто новое месторождение. Радостно, товарищи, что
ключевую роль в его открытии сыграл молодой инженер Сергей Александрович
Баклаков...
В коридоре к Баклакову подошел Гурин:
- Поздравляю, стари-и-ик!
- С чем?
- Если ты немедленно перейдешь в Город, из тебя сделают противовес
Будде.
- Ты всегда меня дешево ценил, Доктор, - Баклаков хотел уйти. Но Гурин
пошел рядом, не замолкая.
- Будда подумал, решил рискнуть, добыл деньги на разведку. Баклаков
подумал и придумал тип ловушки для россыпей. Бац - золотая россыпь. Теперь мы
побегаем лето по тундре - бац, золотоносная провинция. Лауреаты появляются
пачками. Газеты пестрят портретами...
Внезапно на лестнице стремительной походкой их нагнал Будда, он
затормозил около Баклакова и, не обращая никакого внимания на Гурина, сказал:
- Если вы, Баклаков, поверили хоть единому слову, сказанному о вас на
техсовете, я вас уволю по статье дураков. Начальник партии обязан верить только
себе и природе. - Чинков также стремительно побежал по лестнице дальше.
- Так то, старик, сам великий Будда дает тебе верный совет, не
зарывайся. Этой странной фразой он хочет уберечь и наставить тебя... Как насчет
по коньячку в честь открытия золотого месторождения?
Баклаков пристально посмотрел в пустые глаза Гурина:
- Выпей с журналисткой, она твой портрет в газете поместит. - Баклаков
быстро сбежал по лестнице.
- Вспомнить бы, кто это такая, - догнала его насмешливая фраза Доктора.



Трактор дяди Кости тащил загруженные до верху сани, вывозил в тундру
поисковую партию Жоры Апрятина. Работяги, забравшиеся в олений мех спальников,
большей частью дремали, кто-то отстраненно наблюдал за природой вокруг.
Грохот дизеля вспугивал зайцев. На перевалах доверчивые горные
куропатки едва не попадали под гусеницы трактора, а куропачи бросались на сани в
безумной самцовской ярости. Трактор пересекал песцовые, оленьи и росомашьи
следы.
Отоспавшись, дядя Костя отправился в обратный путь в одиночку. В его
санях лежали только три бочки солярки, прикрученные тросами к полозьям. Желая
срезать путь, он выскочил на узкую расселину, попав с перевала на наледь, где
река промерзла до дна. Но гусеницы трактора нарушили равновесие. Лед вверху
лопнул с артиллерийским грохотом, и полоса воды валом покатилась к трактору.
Дядя Костя хотел проскочить. Сзади шла вода, по бокам - отвесные борта ущелья,
оставалось убегать только по скользкой, припорошенной снегом наледи. Втянув
впалые щеки, и со свистом прихватывая воздух, дядя Костя дергал рычаги, давил
педаль газа. трактор провалился в подледную пустоту, откуда вода ушла по щели...
Мотор сразу заглох. Надо льдом торчала только крышка кабины. Дядя Костя
закрыл глаза на секунду, потом выскочил из кабины. Полозьями в небо торчали
вздыбленные вверх сани, отполированный на снегу металл полозьев холодно
отсвечивал. Дядя Костя вскарабкался на сани и ухитрился развязать трос на бочке
с соляркой. В сани ударила вода и стала заливать ледяную яму, где был трактор.
Дядя Костя выпихнул на лед бочку, покатил ее вниз, но сверху набежал новый вал,
вода подняла бочку и быстро понесла вниз. Дядя Костя еще рванулся, чтобы
удержать бочку, поскользнулся и упал в воду.
Он выбрел из воды уже почти без сил, еще шел какое-то время, упал в
снег лицом, застыл и больше не двигался. Опустилась ночь, а с ней замела
поземка, завьюжило. Темное пятно среди снежной равнины и скал - тело дядя Кости
- быстро заметало, и снежинки, попадая на оголившиеся почти до локтей руки с
впившимися в снег пальцами, уже не таяли.



Куценко выкладывал защитную стенку из камня вокруг палатки. Валентин,
тот самый парень из барака, где вернувшись из тундры ночевал Баклаков,
чистил только что выловленных в проруби гольцов, ловко орудуя правой рукой без
большого пальца. Гурин и Седой собирались в маршрут. Гурин осматривал крепления
горных лыж.
- Выйдете к холмам Тачин, возьмете пробы в котловине реки... -
разъяснял ему Баклаков. - Плюнь ты на эту технику, замучаешься через километр.
Возьми мои лыжи на валенках и иди, как человек.
Гурин выпрямился и картинно воздел руки к небу:
- Не ведаешь, что говоришь, начальник. Два года я не вставал на горные
лыжи. Что скажут мне загорелые женщины, когда я с глупой пачкой аккредитивов
приеду в Бакуриани или Чимбулак? Женщины назовут меня толстым и старым. Они
скажут, что мне ничего другого не осталось, как писать диссертацию. А я не хочу
быть диссертантом, я хочу быть мужчиной.
- Ладно, - согласился Сергей. - Но доставь мне злобное удовольствие, я
посмотрю, как ты будешь писать свои повороты с рюкзаком за спиной.
- Не доставлю, - хохотнул Гурин, - у меня тяньшанская школа.
И не доставил. С рюкзаком за спиной, описывая плавные дуги, он съехал
на лед реки и завершил все длинной сверхпижонской дугой на слитых воедино лыжах.
- Силен! - с неподдельным восхищением сказал Валька, вместе с
Баклаковым провожающий Гурина взглядом.
Седой уступами спустился вслед за Гуриным и темные точки их быстро
исчезли.


День выдался жаркий, снег очень быстро сделался ноздреватым, в ямках,
остающихся после шагов, накапливалась вода.
Валька разложил костер, и Куценко радостно приблизился к нему:
- У живого огня посидеть, надоело примус обнюхивать.
- Чо хмурый, начальник, скучаешь по грохоту жизни?
- Скучаю по фауне. Целый день, как олень снег копытил. И ни одной
ракушки.
Вдруг метрах в пяти от костра под снежный обрыв тяжко и обессиленно
грохнулся один гусь, за ним второй, третий. Гуси отбежали к краю обрывчика и
настороженно стояли, готовые в тот же момент взлететь. Потом один мягко прикрыл
собой лапки, и тут же улеглись все трое. Они лежали серыми валунами и косили
глаза на людей.
- Правильно говорил Илья Николаевич - страна великих возможностей.
Гуси сами в костер падают. Надо тихонько в палатку перебраться, пущай отдохнут.
На скалистом обрыве недалеко от палаток Баклаков безнадежно крушил
молотком камни. На нем были одеты темные очки, но и они не помогали, глаза
слезились, Сергей то и дело снимал очки, протирал глаза, часто моргал.
Куценко пришел к нему с кружкой холодного чая:
- Промой глаза. Лучше чая лекарства нет при таком снеге.
- Ничего, - отмахнулся Баклаков.
- Снежной слепотой заболеешь, время тратить будем.
Баклаков взял кружку и стал промывать глаза крепким чаем. Глаза слегка
щипало и Сергей беспомощно жмурился.
- Спасибо, Алексеич, болеть сейчас невозможно. Как только Гурин
закончит, будем уходить в горы.
Он проморгался, взглянул вокруг, широко открыв глаза и заметил темную
фигурку, спешащую к базе. Куценко и Баклаков тревожно вгляделись в нее и скоро
узнали в человеке Седого.
Лицо Седого было кумачового цвета, он молча вынул из кармана пистолет и
протянул Баклакову.
- Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, - успел произнести
свою присказку Валька.
- Что произошло? Ну-у? - настороженно спросил Баклаков.
- Инженер ноги сломал. На своих этих агрегатах.
- Как?
- Надо идти. Песцы там шныряют, как крысы. Обгложут инженера.
- А пистолет?
- Отнял для предосторожности. Шибко орет инженер, плачет, - Седой
покачал головой. - Мне бы чифирнуть и можно обратно.
- Беда. - Негромко сказал Сергей. - Беда к нам пришла, Седой.
- Главное спасти-то его как. Пока самолет придет, гангрена начнется.



Снег у палатки, где лежал Гурин, был покрыт песцовыми следами. Из
палатки доносился веселый голос. Гурин бредил, пока они вытаскивали спальный
мешок из палатки и укладывали его на нарты:
- Лечу, - весело говорил Гурин. - Кувыркаюсь!
Лицо его было черным, и черной была невероятно быстро отросшая щетина.
- Лечу! Кувыркаюсь! - кричал Гурин и жутковато улыбался.
По дороге Гурин очнулся и начал кричать на одной ноте. Баклаков и Седой
остановились, влили в раскрытый в крике рот инженера спирта. Гурин немного
повеселел, пот каплями выступил на черном заросшем лице. Он встретился
лихорадочно блестящим взглядом с глазами Баклакова и прохрипел:
- Извини.
- Брось, - ответил Баклаков.
- Извини, - настойчиво повторил Гурин. - Допрыгался я. Извини, если
можешь.
Они снова двинулись.
Гурин стал потихоньку повизгивать, от боли, потом снова закричал.
- Ну почему я не запретил ему брать лыжи, - с досадой говорил Баклаков
Седому. - Если Гурин потеряет ноги, то ему конец. Он не из тех, кто может
остаться человеком без ног.
Седой ничего не ответил, лишь упрямо смотрел вперед и тянул лямку нарт.



На базе у палатки Баклаков увидел Кьяе. Старик сидел прямо на снегу,
вытянув сомкнутые ноги, и улыбался Сергею.
- Кьяе! - выдохнул Баклаков. - Тебя мне бог второй раз посылает!
- Разве за-а-был? - протянул Кьяе и подал, не вставая, сморщенную
ладонь. - А я не забыл. Я все привез: кухлянки, чулки...
- Привез? Ты на оленях? Где олени?
- Там. Они у меня умные. Ягель едят, далеко не уходят.
- Инженер у меня ноги сломал.
- Знаю. Очень плохо. Я в тундру ходил. В тундре травки нарвал,
помогает, чтобы не загнило. - Кьяе запустил руку за вырез кухлянки и вынул пучок
желтой травы.
Гурина снова напоили спиртом. Вытащили из спального мешка. Баклаков
разрезал шнуровку на ботинках и выкинул ботинки из палатки. Разрезал штаны.
Переломы были закрытые, ниже колен. Куценко примотал ему на обе ноги дощечки от
консервных ящиков, и Гурина снова затолкали в спальный мешок.
Кьяе подогнал нарты, инженера положили на них, примотали веревками.
Олени с места взяли разгон, Кьяе не успел даже выехать за поворот, как
нарта попала на заструги, и Гурин начал кричать. Олени, испуганные его криком,
понесли еще быстрее, нарта прыгала и Гурин кричал.



Вербованные сходили по самолетному трапу или просто прыгали в кузов
аэрофлотского грузовика, подкатившего к борту, обалдевшие от полета, от перемены
образа жизни, от вида диких краев. Перед глазами их была пустота: одинокая изба
аэропорта, тонкие мачты радиостанции, два-три оранжевых самолета Полярной
авиации, ровная белая гладь и где-то в безвоздушной недосягаемости черно-белые
горы, синие тени ложбин.
Они сходили в телогрейках, драповых пальто, курточках, полушубках,
валенках, ботинках, кирзовых сапогах, один ослепительно рыжий в несерьезном
пальтеце был в лаковых туфлях.
В фанерном фургоне грузовика, где не было лавочек, они садились прямо
на полу, тесно прижавшись друг к другу. Фургон трясло, ветер выл и задувал во
все щели.
- Жизня, - смерзшимися губами проговорил рыжий.
Никто не отвечал. В щели фургона виднелись черные сопки, фиолетовая
мгла мороза.
В Поселке фургон остановился перед геологическим управлением.
Вербованные на негнущихся от холода ногах выпрыгивали из него и ковыляли в тепло
помещения.
Чинков в это время стоял - руки в карманах брюк - в своем кабинете и
с иронической усмешкой рассматривал вновь прибывших. Куценко с какими-то бумагами
сидел за столом.
- У меня с молодости фотография сохранилась, народу на ней много. Все в
унтах, в меховых куртках. Всех, конечно, не упомнишь, но точно знаю, что двое из
этих людей - погибли, один - стал академиком, я вот - до главного инженера
управления дослужился. Остальные так и остались простыми работягами, канули в
Лету. А эти-то, - Чинков кивнул за окно, - наверное каждый себя героем чувствует,
каждый уже в мыслях по три премии получил...
Куценко молча и преданно смотрел на Будду.
Вербованные выстроились в коридоре у кабинета Богоды. Заходили по одному и
быстро выходили обратно с какими-то листочками в руках.
Рыжий тип в лакированных туфлях растолкал очередь, вальяжно вошел в
кабинет начальника отдела кадров и по-хозяйски уселся на стул около его стола,
осмотрелся и резюмировал:
- А ничего у тебя работенка! Всегда под крышей и полярные надбавки
идут...
- Ты кто такой? - ошалев от такого нахальства, спросил Богода.
- Всемирный администратор, - скромно ответил рыжий.
- Н-ну и к-кадгы! - заикнувшись от возмущения, сказал тот. - Ты почему
такой нахал?
- Я не нахал от природы. Но если я не буду им, то я не буду тем, кем я
должен быть, - резонно ответил рыжий.
Богода спрятал в бороде скользнувшую улыбку:
- Кем же ты должен быть, лодыгь? - уже отмякая спросил он.
- Я должен быть при администрации. Пять дней на выяснение обстановки.
После этого я все могу.
- Что все?!
- Продать, купить, привезти, увезти, сменять, украсть, добыть,
уговорить, обмануть. Вообще все!
- Иди к Губинчику, - махнул рукой Богода. - Пусть ищет тебе пгименение.
- Найдет! - уверенно сказал рыжий, выходя из кабинета. А в коридоре
скомандовал. - А ну-ка в строгую очередь! Работа не пиво, всем хватит.
- Н-ну и кадгы! - вновь восхитился Богода.



Трактор тянул сани с вновь набранными рабочими в тундру, закутанные в
оленьи спальники, одни из них дремали, другие курили, кто-то, внимательно
прищуриваясь, вглядывался в бесконечное белое покрывало тундры или жмурился от
пригревающего солнышка.
В кабине трактора сидел Малыш в собачьей дохе. Он остановил трактор,
мешком вывалился из кабины, подошел к саням:
- Кто что отморозил? - спросил он бодро.
- Терпим, - недружно отозвались те, кто не спал.
- Кр-р-репкий нар-р-родец! - возрадовался Малыш, заскочил в кабину, и
трактор потянул сани дальше.
- Кончилась веселая жизнь, - вяло говорил один из рабочих другому. -
То-то осенью погулял, м-м.
- Начальничек, говорят, крутоват, на целые сутки работы придумает, -
откликался второй. - Ну да тоже хорошо. Кормежка, одежка все готовенькое.
Деньжата не тратишь, прикинь, сколько их к осени-то на книжке накопится.
- Н-да-а, - протянул первый, уже подсчитывая в уме барыш. - Вот тогда
осенью гульнем, так гульнем...
Оба замолчали, мечтательно вглядываясь в синеющие на горизонте сопки.
Трактор тянул сани все дальше, постепенно теряясь среди белизны тундры,
становясь всего лишь маленькой черной точкой на ее чистом покрывале.