Про селёдку, гауптвахту и Лёнькину любовь

Вячеслав Поляков
Одежда промокла, тело начало нестерпимо зудеть. Ну не везёт! Три недели в море без бани – и вдруг такая «ванна»! Да и вообще, будь ты проклята, дыра, порт Владимир!..

…Когда-то на этом островке основали рыболовецкий совхоз, и раньше здесь, видимо, жизнь била ключом. На пирсе стояло много огромных чанов, куда рыбаки сгружали выловленную селёдку. Затем, по каким-то причинам, порт умер, и его территорию решили передать Северному флоту под военно-морскую базу. «Повезло» нашему дивизиону малых противолодочных кораблей и тральщиков – командование приняло решение: силами личного состава, в свободное от выполнения боевых задач время, обустроить причал, а для начала – заколотить смердящие ёмкости досками.
От гражданского статуса в посёлке остались лишь кочегарка, маленький магазинчик да три ссыльные дамы – весьма непривлекательной наружности. В одну-то из них, продавщицу, и влюбился мой подчинённый, матрос Лёнька Грушин, ловелас, любимец женщин и… нашего комдива. Не подумайте чего непристойного. Призывался на флот Лёнька – из Иванова. Он лихо играл на баяне и гитаре, здорово пел, за что и купался на родине в безбрежной любви ткачих, а здесь, на краю земли, без него не обходилось ни одно застолье командования и, конечно же, наши, матросские, посиделки.
Ближе к вечеру, отстояв вахту около трапа, Лёнька отпросился у меня на три – четыре часа в посёлок – навестить возлюбленную. Звал и меня с собой, соблазнял стопроцентной возможностью пригласить её подругу, – дабы «культурно провести время». На мгновение я представил себя в обществе подруги – сразу захотелось заступить на внеочередное дежурство по кораблю…
Конечно, сходить на берег без благословения командования, матросам и старшинскому составу было запрещено. Но мы же не салаги-первогодки – «кто не рискует, тот…». Лёнька ушёл. Быстро смеркалось. Свежий ветерок с моря вдруг разбудил во мне страшный аппетит, а до ужина – ещё как до ДМБ (на сухопутном наречии – до «дембеля»). Мозг пронзила крамольная мысль: «А всё-таки, не воспользоваться ли Лёнькиным предложением? За подругой мадам его уже не побежит, а вот рюмочку-другую и пожрать – это будьте любезны!». Сказано – сделано: мои тяжёлые ботинки загрохотали по трапу.

…Эх, узнать бы, какая сволочь не приколотила, а просто положила две доски, и почему не включён прожектор, освещавший пирс! Возможно, гвоздей не хватило; ну а электрик, увы, давно всем известен, и что он ответит на глупый вопрос – тоже. По самое мужское достоинство стоял я в вонючем, ржавом рассоле, где мирно покоилась селёдка, сгнившая уже месяца три тому назад.
Огляделся. Наверху темнело небо. Вокруг – гладкие, осклизлые стенки чана. Выбраться самостоятельно – невозможно. Я втянул носом воздух – голова сразу закружилась от смрада. Хорошо, что от рождения я дышу ртом, а не носом, – спасибо маме – вот где пригодилась эта аномалия. В голове пульсировали мысли: «Сколько времени мне придётся просидеть здесь, засоленным в ночи? Помочь выбраться может только Лёнька, но когда ещё он будет возвращаться от своей продавщицы? Чёрт, надо было соглашаться сразу, а теперь вот стой тут в обществе разложившихся селёдочных трупиков!».
Главное же, что угнетало, – это леденящая тревога за собственные причинные места: не замаринуются ли они, как баклажаны, в такой концентрации тухлого раствора? Правда, если привстать на мысочки, то крайняя плоть оказывается выше уровня зловонной жижи. Но я же не балерина, чтобы часами танцевать на пуантах! Да, не балерина… Зато я – советский моряк! А это ко многому обязывает. К смекалке, например. Я сдёрнул с плеч бушлатик, свернул его поплотнее – и засунул под ноги. В самый раз! Одной проблемой меньше. Ффу-у-уф!
       Однако мрачные думы не покидали голову: «А как потом отмыться и отстираться? Как сделать это, чтобы никто не узнал? – ведь издеваться будут до самого “ДМБ”». Я гнал прочь эти мысли – сначала надо выбраться…
Сколько прошло времени – час, два или всего каких-нибудь минут 15, – после «селёдочного шока» определить было трудно. Но вот вдалеке послышался звук шагов. Он приближался, передаваясь по деревянному настилу от чана к чану. Слава богу, Лёнька идёт! Я начал громко звать его и вздрогнул от неожиданного эха, усиленного гигантской ёмкостью. Шаги замерли у края чана – я задрал голову вверх. На фоне тёмно-серого неба нарисовалась голова. На меня смотрели глаза присевшего на корточки… помощника командира корабля по политчасти, старшего лейтенанта Железнова…
Две мысли – одна логичная, другая нелепая – одновременно пронзили мозг: «Ну, попа-а-ал!..» и «А какого… он делал в посёлке?».
Старлей скорчил мину:
– Та-а-ак! Йоптыть, старшина, вечно ты куда-нибудь вляпаешься! Что теперь делать будем?
Тут я вспомнил:
– В конце пирса навалены брёвна с досками, там должна быть и лестница.
Железнов порысил за спасательным инвентарём. Когда спустя пять минут я выкарабкался на дощатый настил, старлей в ужасе отскочил метра на два – ближе стоять было невыносимо из-за едкого смрада, источаемого злостным нарушителем воинской дисциплины. Густая жижа медленно стекала с меня, а из-под брюк выскальзывали останки засоленного сельдяного перегноя.
«Если явиться в таком виде на корабль, – рассуждал я про себя, – от жуткой вони все проснутся – к гадалке не ходить. О последствиях лучше и не думать. “Губы” не избежать, это точно, – хотя построить её ещё не успели… Идея!». Я обратился к помполиту:
– Товарищ старший лейтенант, давайте сделаем так: вы берёте робу и ботинки из моего рундучка и приносите сюда. Перед входом в посёлок стоит бывшая контора, которую переделывают под комендатуру. Там есть комнатка, где планируется организовать гауптвахту. Вы, от имени командира корабля, даёте мне суток пять за самовольную отлучку. Я буду обустраивать «губу» и заодно отстирывать форму.
На том и порешили.
…Год спустя старлей Железнов ушёл на повышение в штаб дивизии. Я ожидал со дня на день увольнения в запас. А Лёньке, успевшему к тому времени жениться на своей продавщице и обзавестись ребёнком, оставалось служить ещё полгода. Его, обделённая красотой, жена часто приходила на пирс с детской коляской, брала сынишку на руки и махала Лёньке рукой. Мы подтрунивали над ним, мол, приедешь в Иваново полностью укомплектованным – все твои ткачихи-красавицы в обморок упадут. На что он неизменно отвечал: «Дураки вы, что бы понимали в этой жизни…».