Через полчаса
Илья «Торин» Виноградов
NG, последнему оплоту сюрреализма в этом
шаблонном и безынтересном месте
Рассказ основан на реальных событиях и playлисте
Совет автора: для получения наиболее полного впечатления от рассказа, необходимо прослушать все упомянутые в тексте музыкальные композиции.
***
Моя жизнь катится под откос. Скоро я превращусь в кактус или пучок сельдерея. Система затягивает меня, превращает в своего раба. Уже второй месяц каждый день одно и то же. Подъём - по будильнику, в 6.40, скудный завтрак – никогда не тянет жрать утром. Затем я цепляю на себя доспехи хорошего студента – и в универ.
Меня интересует, почему я не могу хоть изредка делать то, что хочется, а не то, что должно? Университет странный магнитом притягивает меня, заставляет каждое утро проделывать это тридцатиминутное путешествие, в котором меня поддерживает единственный боевой товарищ – мой телефон.
Тот, кто думает, что телефон только для того, чтобы звонить, сильно ошибается. Раньше у меня такой и был. Дополнительной функцией у него было открывание пивных бутылок разъемом для зарядного устройства. Но и её я не использовал. Но, слава небесам, теперь у меня есть новый телефон, стоимостью 8000 руб., пригодный для выхода в И-нет, для фото- и видеосъёмки, для редактирования снятого и для ещё много, много чего. Всем этим я не пользуюсь. Меня привлекает лишь МР3-плэйер и карта памяти, вмещающая столько музыки, сколько мне нужно на дорогу до универа.
Сегодня я втыкаю в него провод гарнитуры, вставляю наушники в голову. На улице - -5. До начала – 31 минута. Успею наверняка. Я надуваю легкую ветровку, под ней – футболка. Замёрзну насмерть, простужусь – может это и к лучшему?
***
Я выхожу во двор и нажимаю кнопку play. Небо ещё тёмное, зловещие аккорды задают ритм переставляния ног, рождая попутно тревогу в маленькой душе. Агата Кристи, «Чёрная луна».
Под тёмные переливы мелодии, знакомой с самого глубокого детства, выхожу на улицу. Ветер продувает до костей, становится жутко холодно. Отлично, у меня есть шанс.
Голос в наушниках поёт о любви и сердце, звёздах и луне. Скоро рассвет, луны, конечно, уже не видно. Звёзд тем более. Да и не до любви мне сейчас – цель чётко определена. Владычеству Системы должен придти конец. Немного страшно, поджилки начинают предательски трястись. Я пытаюсь не думать, погружаясь в музыку по самое горло.
Выхожу к светофору – гаснут фонари. Утро наступило официально. Перехожу дорогу, подпевая про себя Агате и шевеля беззвучно губами. Прохожие смотрят на меня, как на пациента.
Слишком тихо, слышны звуки улицы. Нужно больше звука! Давлю кнопку на телефоне – и так максимум. Хотя – не-ет! Сегодня я всё могу. Одно волевое усилие – и звук становится громче, заполняя собой всю голову. Наверное, её даже начинают слышать прохожие.
Чёрная луна обрывается, лишь я подхожу к магазину, в котором в средней школе мои друзья покупали сигареты поштучно. Душит приступ кашля, заставляя согнуться над мокрым асфальтом. Из телефона, тем временем, течёт новая композиция – After Dark, саундтрек к фильму «От заката до рассвета». Действительно, до рассвета недалеко.
Под переливы гитарных аккордов прохожу мимо родной школы, замечая, что у пожилой женщины, идущей рядом – клыки. У мальчика-первоклассника – тоже. Юноша гоповатого вида смотрит на меня с плотоядным интересом. Мне нет до этих вампиров никакого дела. При попытке укусить меня за шею сзади просто скрещиваю пальцы, и вампир с шипением растворяется. Голос в наушниках стонет, очередной порыв ветра остужает раскалённую голову. Температура, так я и знал. Наверное 38 или около того.
Ещё один кровосос, засевший на рекламном щите, шипит и размахивает когтистой лапой. Я резко вскидываю правую руку, согнутую в локте со сжатыми в кулак пальцами, одновременно перемещая левую руку на локоть правой, перпендикулярно ей. Получается неприличный жест, но, по сути – крест. Вампир сгорает, музыка в телефоне прекращается, чуть-чуть продолжаясь звуком хвоста гремучей змеи, солнце выползает из-за ЗАГСа, прохожие перестают сомневаться в моей невменяемости. Плевать. Главное вампиры исчезли – попрятались от солнца. Делаю музыку ещё погромче. Тем более что начинается другой саундтрек – к фильму «Криминальное чтиво». Называется Bullwinkle, часть вторая.
Бодрым шагом выхожу к большому торговому центру, через дорогу – ЗАГС. С первыми же аккордами перестаю ощущать холод – только боль. Будто лёгкие выжигают паяльной лампой. Ну что ж, пора бы уже. Музыканты в телефоне творят чудеса, в сотый раз выдавая мне шедевр жанра блюз. Или джаз, или ещё что-нибудь – мне плевать, я не разбираюсь в этих глупых различиях. Просто очень хорошая музыка, закрывающая меня с головой сочетанием небрежных гитарных аккордов, чёткой бас-гитары и магического саксофона.
Прохожие, слыша звуки из моих наушников, очень органично вытаскивают из-под одежды пистолеты. Один за другим на свет появляются револьверы, кольты, смит-вессоны и прочие произведения убийственного искусства. Каждый – от мала до велика – начинает бессистемно палить через дорогу в прохожих у ЗАГСа. Те отвечают симметрично. Перестрелка идёт полным ходом, пара пуль свистит возле моей головы. Я жду светофора, а тем временем у припаркованных машин осыпаются стёкла, кровь из многочисленных ран течёт ручьем по грязному асфальту. Причём выстрелов не слышно, в голове - только музыка. У маленькой девочки лет пяти заканчиваются патроны в её ТТ, и она пытается убежать. Но её папочка не дремлет и выпускает пулю ей в затылок. Вакханалия приближается к концу, многие участники начинают раздавать контрольные выстрелы недобитым противникам и предупредительные – случайным свидетелям.
Прекрасная сцена, жаль, что я уже зашёл за угол ЗАГСа и не могу её больше наблюдать. Примерно тогда же обрывается протяжным последним аккордом саундтрек.
Иду дальше, хотя боль в груди сгибает пополам. Становится тяжело дышать. Слышу Дельфина и его «Убийцу». Резко темнеет, выглядывает полная луна. Прохожие отворачиваются от меня, боясь попасться мне на глаза. Свет луны открывает прямую полосу тротуара во мраке вновь пришедшей ночи. Вообще все люди куда-то деваются, остаётся лишь один, идущий прямо передо мной. А у себя в правой руке я нахожу десантный нож с зазубренным лезвием. Не переставая идти, подношу нож к глазам. Он весь переливается в густом лунном свете, отблески играют на острие. Я понимаю, что хочу его убить. Не должен, а именно хочу. Этот ранний господин, в начищенных туфлях, длинном пальто, шарфе и кепке, с модным кейсом в руках. Он вызывает во мне не ненависть и даже не ярость. Лишь хладнокровное желание лишить его жизни, потому что я могу это сделать.
Иду за ним, сохраняя дистанцию и проговаривая про себя текст песни. Он никуда от меня не денется, маленький барашек!
Подходя к паспортному столу, я ощущаю, что момент настал. Третий куплет заканчивается, начинается финальный проигрыш. Делаю пять резких шагов, подходя к нему вплотную. На своих каблуках он несколько выше меня, и мне приходится подняться на цыпочки, чтобы резким, выжимающим из напряжённых мышц последние силы, движением перерезать господину горло. Кровь льётся из разорванной артерии на дорогое пальто. Господин падает, а я иду дальше. Слышу визг, но это визжат в наушниках, люди на улице воспринимают происшедшее молча. Обернувшись через полминуты, вижу, что он всё ещё лежит в луже собственной крови, а прохожие делают вид, будто ничего не случилось. Песня обрывается, тут же начинается следующая.
Снова светлеет, звучит Nirvana, Smells Like Teen Spirit. Культовая песня. Если человек когда-нибудь слышал Нирвану, он почти наверняка слышал именно это.
Я выдыхаю в морозный воздух. Пар от моего дыхания окрашен красным. Забавно. Под культовую песню почему-то хочется закурить. Жаль, что я не курю. А интересно, курил ли Курт Кобейн? Наверняка курил.
Проходящий мимо парень протягивает мне открытую пачку, щёлкает зажигалкой. Я выпускаю струю красного дыма и делаю музыку ещё громче. Ударные задают чёткий ритм, я чувствую себя увереннее.
Я не пою, не знаю английского, но почему-то чувствую себя Кобейном. Все люди, вдыхающие красный дым, ведут себя неадекватно. Они поднимают вверх руки с оттопыренными большим, указательным и мизинцем. Они подпрыгивают и машут головой в ритм. У многих обнаруживаются длинные волосы.
Теперь уже все прохожие беснуются, несмотря на то, что я уже докурил. Начинается жёсткий проигрыш, я вхожу в деревянный коридор, отгораживающий стройку от проезжей части. Ещё недостроенный торговый центр начинает шататься от моих громовых шагов. С каждым мощным ударом барабанщика я с силой опускаю ногу на доски так, что качается земля. Двое рабочих падают вниз и разбиваются.
Финальный куплет – прямая по тротуару, запруженному моими фанатами. Они благоговейно расступаются, глядя на меня как на ожившее божество. Возле светофора один из них протягивает мне заряженный пистолет. «А почему бы и нет?» - думаю я. «Отправлюсь вслед за Кобейном, по той же проторенной тропе?». Но университет усиливает влияние, повышает концентрацию силовых полей, и я отдаю пистолет фанату. Тот принимает его, как откровение, как священную реликвию и светится счастьем. Я разворачиваюсь к светофору, фанат прикладывает дуло к подбородку и, с улыбкой, нажимает на курок. Звучит хлопок, затем глухой стук. Загорается зелёный свет, начинается следующая песня.
Не успевая вникнуть в музыку, звучащую в ушах – сплёвываю под ноги. Слюна красная, как коммунистическое знамя. Довольно киваю, перехожу через дорогу.
Rob Zombie – Living Dead Girl. Не лучшая песня для семейного прослушивания. Тяжёлый, словно удар кувалдой, рок протекает через наушники и выливается в окружающую действительность. Злобный, протяжный вокал, растягивающий каждое слово, рождает ощущение присутствия в американском ужастике. Идущая рядом девушка оборачивается ко мне. Синюшно-белое лицо дополняется чёрными кругами вокруг глаз. Фиолетовые распухшие губы, спутанные волосы, остекленевшие глаза. Она направляется ко мне, медленно поднимая руки.
Шарахаюсь, ускоряю шаг. Но мне не уйти – весь тротуар заполонён женщинами от 14 до 23 лет, уже умершими и хотящими моей крови. Они разорвут меня, если я не начну петь. И я пою, повторяя за Робом текст песни. Ритмичные стихи, по-моему, даже лишённые рифмы, действуют на покойниц гипнотически. Они начинают раскачиваться в такт, улыбаясь и пританцовывая. Я делаю музыку ещё громче, чтобы слышала вся улица, и с ужасом продолжаю шагать.
Других прохожих нет, зато мертвые девушки уже высовываются из окон домов и из витрин магазинов. Начинается проигрыш в восточном стиле, и вся толпа восставших из могил и моргов начинает двигаться, пытаясь изобразить что-то похожее на танец живота. От ужаса не чувствую даже боли в груди.
Проигрыш заканчивается, когда я прохожу бывший дворец культуры строителей, ныне тоже центр - развлекательный. «Живые мёртвые девочки» не трогают меня, но мне не пройти – всё пространство заполнено ими. Стоя среди них, словно среди селёдок в бочке я продолжаю петь последний куплет, зная, что когда музыка закончится, они разорвут меня на куски и съедят. Закрываю глаза и пропеваю последние слова песни. Музыка обрывается, я слышу рычание. Через мгновение открываю глаза, стоя на том же месте. Мертвецы исчезли, зато прохожих прибавилось. Звучит новая мелодия.
Приступ кашля опускает меня до земли, я не могу остановиться – кашляю и кашляю. Кровь изо рта прыскает на ветровку, вместе с кашлем из горла вылетает кусочек моего лёгкого. Пытаюсь встать, но неожиданная тяжесть давит мне на плечи. В наушниках звучит «Пикник», песня называется «Серебра!». Я знаю её наизусть и начинаю петь вслух.
Обнаруживаю, что левая нога странно искривлена, а над правым плечом возвышается уродливый горб, не дающий мне разогнуться. Ощупываю своё лицо, будто вытесанное из камня неумелым скульптором. Шклярский из моего телефона подсказывает мне ответ:
- Квазимодо – урод!
- Квазимодо – урод!
Прохожие обходят мою фигуру за пять шагов, стараясь не смотреть на меня. В моих непривычно толстых, мускулистых руках зажаты серебряные нож и вилка. В приступе неизбывного отчаяния сжимаю столовые приборы так, что кожа на ладонях лопается, металл плавится и заливается мне в вены, смешиваясь с кровью. Я смотрю на свои посеревшие сосуды и встаю с пыльного асфальта.
Я иду, хромая. Очень быстро, превозмогая боль в ноге. Я очень громко пою. Я даже слышу сквозь громоподобную музыку свой голос, глухой и гулкий, как содержимое опустевшего платяного шкафа, с неизбывной горечью и надрывом. На моём лице – страшные гримасы, прохожие в ужасе отворачиваются, пряча глаза, когда я кричу им:
- Поднимите им веки, пусть видят они
- Как бывает, когда слишком много в крови
- Серебра!
- Серебра!
Я заглядываю людям прямо в глаза, но никто не может выдержать моего взгляда.
Очередной приступ кашля заставляет меня остановиться. Наклонясь вперёд я харкаю кровью. Универ чувствует, что я уже слишком сильно отдалился от того молодого человека, являвшегося студентом первого курса государственного университета. Он напоминает мне, что я опаздываю, дёргая за ниточку. Невидимая нитка, привязанная к моей шее, валит меня с ног, и я снова оказываюсь на коленях. Прохожий кидает мне монету, думая, что я прошу милостыню. Я с яростью возвращаю её обратно. Пущенная серебряными руками монета пробивает лицо бросившего и вылетает из его затылка. А я вскакиваю, расталкивая толпу, распихивая груды равнодушного человеческого мяса, бегу, что есть сил. «Серебра!» прекращается. Я останавливаюсь отдышаться.
Я вновь вернулся в своё старое тело, но облегчения это не принесло. Я уже не могу дышать ровно, лишь судорожно хватаю воздух глоток за глотком. Нет сил больше идти, да и незачем. Наверное, уже прошло триста или триста тысяч лет. Время каким-то образом искривилось, вобрав в эти 30 минут полвечности. За полчаса я не успел бы так простудиться.
В наушниках меня подбадривает Scooter. Он ставит бойкую музыку, вливая в меня немного энергии и заставляя меня переставлять ноги. Осталось чуть-чуть – только пересечь два двора и я буду в универе. Я не могу больше идти. Но в ушах – How Much is The Fish – самая калорийная музыка на свете. Скутер поёт только для меня, он как живой разговаривает со мной, и нас уже слышат все. Весь город, затаив дыхание, следит за перипетиями этой трагичной пьесы. Скутер спрашивает меня – почём, мол, рыбёшка? Он словно проверяет меня, берёт на слабо. Он говорит мне: «Неужели ты не сможешь после всего этого пройти пятьдесят метров? Ну, ты что, мужик! Что, кишка тонка?!».
Я, шатаясь, бреду через двор, стараясь оправдать веру в меня Скутера и других. Видя, что у меня уже не осталось энергии, Скутер начинает петь без музыки мотив песни. По моей липкой от холодного пота спине пробегает 231572 мурашки. Затем он кричит: «Everybody!» - и за ним повторяет весь стадион, на котором он выступает. Затем он кричит: «Come on!» - и к этим людям присоединяются жители окрестных домов – они всё слышат. Они хором напевают простенькую мелодию, отдавая мне частичку своего энтузиазма и душевных сил. Скутер кричит: «Together!» - и весь город начинает скандировать. Их энергия вливается в меня толстым потоком. Я поднимаюсь и прохожу последние метры, отделявшие меня от корпуса А. Музыка заканчивается, но это неважно. Я знал, что музыка не будет вечной. Однако, цель достигнута. Теперь универ, слуга Системы, уберёт свои загребущие лапы от меня и моей свободы.
Я вхожу в вестибюль и расслабляюсь. Незачем больше идти. На зелёных электронных часах – 7.59. Раскалённый лоб, в котором пульсирует острая боль, остывает. Руки перестают дрожать и опускаются, ноги подгибаются, дыхание останавливается. Я умираю. Староста моей группы подходит ко мне и приветственно поднимает руку. У него на лице максимальная приветливость, словно он рад мне, как никому другому. Подонок.
- Здравствуй, ты на математику идёшь?
- Боюсь, что нет.
- Почему?
- Я умираю.
- Сегодня контрольная точка, будем задания решать. Если тебя сегодня не будет, ты будешь переписывать её на зачётной неделе. Пошли, умирать потом будешь.
- Вообще-то, я уже умер.
- Да эта мымра даже не заметит, что с тобой что-то не так. Погнали, уже восемь.
Университет, воплощённый в образе старосты, хватает меня за плечо и, напрягая магические глубины астрала, возвращает меня к жизни, вдохнув жизненную силу в мёртвую плоть. Я иду на пары.
Что ж, не стояло надеяться, что в восемнадцатый раз у меня получится. Всякий раз, когда я пробую умереть, Система в тех или иных её проявлениях достаёт меня с того света. Но я буду умирать вновь и вновь, пока не освобожусь. Может быть, мой мятежный дух обретёт свободу хотя бы отдельно от бренной плоти, закрепощённой проклятием Системы. Но почему-то мне кажется, что вряд ли.
Октябрь 2007 года. Курган.