Глава 12. Две занимательных истории
Миф – это не просто занимательная история. Это удивительный опыт осмысления нашим внутренним зрением сил и происшествий реального мира, – причём, неизвестно, что при этом оказывается более правдивым: мир, кажущийся нам реальным или наше внутреннее представление о нём.
Василий Калугин, «Алфавит космогонии»
1
Звякнула дужка ведра. От этого звука он и проснулся.
Проснулся окончательно.
– Разбудили всё-таки? Извини.
Яркий солнечный свет – из проёма двери.
– Был гром или мне послышалось?
– Грозка собирается, хар-рошая! Так… – нахмурился Орлов, что-то припоминая. – Вход в палатку закрыли… не зальёт… Правда, она у нас поставлена «сикось-накось»… Да ладно, всё одно под тентом!
– Татьяна где-то ходит, – озабоченно произнёс Ивин.
– Вы отпустили её одну?
– А что? – пожал плечами Виктор Иванович. – Её останови, ага, попробуй! Упрыгала по камням как антилопа! Хочет разведать, что там, за скалами.
– А встретится кто?
– Ты так боишься за того, кто ей встретится?
3
– А мы, знаешь, прогуляться решили до моря. Пляжик неплохой, солнышко, вода прозрачная как стекло. Что под водой – как на витрине видно. Гляжу, а у камней бичков – мать моя, старушка-грешница! Видимо-невидимо! И не какие-то пуголовки, а здоровенные лобаны стоят! Я – назад, кинулся в твою мастерскую, кое-как соорудил снасть, надо ж попробовать, хоть на улиточку!.. Пока туда-сюда, возвращаюсь на берег – Костик пропал, как не было. Понял: опять за камушками приударяет парень, и ладно…
– Я-то – не рыбак, – улыбнулся Ивин.
– Ну, бичок такая рыба – на мизинчик ловить можно. Натаскал я уже больше чем полведра, а Костика всё нет! Позвал, покричал, туда-сюда пробежался… Потом смотрю – бежит, а у самого глаза счастливые, как у ребёнка. И эту каменюгу с собой тащит…
– Вот, полюбуйся!
И Ивин водрузил на стол целый грот – половину небывало огромной, не менее полуметра в диаметре жеоды* с характерными сколами с двух сторон. С одной стороны открывался как бы вход в пещеру, с другой – отвалившаяся порода обнажала слой агата.
* Жеода – округлой формы камень вулканического происхождения, иногда содержит в себе включения из кристаллов различной природы.
Солнечный луч, отразившись в зеркале, проник с той стороны и внутри пещеры вспыхнул яркий беловато-голубой огонь.
– Я, пока Виктор бегал снасти выправлять, решил прогуляться вдоль берега… Чудо! Коктебель напоминает. И сердолики, и россыпи халцедонов. Я и двинул через все бухты и заводи! Агатики, окаменевшие кораллы, да и просто галечки с узорами. Вот, думаю, вернусь в Тихореченск, подарков надарю… И эту глыбину приметил издалека: что за штука в прибое болтается, горшок – не горшок?.. А как понял, что нашёл – аж сердце зашлось от радости. И так, и этак её на берегу поставлю… Потом подумал: а не велик ли камушек для тебя, Константин Петрович? Ну, поставишь ты его у себя на рабочий стол, навроде пепельницы, и будет он у тебя потихоньку скучать, да пылью покрываться… А с другой стороны, как подумаю: первый же шторм, его как ударит о камни, и нет красоты… Может, думаю, он мне специально, не случайно по дороге здесь попался? Ведь никто в мире, кроме человека, красоты не видит! Значит, и должна она быть с людьми…
– И потащил я и его, и другие сокровища с собой: покажу хотя бы Виктору, пусть он посоветует… Иду, иду… а долинки нашей нет как нет! Одна заводь, другая… Нет ничего! И места пошли незнакомые! И Виктора с его снастями не видать! Чушь ведь! Как это можно, на берегу моря – и заблудиться? Глупости… Подумал-подумал, обратно пошёл. Опять не то! Ну не проходил я здесь никогда! Сел я на песок и чуть не заплакал. А потом и думаю: а не камешек ли этот меня не пускает?.. Бред какой-то! Встал, упрямый как баран, пошёл снова. Ходок из меня – не очень, плоскостопие… Смотрю – знакомое место. Вот здесь, здесь я только что, полчаса назад, на песке думам предавался! Выходит, хожу по кругу? Это как же я…
А потом… вы не поверите!.. Слышу голос такой негромкий:
– Эгей, паренёк! Не слишком ли много с собой утащить хочешь? На что тебе это?
Стоит передо мной… старичок с палочкой. Чуть-чуть горбится. На Прокофьича моего похож. Откуда он взялся? Как подошёл? Верьте – не верьте, следов на песке за ним – никаких.
Я молчу. Действительно, а на что? Сказать: боюсь, что этакую красоту волны о скалы покалечат? Не то, не то…
Может, это у меня от солнца голова немного «того»? Время-то сейчас – сколько там лет до нашей эры? Не родились ни Сократ, ни Платон, ни Прокофьич… И здесь – со мной по-русски разговаривают? Всё, сбрендил ты окончательно, Константин Петрович!
– А ты подумай вначале, потом ответь, – слышу вновь его голос. – А хочешь, оставь его где-нибудь в скалах, поглубже. Там, где волна до него не дотянется. Авось, найдёт кто потом… А я, взамен, тебе дорожку назад покажу.
Старичок… Бажовщина какая-то! На морском берегу… В голове у меня мешалось.
– Что, Петрович, может магию применишь? – услышал я ехидное. – И друзья твои тебе не помогут. Вон, Виктор Иваныч, в детство ударился. Как любил ловить «бичков», когда на маяке жил. Тот маячок для него – по сей день что дом родной… Так и живёт в нём, хотя и не совсем это сам понимает. Всё – для него этот маячок. И кабинет рабочий, и квартирка его… без хозяйки… А Фёдор? Всё ещё в старой коммуналке живёт, где садик под окном. Танечка… ну, тут особый случай. Но тоже почти достроила… «эстансию» свою… А ты?
Я не знал, что ему ответить. Глупое положение!
– А ты поставь его перед собой, как домик, да загляни внутрь!
Я покрутил камень в ладонях. Солнышко осветило его… ну, как сейчас.
Наплывы, прожилки, радужки… Подумалось: вот, в зимний вечер или в ненастье осеннее, посмотрю в него так же… Хотя… а если заботы да тревоги? Может быть… Но коли загляну я в него и в такую, злую минуту? Может, посмотрю как в зеркало, и он, камешек мой краеугольный, подскажет выход? Может, он для меня станет не просто в аквариум поставить или в кладовку запихнуть, а… что-то большее?
– Это ты не просто в камень пялишься. Это ты в себя заглядываешь, – поддержал меня старик.
– Тогда… нужен ли для этого камень? – спросил я.
– Во-от! Уже теплее, хотя и не совсем… Ладно, Константин Петрович. Остальное потом поймёшь… если захочешь.
– Куда камень-то спрятать? – брякнул я.
– А никуда. С собой возьми. Хотя бы и для памяти… Да… за тем вон бугорком свернёшь направо, перейдёшь заводь и – вдоль по бережку, как раз и выйдешь… Вокруг острова, хе-хе, ты всё это время ходил, парень!
– А как же…
Я хотел спросить: а другие камни? Я-то набрал их… как мужик мыла.
– Красота не в них. Красота в тебе самом. И когда их раздаривать будешь – с чистым сердцем дари. А не то… случится с тобой беда, да не чета этой… Ну-ка, посмотри-ка, что за камушек лежит, во-он у тебя под ногами!
Я нагнулся. Действительно, (вот он, кстати!) лежит небольшой кусочек простой чёрной гальки. Совсем круглый, как пуговица от пальто. И в середине – аккуратненькая дырочка, будто кто-то специально высверлил. Смотрю я на него и думаю: это как же природа постаралась. И сколько всяких явлений должно было совпасть, чтобы «куриный божок» этот выточить! Нет на нём ни узоров, ни ярких красок… Но силу его я сразу почувствовал!
– Возьми, возьми! – услышал я тот же голос. – Танюше от меня талисманчик. Привет передавай…
Поднял я голову…
А нет никого. И следов на песке – тоже нет…
Вот и остались мне: этот мой, «краеугольный», над которым думать, куча сердоликов да агатов – раздарить хорошим людям, да этот маленький подарок.
Ивин посмотрел было сквозь каменный диск внутрь грота, но снова отложил на стол камешек.
– Нет… На это надо смотреть открытыми глазами.
4
– Хайре!* – таким возгласом приветствовала их от порога Татьяна. – С первой грозой вас!
* Буквально: «здравствуйте!» (греч.)
Одета она была свободно и просто: в светло-зелёную, украшенную пряжкой на левом плече тунику, полы которой для удобства частично убраны под узорчатый, с изображениями зверей, с золотой пряжкой пояс. Волосы собраны в пучок на затылке. Колчан со стрелами она оставила у входа и сразу устремилась к Апраксину.
– Решила поохотиться? – встретил он её.
– Я ещё там, в магазине, вспомнила, как один писатель в Крыму охотился с луком на перепелов. Правда, охотница из меня неважная… Ты-то как себя чувствуешь? Ну, напугал ты меня! Лежи, лежи!
– А что это у вас? – обратилась она к агатовому гроту.
Солнце уже ушло – за тучу; в небе погромыхивало – начиналась гроза.
В глубине грота царила темнота.
– Ой, а я ведь знаю, что делать!
Она схватила с полки свечку-плошку.
– Зажигалку! Ах, она со мной… Ну, видите? Здесь место для неё есть. Как по заказу! Это же… как хрустальный череп!*
* Имеются в виду хрустальные черепа, использовавшиеся в магических ритуалах древних (археологические находки, главным образом в Америке). Как специалист по техномагии, Таня, очевидно, писала и на эту тему.
Глубина грота вновь осветилась. Ивин взглянул в неё… вздрогнул, высмотрев что-то, потом зажмурился и… отстранился.
– Давайте как-нибудь потом. Танюша, пригаси свечку. Я хочу услышать твой рассказ.
– Заглядывать в себя не всегда легко… – загадочно произнесла она, но свечу пригасила. И начала рассказ по своему обыкновению словами:
– Ой, что со мною было! Вы ни за что не поверите!.. – и она загадочно примолкла, поглядев на Апраксина.
«Верю-верю, сам трепло!» – хотел привычно ответить он, но сдержался; просто показал глазами: продолжай, мол.
– Я решила пройтись, посмотреть, а что же там, за теми скалами. Так вот: там есть небольшой проход, и тропинка…
– Нет там ни прохода, ни тропинки, – возразил Ивин. – Я смотрел.
– Это для вас, горожан, «нет»… Я выросла в горах и льянос. Так вот: мы здесь не одни. Очень редко, но в эту долину приходят люди. Она считается священной, здесь обитают духи… Впрочем, они и в самом деле обитают, и ты… – полуобернулась она к Ивину, – вчера их видел.
– А там, за скалами, – продолжала она, – священная роща. Там не охотятся и не собирают плодов… Я свила веночек из цветов (такие лиловые, приятно пахнут)* и решила немного погулять. По той же тропинке поднялась в гору. Чудесный вид на море! Да, нашу долинку за скалами совсем не видать! Даже испугалась: найду ли дорогу назад. Решила присесть под деревом и просто немного отдохнуть. Колчан этот… и лук… надоели, болтаются без толку; никаких перепелов не видно, жарко… А в тени так здорово! Присела – и словно корни пустила: захотелось здесь остаться навсегда. Позвоночником чувствую, как в стволе вверх-вниз ходят соки… И вот, когда я уже полностью слилась с природой, кусты поодаль раздвинулись и на поляну вышел оленёнок…
* Розмарин.
Она сделала паузу и многозначительно обвела глазами присутствующих.
– Такой милый, длинноногий. Подозвала к себе… ко мне ведь все звери подходят. Это не сложнее, чем обуздывать жеребят на «Эстансия дель Песо». Знаете, он ведь весь такой мя-агкий!.. За-амшевый… Стрелять в него я, конечно, не стала. И дальше мы пошли по тропинке вместе. А там, дальше…
Здесь она округлила глаза в ужасе.
– Там стоят дольмены, дольмены… И ещё там повсюду – остатки погребальных кострищ. И ещё – жертвенники! И ещё… я увидела там людей.
– Они перерезают жертвам горло, вдруг поняла я. Потом здесь же сжигают тела, а пепел оставляют в дольмене. Я увидела и человека, предназначенного в жертву: совсем молоденький паренёк, его посадили поодаль, пока остальные, во главе со жрецом, возносили молитву духам места… Да, а одеты они почему-то были все в длинные плотные одежды. Жарко же! Наверное, так надо для церемонии, решила я и продолжала наблюдать.
Вмешаться? – думала я. А как вмешаешься? Лук, конечно, под рукой… Но… стрелять… в них? Тогда, чем я буду лучше, чем они?
Да и потом, стрелы у меня – на мелкую дичь…
Мои размышления прервал оленёнок. Он, оказывается, никуда не ушёл, и всё норовил залезть губами ко мне подмышку, наверное, принял за маму…
Когда я вновь обратила внимание на происходящее, картина переменилась. Я увидела сверху, как к парню, пробираясь меж кустов, крадётся девушка. Одета она была… примерно как я, в белую такую туничку, с орнаментом по краю, а на голове такое лёгкое покрывальце – от солнца.
Пока всё собрание во главе со жрецом, забыв обо всём, отвешивало поклоны какому-то дольмену, она незаметно подошла сзади и развязала верёвки. И они побежали вверх по склону, прямо к тому месту, где сидела я!
И в тот же миг кто-то заметил это, и началась погоня!
И все они устремились вверх, ко мне!
– Да-да, конечно же, именно к тебе… – не удержался от замечания Апраксин.
Он сидел на койке, обхватив руками колени. Татьяна, примостившаяся рядом, укоризненно потрепала его по шее.
– Н-ну, не совсем ко мне, конечно, – продолжала она.
– Они бы так и пробежали мимо, но тут… порыв ветра, как раз с моей стороны. Когда налетает порыв ветерка, человек смотрит в его сторону. Они бы всё равно меня заметили.
И в это время я вдруг почувствовала… Не поверите! Как будто какая-то сила подняла меня на ноги. Я вдруг ощутила, что в этот миг за мной… и – со мной поднялись… силы этих мест. И духи заповедной рощи, и духи ручьёв, и духи моря… Да! Все духи, все божества, все существа и твар-ри! Я была не одна!..
И люди меня увидели. Конечно: длинная такая (они все маленького роста, самый высокий мне по плечо), на выступе скалы… В левой руке – лук с наложенной на тетиву стрелой.
Жестом правой руки я приказала им остановиться.
Они… и преследуемые, и преследователи… разом повалились на колени.
О мою ногу тёрся оленёнок, и я вдруг поняла, за кого они меня приняли.
Кто ещё посмел бы охотиться в заповедной роще?
В моей заветной роще?
И мне вдруг стало совсем понятно, что... Хотя, наверное, сама Она неожиданно решила воплотиться во мне…
Первым поднялся с колен жрец.
Он обратился ко мне с длинной речью – по-гречески, как сразу поняла я.
У папы был двухтомник, древнегреческо-русский словарь пятидесятых годов, раритетное издание, что остался от дедушки. Я запомнила несколько фраз… да и ваш способ, Константин, сатори, мне помог…
Старик и восхвалял меня, и признавал свою ничтожность, и объяснял, указывая, на юношу, что, согласно заветам предков, тот должен быть немедленно принесён в жертву, и именно сегодня, и что именно сегодня на землю должна пролиться кровь…
Девушка, прижавшись к возлюбленному (именно возлюбленному, поняла я), глазами молила о помощи.
Я жестом поманила к себе жреца. Старик (его поддерживали с боков двое помощников), поднимался ко мне, на выступ. Сделать хотя бы шаг навстречу ему? Но я должна была играть неожиданную роль до конца. Он увидел мой амулет…
– Постой, какой амулет?
– Ну, этот…
И она показала тот самый «куриный божок», что теперь за верёвочку болтался у неё на шее.
Ивин автоматически пошевелил пальцами, но в них уже не было маленького чёрного предмета, похожего то ли на пуговицу, то ли на старую монету:
– А как же…
– Извини, Костя!.. Ты ведь его преподнести хотел? От дедушки Серафима?
– Ребята, кончайте «крышу сносить», а? – пожаловался Орлов.
Все остальные заговорщицки переглянулись.
Покачав головой, следователь вздохнул счастливо:
– Да-а… Ну у нас и тяжёлая артиллерия набирается! С такой огневой поддержкой сам чёрт не страшен!
– Не страшен, – усмехнулся Апраксин. – Теперь не страшен. Ну, и что было дальше?
– Подай мне жертвенный нож, о жрец!
Я сама удивилась собственному голосу и его интонациям. И почему-то знала, что говорю без всякого акцента, на языке этого народа, и что говорю именно те слова, которые от меня хотят услышать.
Они вновь повалились на колени (ой, как не люблю я этого!).
Старик (наконец-то доковылял, фанатик несчастный!) протягивал мне широкий, серповидный бронзовый нож. Я убрала за спину оружие и, взяв в руки нож, прошла к девушке и её парню.
Она, стоя на коленях, просяще тянула ко мне руки. Паренёк, ко всему готовый, тупо смотрел в землю…
(Ну, обними её, глупый, хотя бы скажи, как вы друг друга любите! Какие же вы, мужчины, бываете недогадливые!)
Я подошла к нему и, взяв за подбородок, повернула лицом вверх. И увидела его глаза.
– Как звать тебя? – спросила я. И вновь моим голосом говорила другая…
Он назвался: такой-то, сын таких-то родителей…
Тогда я взяла нож (кривой, зараза!) поудобнее и чиркнула лезвием ему по горлу.
– В ножах я чуть-чуть разбираюсь, – усмехнулась она. – Серп был отточен как бритва. И я знала, что мне необходимо нанести очень неглубокий разрез. И моей рукой словно бы водил кто-то…
Несколько капель крови упали на землю. Отложив нож, я пошептала над ранкой (одна старая цыганка научила, потом расскажу!) и кровь перестала течь. Поднявшись, я швырнула нож старику:
– Отныне ты будешь приносить жертвы только так. Богам не нужно много крови!
– В древней Тавриде, – вмешался Орлов, – был обычай надрезать кожу на горле у мужчин в честь праздника Артемиды Таврополы… «Мифологический словарь». Помню ещё! – похвалился он.
– Жрец же, привстав с колен, поднял и поцеловал лезвие (прямо такое, в крови, фу!) и попросил:
– О великая Охотница! Не повторишь ли ты слова, которые только что произнесла над сей раной?
Я повторила. Он несколько раз произнёс их про себя, чтобы запомнить и… снова бултыхнулся на колени.
– Встаньте, встаньте все! – провозгласила я. – Как тебя зовут, девушка?
Она назвалась… (Их имён я не запомнила, помню что оба на букву «А»).
И при этом она, как показалось мне вначале, с любопытством рассматривала мою тунику. Они в зелёное ткань не красят… Потом я вдруг догадалась, что именно она углядела под туникой, (они ведь стояли ниже по склону!) и почему во взгляде у неё проявились одновременно и такое восхищение и такое сочувствие…
Мне кажется, что она по-своему поняла значение предмета моей одежды, который успела заметить…
И Танечка театрально заломила руки:
– О Артемида! О Девственница! О Великая изобретательница трусиков! Из-за которых мы стали так недоступны мужчинам!..
И продолжала рассказ:
– Я сняла с головы венок и увенчала её.
Парню я подарила одну из стрел.
– Соедините руки! Да будете вы отныне верными супругами!
Произнеся всё это (и, ну что я могла поделать! они, конечно, все тут же опять повалились на колени! и уткнулись носами в траву!), я повернулась и тихо-тихо, как когда-то научили меня гуарани, ушла в заросли.
Оленёнок следовал за мной как привязанный.
– Да, а почему ты не принесла в жертву оленёнка? – полюбопытствовал Ивин. – Я почему-то думал, что ты поступишь именно так.
На лице Татьяны выразилось недоумённое: «Ты что, дурак»?
– Я отпустила его там же, где нашла, – просто сказала она. – Там, рядом, бродила его мама… После чего я вернулась к вам! – завершила она и тут же, поведя носом, вскочила с койки:
– Это что, рыба? Я рыбу за версту чую! Ура! Сегодня на обед у нас будет касуэла де марискос!*
* Тушёные морепродукты (исп.)
– Я, вообще-то, хотел просто пожарить в муке… – скромно возразил Орлов.
– А вот и не-а! – воскликнула она.
– Теперь там в твою честь, наверное, храм воздвигнут, – произнёс Апраксин.
– Что? Какой храм? – на полпути остановилась она. – А, ты об этом! Их дело… Рыба! Арр-рыба-рыба-рыба-рыба-ры-ыба! – прощебетала она, устремляясь на кухню.
Друзья переглянулись.
5
– И в этом вся она, – сказал Орлов. – Знаете, пообщавшись с ней… и с вами, я постоянно чувствую в себе… что-то необычное. Прозрение, что ли. Кажется, что я, например, могу, запросто, приказать, например…
Он протянул руку над столом. И тотчас же со стола соскочила зажигалка и – притянулась к ладони как магнитом.
– Ну, это, конечно, вы! – выдохнул он. – Ваши обычные номера. Впрочем… Таня! – окликнул он, обращаясь на кухню.
– Айоу!
– Это – твоя «жикалка», здесь, на столе?
– Не совсем. Сныкала у Мишука…
– Михайлов Михаил Аркадьевич… – словно в трансе, сказал Орлов. – Странно. Это как бы проявляется фотопластинка. Как будто вспоминаешь что-то… Та-ань!
– А перцу у вас нет, случайно? Опс, нашла! – откликнулась она.
– Как зовут жену вашего директора?
– Виолетта Викторовна.
– Не Виолетта. Аделаида!
– Ну, Аделаида! – она возникла на пороге и сразу исчезла. – Вы будете мне помогать или мешать?
– Это явление называется «психометрия», – пояснил Апраксин.
Орлов бережно уложил зажигалку на прежнее место. Погладил затылок. Сказал глухим шёпотом:
– Знаете… у меня постоянное ощущение, что её пальцы всё время здесь, на темени. Пляшут, как по этим… косточкам машинки. Прямо «дежа вю» какое-то!
– Они у нас у всех пляшут, – заметил Апраксин. – Шифры на дверце набирают.
– А дверка эта открывается лишь в одну сторону, – мрачновато поддержал его Ивин. – В ту! И ты уже там!
– Всё одно не понимаю…
Орлов заходил по комнате, кулаком правой руки ударяя в ладонь левой. Его взгляд упал на стопку листов бумаги – отпечатанным текстом вниз, оставленных возле машинки Татьяной. Поразмыслил, положил сверху пятерню.
– Проведём ещё один эксперимент. Так. Бумага типа «снежинка», изготовлена…
– Ты не так делаешь, – улыбнулся Ивин. – Давай помогу.
Подошёл, отобрал у Виктора Ивановича листы, взял стопку ладонями сверху и снизу.
– Вот так. Теперь попробуй сам. И забудь, что это всего-навсего бумага с текстом. Прочти не текст, а то, что за ним…
Орлов подхватил рукопись так, как посоветовал Ивин.
– «Ой, как же коряво получается! – неожиданно высоким голосом произнёс он. – Да, надо бы не забыть написать о том, как я работала на эстансии и училась доить корову, а Мартинес (обманщик!), уже твёрдо, обещал подарить мне маленького такого, пушистенького…»
– Это кто там мои записи без спросу читает? – послышался из кухни голос. – Это кому там делать нечего?
– Получается! – счастливым голосом сказал Орлов, бережно откладывая рукопись на место. – Это что же… любой предмет… это же можно такое… предотвращать…
– К сожалению, всего не предотвратишь, – горько усмехнулся Апраксин. – Через какие-то уроки человек и человечество пройти должны, и с этим ничего не поделать.
– Та-ак! – Танечка, теперь в фартуке и с окровавленным ножом в руке, вновь появилась на пороге кухни. – А рыбку вашу кто чистить будет? Я-то надеялась: уже почищена, можно готовить… А они здесь экспериментами развлекаются! И ты вставай! – бросила она Апраксину. – Хватит валяться. Здоров уже!.. Компьютером занялся бы, что ли!
– Подождёт пока…