Глава 6. Путь в зону молчания
– Двигательное и речевое возбуждение… бредовые интерпретации… случай, по-видимому, сложный… Шизофрения, надо полагать.
М.А. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
1
Потом, уже в лесу, меня повалила навзничь взрывная волна.
Потом я поднялась и долго бежала через лес, а ЭТИ гнались за мной.
И я чувствовала всю дорогу эту проклятую магию: штопор вворачивался меж лопаток, проникая до самого сердца!
Но они не знали, как я по-индейски умею прятаться в льянос. Потому они, как только лес закончился, так и не смогли высмотреть меня, затаившуюся в высокой траве и низком кустарнике. Один из них (по-моему, это был сам Кандалов), матерно выругался. Они побежали прочёсывать лес, а я, выждав несколько нужных мне минут, побежала к станции.
Неподалёку от станции тепловоз-«кукушка» гонял туда-сюда вагоны. А громкий голос из репродуктора на мачте подавал разные команды. Мне послышалось, что он произнёс слово «Москва». И я почему-то решила, что этот состав товарняка вскорости и должен отправиться не иначе, как в Москву. Потому я торопливо пробралась в один из полуоткрытых вагонов и затаилась в куче брошенных в дальний угол пыльных мешков…
Потом были целые сутки стука колёс: тук-тук, тук-тук. Потом какая-то узловая станция, где стояли долго, а я боялась высунуть нос – а вдруг чего… Потом пришли рабочие и запломбировали вагон.
Я предполагала: вот, приеду в Москву, (и конечно же, пойму, что я уже в Москве!) И вагон пойдёт под погрузку, а я как выскочу! И сразу же в посольство!
О том, чтобы сообщить о случившемся в милицию, я не думала. Видела я ЭТИХ милиционеров… «оборотней в погонах», как их сейчас называют.
Пошли вторые сутки! Всё это время я не только ничего не ела, но и не пила… Мне так хотелось пить!
В конце концов, мне стало всё равно. Вот сейчас, на остановке, возьму, да как забарабаню кулаками в дверь!
И тут, на очередной остановке, дверь неожиданно распахнулась и…
2
Двое пограничников в форме военнослужащих… Казахстана провели меня в дом, окна которого были заделаны решётками. Поначалу меня спрашивал и о том, и о сём майор пограничной службы. Ничего не понял. Правда, угостил меня стаканом воды из графина… Но я всё равно могла лишь мычать и плакать…
И некому было просвистеть мне танго «Маленький цветок»!
А у меня самой, может из-за магии, может из-за потрясений, мелодия танго просто выветрилась из головы!
Я просила, умоляла, действовала им на нервы. Как могла, пыталась на пальцах объяснить, нарисовать, написать: «милиция, милиция, милиция!..»
Это они поняли. И отвели меня в милицейское отделение.
Того капитана милиции звали Смирнов.
Мне сразу не понравилось его лицо. Нервное, с горящими глазами. Как у женщины. Такие лица были у тех, кто осуждал на суде моего дедушку.
Когда у мужчины женские горящие глаза и волосы в ушах и в носу – никогда не жди пощады.
Его подручный был небольшой милиционерик, казах по фамилии Желдыбеков… Или Желдыбаев. Ладно, это не так важно. Пускай будет Желдыбеков.
– Да что ты с ней церемонишься, Желдыбеков! Видишь, она никакая! Зрачки смотрел?
Он схватил меня за голову и начал выворачивать, чтобы заглянуть в глаза. Я, грозно мыча, выдиралась как могла. Сделала вид, что укушу.
– Тьфу ты, п-поганка! – он отдёрнул руки. – Ладно, чёрт с ней! Пиши, Желдыбеков!.. Да не пиши «пиши»! Пиши, что я скажу!
Я встала на колени и сложила руки как на молитве.
– Ты чё, ты чё? – попятился он.
Я показывала пальцами возле рта. Я дорвалась до стола и нацарапала карандашом на каком-то листке бумаги слово «танго» и нарисовала цветок мака!
– А! – по-своему понял он. – Цветочек аленький? Не большой, не маленький?
Я, не разобравшись, обрадованно закивала головой.
– Родители есть? А откуда ты?
Я с трудом нацарапала (очень твёрдый попался карандаш!): «Мендеш…»
– А-а-а… Мендеш! Знаю такой городишко!
Он спросил ещё что-то, я не разобрала. Подумала – имя, фамилию. Не успела дописать всего две буквы…
– Ага, значит, всё-таки русская!
Я радовалась и закивала головой. Здесь, в Казахстане, им, оказывается, известно, что на другой стороне земного шара существует Мендеш!* И что там живут русские! Ура, меня поняли!
* Таня, естественно, ошиблась. Мендеш – это название и небольшого городка в Казахстане, на реке Терссакан.
– Значит, Таня! – заключил Смирнов. – Запиши, Желдыбеков: зовут Татьяна Калугина, национальность – русская, сирота, родом из Мендеша, признаёт, что занималась поставками в Российскую Федерацию маковых головок... то есть, опия-сырца. При ней самой наркотиков не обнаружено. Вероятно, помогала сбывать кому-то… Выдавать сообщников не желает, притворяется глухонемой, хотя и… – тут он неожиданно и громко хлопнул в ладоши. Я вздрогнула… – всё отлично слышит. В момент задержания находится в состоянии ломки, постоянно просит закурить… А вот хрен тебе!.. Запиши: направляется на обследование…
Вот так мне, оказалось, не поверили. А когда обнаружили татуировку…
Словом, везли меня как настоящего «вора в законе», особым рейсом, в «клетчатом автобусе»… Это мне сейчас смешно вспоминать, а тогда… Ведь я, четырнадцатилетняя «мелкашка», на самом деле ни в чём не была виновата!
3
Что и о чём там дальше рассказывать…
Вначале со мною «беседовал» логопед. Пытался подловить меня на каких-то звуках, вертел перед моим носом кренделя из пальцев… Пыталась я прекратить наши препирания и попробовать что-либо написать – без результата. Его аура светилась чёрным. Это означает – предвзятость…
Потом меня отвезли к психологу (или психиатру?).
Этот человек мне поначалу понравился, несмотря на то, что его аура тоже была чёрной… с золотыми точками, а лицо своим таким милым и приятным выражением напоминало лицо персонажа пятнадцатого Аркана. Он поздоровался со мною так, как будто давным-давно знал.
– Ах! Татьяна Сергеевна! – он всплеснул руками и подмигнул. – Ну, буэнос диас, слава Богу, цела. Кончились твои злоключения!
Выдал мне авторучку и бумагу, и попросил написать всё, что я считаю нужным. И терпеливо копался в Интернете, пока я трудилась над словами и фразами.
Через час, когда я протянула ему написанное, он с улыбкой пробежал листы глазами и дружески кивнул:
– Замечательно! Это как раз то, что нам нужно.
И попросил подождать в коридоре.
«Теперь, наконец-то всё выяснится?» – я сверлила его глазами.
– Я тебя ждал? И ты меня подожди.
Плевать на чёрные ауры! Я с готовностью уселась на скамеечку за дверью и начала ждать.
И почему я не рванулась бежать в ту же минуту?
В коридоре я была одна, не считая дежурной медсестры, которая за столиком подрезала напильничком ногти. Правда, внизу, на первом этаже, находился охранник…
Я сидела, предаваясь грустным мечтам. Теперь, после смерти папы, всё пойдёт по другому. Я вернусь на Эстансия дель Песо, буду по-прежнему учиться в школе. Наверное, мне дадут опекуна… или опекунов…
Итак, я сидела в одиночестве на «банкетке», почему-то прикрученной болтами к полу, болтала ногами и… вскоре это мне надоело. Я попыталась мысленно «прокрутить» (есть такая техника ясновидения) то, что творилось за моей спиной в кабинете.
Улыбчивый дядечка одновременно что-то вписывал в лежавшие перед ним бумаги и разговаривал по телефону:
– Да, да, она, вне всякого сомнения. И по татуировке, и по фотографии… Пишу заключение психолога… Да-да! написала! хотя, чувствуется, знает гораздо больше… Конечно бы лучше, если бы вы сразу её забрали, но… А документы вы… Молчит. Наверное, какое-то кодовое слово. Ничего, со временем установим… Вы? На себя? Официально? Да, я понимаю. Сразу такие дела не делаются… Ну, потом, как немного уляжется, пускай подъезжает Свиблов и… Месяца через два-три… Специнтернат «Весенние Зори». Никуда не денется! Там обстановка полегче, чем в остальных заведениях, но бежать оттуда… Это же горы. Будет сидеть, как курица в лукошке! Да… Слуша…
Он не договорил последнее слово.
В дверях стояла я. Он, так же мило улыбаясь, поднялся навстречу и вышел из-за стола, протягивая свёрнутый пополам, исписанный неразборчивым почерком бланк.
– Тебе это надо подписать. Здесь… вот, возьми ручку…
– Звоню в посольство, – продолжал улыбаться он, прикрывая ладонью трубку. – Хотят забрать сегодня, а я отговариваю. Лучше, чтобы ты немного отдохнула. У нас такая база отдыха, в горах…
О танго «Маленький Цветок» я ему ничего не написала, и сейчас одновременно и хвалила, и ругала себя за это. Пусть останется со мной моя тайна… Но как же мне хотелось кое-что сказать!
– Твой отец выжил, – продолжал врать он, – и находится в больнице. Ты сможешь навестить его… потом… – и снова схватил трубку, потому что в ней заворковал сердитый голос. – Да, Коминтерн Максимо…
И не понял, что проговорился окончательно…
Я же ведь танцами занималась! У меня ноги сильные, как у страуса!
Ох, как же я ему врезала! (особенно – за папу!)
От моего удара он согнулся пополам… но всё же сумел дотянуться до кнопки.
Я рванулась к двери, но навстречу вбежали его люди. Две пары рук схватили меня и острая игла вонзилась в шею…
«…В крови обнаружены следы наркотического вещества…» (уже не помню какого… Конечно! После стольких уколов!)
Чтобы я не «сачканула» по дороге, на меня, под джинсы, надели мужские трусы! перекрученные «восьмёркой»!..
Так и ехала я тупая, пробка пробкой, а передвигалась на своих двоих семеня, как китайская принцесса…
Помню бесконечную ленту «серпантина», по которой тащил нас старенький автобус. Внизу шумела река, довольно широкая, как Уругвай или Рио-Негро. Меня укачало, и водитель дал полиэтиленовый пакет. Сопровождающая с отвращением смотрела на меня…
«…Ярко выраженный параноидальный синдром, совмещённый с обширной потерей памяти, нарушениями функции речи и движений, синдромом «ложной памяти» и маниакально-депрессивным психозом. Галлюцинаторной формы видения. Конгитивная ригидность, выраженная в форме аддитивной аффектации. Временами резко агрессивна!!! Диагноз: шизофрения в латентной форме. Нуждается в принудительном лечении. Показана активная трудотерапия в коллективе сверстников…»
Именно всё это было написано в злосчастном листке, который он заставлял меня подписать. Правда, им не так уж была и нужна моя подпись…
Так и въехала Таня Калугина-Руфо во двор «спец. интерната», сквозь ворота со звёздами, на территорию, окружённую бетонным забором (о, как я их ненавижу! Бетонные заборы!! С колючей проволокой!!!), с пометкой в появившихся документах: «немая от рождения. Обладает первоначальными способностями к грамоте. Возраст – от 13 лет…» – это я тоже прочла в «сопроводиловке».
На воротах заведения красовалась, золотом по чёрному, табличка:
ЗОНА ОТДЫХА
«Весенние зори»
СПЕЦИАЛИЗИРОВАННЫЙ ИНТЕРНАТ
для детей
С ДЕВИАНТНЫМ РАЗВИТИЕМ
поведения.
4
Не успела я привести себя в порядок и ступить на асфальтовую дорожку «спец. интерната», как меня «определили»:
– Это – твоя старшая! Твой командир отделения! Ты понимаешь? Ты понимаешь по-русски? Она проводит тебя до общежития. Ты будешь в третьем отделении…
Мускулистая, грузная девица, на полторы головы меня выше, вела меня по асфальтовой дорожке. Одета она была как обычно одевали девочек в этом «интернате» – то есть, застиранный серый халат с буквами на спине, косынку и шлёпанцы.
Первое, что она сказала, твёрдыми пальцами сдавив моё плечо за болевые точки:
– Ты, крошка! Сегодня будешь спать со мной. Усекла?
Ну, здрасти… Мне вовсе не хотелось этой ночью спать с кем-то. Я не понимала смысла этих слов, но мне стало как-то нехорошо, противно. И я ответила ей просто:
– Эа! – что означало, конечно же, «нет!»
– Ты, сучка черномазая!.. – начала было она, но я, как мне показалось, уже поняла, в чём было дело. Я просто высвободилась и вперилась в неё глазами.
«Пойми меня!» – пыталась мысленно прокричать я.
…Ведь меня хорошо понимали многие. И даже пьяница дон Анатолиу (иначе как через «дон» он себя не называл) с базарной площади, где фонтан. Сколько раз мой взгляд и мои слова помогали ему подняться, сколько раз, опираясь на моё плечо, он говорил, мешая испанские слова с русскими: «да, буэна чика, эста бьен!* Сегодня я ещё не умру!..»
* - Добрая девочка, всё в порядке! (исп.).
Страшные, пропитые насквозь голубые глаза были у дона Анатолиу, то ли португальца, то ли итальянца, то ли русского – как у греческого бога Пана с картины Врубеля! И страшным было его прошлое. Я порой ощущала это, его прошлое, когда он скользил холодным взглядом по моим девчоночьим затылку, плечам, спине, и ниже…
Но именно он вырезывал из деревяшек кораблики детям. И сворачивал для них из проволоки чёртиков, при этом не уставая повторять, что, дескать, «вот, смотри, этот – он таков, как есть на самом деле!» И, дыша перегаром, много рассказывал, как был моряком-китобоем, потом в шторм оказался на Сан-Фернандес, там батрачил, потом убивал кого-то, потом вновь выходил в море. И пил, пил, пил…
Кое-что из его рассказов (их я пересказывать не буду, чаще это было, поверьте, очень страшно), я «намотала на ус», кое-чему научилось. И это мне здорово пригодилось потом.
Именно он, размахивая кулаками и шатаясь, вступился за меня перед парнями с Авенида Артегас. И именно я обороняла его от мальчишек, швырявшихся камнями. И только рядом со мной он возвращался домой покорный как ягнёнок. Потому за ним и посылали именно меня.
– А, знаешь ли, синьорелла-чика, мой Отец (так он называл священника), как-то сказал мне: к каждому на том свете отнесутся так, как он сам при жизни относился к другим людям. Ведь я никогда никому не желал зла! И мне, что чаще, отвечали тем же… Мой Отец разрешает мне иногда позвонить в колокол. Говорит, что у меня получается правильный звук: не два удара, как у прочих, а один… И те две статуи, что выбросило на берег моря, разве не я нашёл? И теперь стираю пыль с Николая и Пресвятой Девы… и, что интересно, они также р-регулярно стирают пыль с меня!.. Девочка, у тебя есть деньги? Купи мне сигарету… Так вот. Только ты объясни мне, чика, а меня на том свете что, действительно могут посадить голым задом на раскалённую сковородку? Я всё думаю, как же они меня посадят, если я окажусь там, а моя трасэра останется здесь? Этого они не предусмотрели, нет, не предусмотрели!..
– Ты что на меня смотришь? Ты что это, с-сучонка, на меня так смотришь?
От удара кулаком в поддых я уклонилась вовремя. И другие удары тоже сумела отбить…
Попробовала бы она с такой медлительностью двигаться на уроках нашей «немки»!
Когда же разъярившаяся «старшая по отделению» (все её так и называли – СтаршАя) попробовала ударить по глазам, я извернулась и… ну, простите! Она, наверное, тоже была из ЭТИХ, тогда решила я. И мне очень захотелось показать ей, как дерутся у нас в Мендеше!
И потому мы схватились крепко! И потому я не знала жалости…
Потому и получилось, что первые сутки в «спец. интернате» я провела в карцере. Это было третьего июня… «С днём рожденья!» – говорила я себе мысленно… плакала, конечно… и, конечно, вспоминала папу.
Так затонула моя Атлантида…
Медленно, медленно я приходила в себя…