"Гастон Башляр как критика теней философии прошлого в контексте формирования Нового философского языка. Осмысление гумуса."
(статья, прочитанная 23 сентября 1995 года в красном холле Йельского университета)
«И потом, какая радость для нас видеть художника, который творит быстро, ибо Шагал действительно творит быстро. Это большая тайна - уметь творить быстро. Жизнь не ждёт, она не раздумывает. Никаких набросков - всегда озарения.» (Гастон Башляр)
Гастон Башляр (Bachelard) (1884-1962)
Французский философ, литературовед; выдвинул концепцию "нового научного разума", в которой пытался осмыслить диалектику современного научного познания, написал исследования о деятельности воображения. Оказал влияние на французскую школу "новой критики". Является старшим современником представителей критического рационализма.
* * * * *
В ряду философов так называемого Времени Нового философского языка, имя Гастона Башляра, стоит несколько особняком среди представителей направления пост-позитивизма. Под понятием «Времени Нового философского языка» подразумевается, прежде всего, современная философия. Современная, конечно же, в сравнении с мировоззрениями всей философии вплоть до начала 20 века – того значительного периода Времени развития философской мысли от итальянского Возрождения до марксистско-ленинской прагматичной материалистической реляции рационалистического характера.
Вернее будет сказать, что концепции философского мировоззрения Гастона Башляра явились своего рода «благодатной почвой» на которой поэтапно и культивированно «взросли» семена философской мысли Запада второй половины 20 века и зарубежная философская культура уже конца 20 века в целом. Поиски увенчались успехом. Значительные фасады зданий-теорий старой философии стали постепенно приводиться в более «презентабельный» вид в виду очевидности сохранения своей исторической фактуры, которая, несомненно, всегда представляет интерес как в плане эволюционном, так и в плане фактологическом. Так, некогда величественное здание прежней архитектурной эпохи реконструируется исходя из объективных факторов подействовавшего на него времени, с учётом материалов и других значительных составляющих уже проживаемого Времени…
Мировоззрение Гастона Башляра, формировалось не в «тепличных» условиях тихих кабинетов «сухих» теоретиков, а непосредственно в жизни. Так, больше чем психолог, Уильям Джеймс (1842-1910) создал своё учение «Радикального эмпиризма» руководствуясь больше не столько теорией «Прагматизма», приверженцем которой он был на протяжении долгого времени, сколько богатейшим опытом практической психологии в роли педагога в первой половине своей жизни. Религиозный аспект – тот краеугольный камень в философии, о который «спотыкались» большинство философских теорий прошлого, им был переработан в важном человеческом аспекте. Религия интересовала его прежде всего как явление человеческое, нежели содержательное, формообразующее. В этом смысле Джеймс тождественен мировосприятиям эпохи Возрождения. С единственной разницей – с упором на психологические аспекты в философском мировосприятии. Но Джеймс, это Джеймс…
Гастон Башляр был производной уже иного Времени, Времени иных ритмов, значительных открытий в отраслях, напрямую связанных с жизнью как таковой, Века промышленной революции, научно-технической мысли. В этом смысле тождественен Башляру и другой значительный английский философ и математик Бертран Рассел (1872-1970), который также интуитивно почувствовал насколько опасно помещать философию в коллоидный раствор чистых идей эпохи Просвещённого абсолютизма и мировоззрений, предшествовавших этому времени, а также насколько зависима всякая вновь возникающая теория от ритма жизни и мировоззрений Времени, в которых она формообразуется... В этом смысле, мировоззренческие позиции Гастона Башляра и Бертрана Рассела настолько близки, насколько значительным было то время, в котором они жили. В этом принципиальное отличие Гастона Башляра и Бертрана Рассела от своих великих предшественников времени прошлого, структурное отличие их философского мировоззрения. По форме же, основной вопрос жизни оставался как всегда неизменным: выработка собственного философского языка своего Времени.
Наверное, не лишним будет отметить эту важную частность для каждого века формирования философии как фундаментального труда недосказанного тысячелетнего человечества. Предпосылки настоящего, проживаемого Времени, изобилуют многими досадными частностями – несомненно, философский опыт Прошлого знания давит своими авторитетами. Из всего наличествующего инструментария крайне важно выбрать то значительное и весомое, на основе которого можно будет создать нечто принципиально новое, не компиляционно выдернутое из контекста той или иной теории, а содержащее в себе предпосылки для развития философской мысли как таковой, чтобы идти дальше. Этот опыт корреляционен по своей сути. И, конечно же, принимая во внимание эту значительную важность, совсем не случайно, с лёгкой руки ещё одного проницательного француза Жака Деррида, уже из последующего поколения западных философов после Расселла и Башляра, уже к концу ХХ века сформировался принципиально новый язык философии, значительно прояснивший неясность ответов на вопросы чисто прикладного и теоретического характера, которые «ставили» под сомнение тот или иной аспект философской событийной частности прежних философских течений. Как и во всяком явлении эволюционного порядка, выработка индексированного языка смысла предопределяет систему дешифровки как самого языка, так и его «видовых» истоков.
Поясню данное высказывание на более схематичном примере с позиции этногенеза Льва Николаевича Гумилёва, где за условную единицу одного этноса будет принята условная единица философской теории (со всеми причинами и по-следствиями). Естественно, как и в жизни, в философии наличествуют понятия Объект и Субъект, с непререкаемой основой – приматом человеческого разума. Философия, как наука, есть несомненный продукт разума, поэтому мне показалось не то, чтобы забавным, а весьма органичным посмотреть на исторический процесс развития философии (не только западной, а вообще) именно в прямой зависимости от основных факторов развития этноса. Благо, что это наглядно поясняет и те противоречия и разного рода погрешности, которыми изобилуют многие философские теории прошлого времени, и которые давали толчок для развития философской мысли как таковой. Итак, с исторической точки зрения данный процесс для всех теорий философии (древняя философия (досократики, сократовская, платоновская, аристотелевская, послеаристотелевская), католическая (средних веков), философия Нового времени (итальянская, французская, английская, немецкая), и, собственно говоря, русская философия кон. 19 – нач. 20 века), характерен:
1. территориальностью, в которой проживает каждая этническая группа. Местом формирования этноса, площади его земель;
2. определённых климатических особенностей среды обитания этноса, влияния его на образ жизни этнических групп.
3. законами развития и жизни этноса (исходя из первого и второго пунктов), языковой общности каждой из групп его составляющих, их взаимо-проникновениями из одного в другой на каждой исторической фазе соприкосновений, возможного поглощения одного этноса другим, исходя из условий природы взаимоотношений на каждой фазе развития того или иного этноса;
Допустим, что такими единицами-этносами становится теория английского эмпиризма в лице Локка, Беркли и Юма. У отцов-основателей этой теории была неплохая предыстория в виде поздне-античного субъективизма св. Августина (чем не единица-этнос?) и прародителя современной науки философии как таковой, в современном, научном аспекте – Рене Декарта (очередная весомая единица-этнос), с доказательством существования Я из самого факта образа мысли этого же весомого Я. Мир ума и мир материи по Декарту сосуществуют параллельно, и каждый из них возможно изучать по отдельности. Но странность – Юм отрицал Я исходя из совокупности восприятий. Он принял отрицание материи по Беркли, но никак не замену в виде формы идей Бога. Юм подверг сомнению саму причинность, поскольку для него не было ясно само это понятие… Юм своей последовательностью доказал, что эмпиризм развитый логически до конца, ведёт к результатам, которые трудно воспринять самой природой человека. И уже Локк, явно предвидя исходящую от этого утверждения опасность, дипломатично подкорректировал: «Если знание состоит в согласии идей, энтузиаст и здравомыслящий человек находятся на одном уровне».
Климат среды обитания, в которой оформилась эта мысль, «продиктовал» эту подсказку к месту, поскольку на тот период времени в обществе (в этнической группе) уже накопилась усталость от «насыщенного раствора» философии эмпирического «энтузиазма» и разума. И здесь, очень уместно и ко двору появляется уже философия Жан Жака Руссо, т.н. следующей единицы этноса, которая поглотила единицу этноса эмпиризма, значительно «модернизировав» теоретические установки в сторону сердца, хотя и в ущерб разуму, так как идеи разума на тот отрезок времени для головы европейца были крайне сомнительны и опасны. Чем не этносфера в самом прямом контексте изложения? К тому же, в скором времени, исходя из законов развития того же этногенеза, на горизонте возникает уже следующий этнос в виде философии Эммануила Канта и Гегеля, которые развили новый тип философии до своего логического завершения, тем самым попытавшись предохранить познание и добродетель от саморазрушительных тенденций философских течений конца ХVIII столетия...
Я намеренно так утрированно поставил знак равенства между понятиями «этнос» и «философская теория». Надеюсь, буду воспринят правильно… Мне думается, что если смотреть на вещи, происходящие в мире несколько отвлечённо, или, под несколько иным углом зрения, то сам принцип системности всего сущего останется неизменным, потому что система это прежде всего структурированность, а то, что мир структурирован от и до, тут никаких отвлечённостей теоретической философии возникнуть не должно. В этом плане, мне видится намного значительнее и структурированней как по фактуре (внешний вид камня), так и по текстуре (внутреннее содержание этого же камня). В плане примера - русская философия Николая Бердяева с весомым и метафизически а-приорным понятием «Бог» в контексте изложения философского мировоззрения. Что ни говори, а западная философия Нового времени, со всеми её протестантскими и реформационными явлениями в контексте эволюционного развития человеческого сознания всегда «прихрамывала» на обе ноги...
Когда возникло понятие «философская культура» не в качестве декорации, а в качестве вполне одушевлённой (оттого и Дух, что творит) и концептуально-оформленной идеи? Мне видится, что зарождение этого понятия произошло в эпохе Возрождения, когда человек интуитивно почувствовал свой творческий потенциал тождественным (равным) творению Господа. В век же Просвещённого абсолютизма, когда человечество с максималистическими взглядами юношества (вдруг?) наивно «почувствовало» себя уже вполне взрослым, божественная ипостась всего сущего была подменена удобовоспринимаемыми на тот промежуток времени взглядами, суждениями и, как следствие, сугубо научными терминологиями рационально-детерминированного характера, где понятие «Бог» как-бы есть, но как-бы и нет. Во всяком случае, философия того времени в конце концов «озаботилась» более приземлёнными проблемами социального и явно узко-очерченного рационалистического свойства. Уже ближе к стыку 19-20 веков, и больше всего (опять таки почему то?) именно в России, в философии глубоко и по особому тождественно «зажил» святой Дух.
Философская культура это, прежде всего, самосознание культуры определённой исторической страны и факторов формирования её исторических контекстов, причём в таком виде, где система теоретических принципов и ценностных установок развития общества одухотворены больше с позиции иррациональной нежели рационалистической. Она становится новой установкой для исследования философии в частном аспекте, а следовательно и восприятия окружающего мира (среды). Только с таким восприятием философии как мировоззрения возможно проследить пути реабилитации как метафизики, как кризиса рациональности, так и развитие философской корпоративности мега-этноса (космополитичности взгляда) не в одном заданном направлении, а вообще, в целом… Рассматривая философию в этом комплексе множественных аспектов, вполне возможно если не понять феномены предшествующего философствования (пытающегося оформить целостность философскому мировоззрению на мир, человека и общество), не отвергая при этом региональные, национальные и модальные его особенности), то хотя бы интуитивно почувствовать как начинают «потрескивать» узко-очерченные рамки сугубо рационального мировосприятия, в которые философия была насильно «втиснута» усилиями обмирщвлённого и приземлённого разума.
Исследуя особенности философской корпоративности, её модальные особенности философской культуры как таковой, раскрывается философский «язык» каждой эпохи, философского направления, философской позиции автора определённой философской теории, текста, взаимосвязей функционального бытия в реальном процессе развития философской мысли как таковой.
Западная философия в век Нового времени (Просвящённого абсолютизма и последующего пост-абсолютистского времени) явно сиюминутна в своём стремлении рационально самоустраниться от догмата Божественного и сущего… В самом деле, церковь, как институт власти до крайности обострила противоречия между Свободой личности и Свободой мысли. И, к великому сожалению, именно в это время между понятиями «Вера» и «Религия» был поставлен жирный знак равенства. «Религия», как понятие, приобрела черты явно социального свойства. Это несомненная горизонталь, где общность множества давлеет над зримой частностью понятия «Вера», которое, по своей природе, есть несомненная вертикаль. Это та самая «лествица» духовного восхождения к архетипу божественного. И если процессы Реформации в Западной Церкви прошли более-менее «цивилизованно» благодаря тем великим мыслителям, которые в меру силу своих сил и философских воззрений «сдерживали» натиск авторитарности, то русская Реформация, т.н. Раскол Русской Православной Церкви была окрашена в более кровавые тона, если такое слово вообще применимо к трагедии русского народа как этноса, где на смену идеям демократической Соборности пришла авторитарная частность государственного правления той же Западной Церкви, наконец-то проникшей на Русь «благодаря» явной недалёкости геополитических взглядов патриарха Никона и царя Алексея Михайловича.
Как очень верно сказал один из ярких представителей старообрядческого движения протопоп Аввакум в ответ на обвинения его в ереси священнослужителями новой Русской Церкви:
«Что же ты, брате Аввакуме, нас ругаешь за соринку в глазу, а в своём бревна не замечаешь?»
«Церковь не в брёвнах. Церковь в рёбрах…»
Я намеренно вставил данный эпизод в структуру этого текста, поскольку на самом деле рассматривать любое явление, а тем более Философию как таковую, в отрыве от исторических контекстов Времени, факторов её формирования, в настоящее время крайне опрометчиво и симптоматично… Более того, воспринимать какого-либо рода философское учение в отрыве от фактов жизни его создателя не является в настоящий момент уместным вообще, так как восприятие любого исторического явления в структуре человеческой культуры более чем своеобразно. Философия (равно как и творчество в контексте истории искусств вообще) на любом этапе возникновения – явление историческое и персонифицированное. Она неразрывно связана как с религиозной, личной и научной жизнью, так и с социально-политическими контекстами проживаемого времени. Она занимает меняющееся положение по отношению к религии, и существует огромный и всё растущий диапазон её пониманий и представлений. Огромное число относящихся к ней (или могущих относиться к ней) проблем из бытия повседневности, постоянно растут, непрерывный же переход от неё к вопросам обыденной или государственной жизни, здравого смысла и морали дают возможность воспринимать её не в образе «мёртвых» и отживших своё учений, а в живом отклике каждого, кто соприкасается с ней с позиции «Я в мире – мир во мне»…
Такова вступительная преамбула. Теперь же, возвращаясь, собственно, к Гастону Башляру не хочется говорить обыденными словами, поскольку в самом деле, некоторые из его произведений заключают в себе некую экзистенциальную перчинку, да и то, видимо, чтобы вывести из самоуспокоенного равновесия спящий Разум, который по мнению профессора филологии Базельского университета Фридриха Ницше всегда «порождает чудовищ»… Моё восприятие философии Ницше на данный отрезок времени крайне настороженное, но в этом высказывании он более чем прав. Наверное, поэтому его Заратустра настолько предсказуем по ожиданиям. И уж, по большей части, выглядит не менее удивительным тот факт, как были восприняты фундаментальные работы Ницше своими же современниками… Бабочка Зигмунда Фрейда вряд ли когда попадёт в мрачные тенёты уже позднего ницшеанства… Но времена не выбирают… Ницше останется Ницше, насколько бы его философия не вызывала сонного недоумения периодически засыпающего Разума. На этом эпизоде я отчётливо вижу почти умирающую бабочку Фрейда, севшую на поздний цветок осени последнего земного пристанища ещё одного Великого немца…
В отличие от очень чтимого Башляром за природоведческие мотивы (особенно за рекомендации по окаменению) Ницше, он сам философствует кузнечным молотом, называя его величайшим моральным завоеванием человечества:
«От убивающей дубины к кующей кувалде - вот весь путь от инстинктов к высочайшей морали».
Башляр выделяет комплексы зачарованных, получающих наслаждение от своей работы и искушающих других «трудоголиков»: Сизифа, Антея и примкнувшего к ним Ксеркса. Он изучает теорию минерализации (обнаруживая примеры чисто минеральной ненависти), волю к окаменению, отразившуюся в воле к космическому пьедесталу, предлагает постигнуть грёзы металлургической воли и приобщиться к ласкам мягкой грязи, обращает внимание на атом - жёстких грёз алмаз - и росу как скрепы неба и земли. Он создаёт уникальный, противопоставляемый какой бы то ни было концептуализации метод взаимообмена метафор - между раной и металлом, между звёздами и драгоценными металлами в земных недрах. Башляр подчёркивает частный характер своих материальных грёз, как правило, тонизирующих волю, но в то же время рассказывает и о существовании вредоносных и жестоких навязчивых образов, каковым для него лично было предчувствие падения с высоты. Этот комплекс он претворил в образ ознакомления с молниеносным временем (в отличие от времени зарытого), подкрепив фантазией о сотворении Земли для остановки некоего падения.
К вопросу о космополитичности в творчестве Башляра. Как некогда выразился Торквемада: «Одиночество – проклятие, идущих по пути гордыни…» Но у Башляра линия на одиночество – субъект чистой сублимации сознания, что подобно первым росткам травы, сочным зелёным цветом «взрывает» серый и унылый пейзаж типично российской действительности, и где посреди «отживших» своё мусорных «тел» и прочих частностей пост-зимнего синдрома, явственно выкристаллизовывается в каждой луже чистый «голубец» неба:
"Бывают грезы такие глубокие, грёзы, которые помогают нам настолько глубоко погрузиться в нас самих, что они освобождают нас от нашей истории. Они освобождают нас от нашего имени. Это сегодняшнее одиночество возвращает нас к одиночеству изначальному. Изначальное одиночество, одиночество детства оставляет в сознании некоторых людей неизгладимые следы. И вся их жизнь становится восприимчивой к поэтическим фантазиям, к фантазиям, которым ведома цена одиночества". (Башляр. «Поэтика пространства»)
И вот ещё, космополитичное и очень понятное, что так близко к российскому пейзажу души по всё не приходящей настоящей весне:
«Нашу борьбу с вязким невозможно описать мимоходом. "Ставить в скобки", закрывать веки, откладывать на завтра, чтобы заглянуть внутрь, перво-наперво занявшись изучением подступов, может лишь зрение. Трудолюбивая рука, рука, одушевляемая грёзами о труде, сразу входит в бой. Она собирается навязать клейкой материи становление твёрдости, она следует временной схеме действий, навязывающих прогресс. В действительности она мыслит не иначе, как стискивая, замешивая, будучи активной. Если она не становится сильнейшей, когда раздражается оттого, что побеждена, погрязла и увязла в клее, она перестает быть рукой и становится какой-то оболочкой, покрытой кожей. В таких случаях она может страдать от вязкого, как страдают нос, щека или предплечье. И сама уже ощущает близость развязки. Весьма забавно констатировать, что тот, кто боится вязкой материи, увязает в ней повсюду... Силы, ощущаемые при переживании, воспринимаются воображением как динамология, так что воображение ощущает самого себя как динамогению. Если бы мне во что бы то ни стало требовалось пережить клейкое, я бы сам превратился в клей. Я бы - упаси Боже! - расставлял в кустах клейкие ветки для птиц, насвистывая на свирели лицемерные песни.» (Башляр. Из главы «Мягкая материя. Осмысление грязи»)
«Сверхэкзистенциализм» - так охарактеризовал Башляр проводимую им мифологизацию бытия.
У Уолта Уитмена есть великолепное стихотворение – «Этот перегной». Для второй половины 19 века данный текст очень смел по сути. Не имея представления об времени создания его, я бы вполне резонно соотнёс его ко второй половине 20 века, где данные формы подачи вполне органично увязаны со временем и образом мысли. Было бы интересно узнать, читал ли Гастон Башляр это стихотворение? Вот уж где неприкрытая фактура земли предстаёт в своей природной ипостаси и философски оправданной со- бытийной сути:
Вдруг что-то ошеломило меня, когда я думал, что я в безопасности,
И я бегу из любимого тихого леса, я не стану бродить по лугам,
Я не пойду, не разденусь, чтобы встретиться с моим любовником – морем,
Я не стану прижиматься моим телом к земле, чтобы её тело обновило меня.
Почему же её не тошнит, эту землю? Как ты можешь жить на земле, ты, весення зелень?
Как ты можешь давать мне здоровье, ты, травяная кровь, кровь корней, плодов и зёрен?
Разве изо дня в день не пихают в тебя, о земля, поражённые болезнями трупы?
Разве каждый материк не набит до краёв мертвецами?
Куда же ты девала эти трупы, земля?
…………………………………………………………………
Вот я проведу борозду моим плугом, я глубоко войду в землю лопатой и переверну верхний пласт,
И под ним, я уверен, окажется смрадное мясо.
2
Вглядитесь же в эту землю! Рассмотрите её хорошо!
Может быть, каждая крупинка земли была когда-то частицей больного – всё же смотрите!
Прерии покрыты весенней травой, и бесшумными взрывами всходят бобы на грядах,
И нежные копья лука, пронзая воздух, пробиваются вверх,
…………………………………………………………………
И пшеница с таким бледным лицом воскресает из своей усыпальницы,
…………………………………………………………………
И возникают новорождённые твари, корова рождает телёнка и жеребёнка кобыла,
И честно встают на пригорке тёмно-зелёные листья картошки,
…………………………………………………………………
И летняя зелень горда и невинна над этими пластами умерших.
Какая химия! Что ветры и вправду не веют заразой,
Что нет никакого подвоха в этой влаге прозрачно-зелёного моря,
…………………………………………………………………
Что мне не грозят те хвори, которые влиты в неё, что всё чисто всегда и вовеки,
…………………………………………………………………
Что, когда я лежу на траве, она не заражает меня,
Хотя, может быть, каждая былинка травы встаёт из того, что было когда-то болезнью.
Этим то Земля и пугает меня, она так тиха и смиренна,
Она из такого гнилья создаёт такие милые вещи,
…………………………………………………………………
И столько услад даёт людям, а под конец получает от них такие отбросы в обмен.
(перевод К. Чуковского)
Ведь именно природа для Башляра - не храм, а мастерская, где праздное созерцание не умеющего преодолеть материальный пессимизм Шопенгауэра утрачивает смысл. Сверхчеловек совпадает со сверхрабочим, хотя и смертным, но не так как у Уитмена, конечно же, для которого материя – это материал, у Башляра же материя - это сгущение грёз об энергетике. Грезить о материальных объектах означает действенно стимулировать волю - в частности, волю к труду. Не к тому труду, что создал из обезьяны человека, а к тому, который приобщает человека к Божественному архетипу… В этом плане, Заратустра Ницше, конечно же, не более чем дуальный фантом мировосприятия Великого немца, «оторвавшегося» от жизни по воле исторически сложившихся обстоятельств проживаемого Времени и ушедшего от бытовых склок и глупостей приземлённого мира человеческого в мир природы. Как бы срабатывая на опережение нашего, вполне возможного обвинения в ситуативной тождественности Башляром понятий Бытия и Быт и Я, Башляр мягко поясняет:
«Мы выбираем не вождя клана и не директора металлургического завода, а именно рабочего-мастера, участвующего в битве с субстанциями... Желающий изучать волю к власти фатально принужден анализировать в первую очередь символы царственности. Тем самым тот, кто философствует о воле к власти, поддаётся гипнозу мнимого; паранойя социальных утопий вводит его в искушение. Воля к труду... с необходимостью выходит за пределы сферы знаков и мнимого, сферы форм... Труд помещает труженика в центр мироздания, а не общества. И если для обретения жизненной силы труженику бывают необходимы чрезмерные образы, он заимствует их у демиургической паранойи. Демиург вулканизма и демиург нептунизма - земля пылающая и земля отжигаемая - предлагают противоположные виды избыточности воображению, обрабатывающему твёрдое, и воображению, обрабатывающему мягкое. Кузнец и гончар повелевают двумя разными мирами. Благодаря самой материи, в самом проявлении своих сил они обретают видения мироздания, видения, современные эпохе Творения. Homo faber в своей обработке материи не довольствуется геометрическими мыслями о наладке; он наслаждается глубинной твёрдостью фундаментальных материалов; наслаждается он и ковкостью всех материалов, которые ему предстоит сгибать. И все эти наслаждения живут уже в предзаданных образах, побуждающих к труду».
Труд философии... Наверное, ни один философ Нового времени так отчаянно не трудился, пытаясь предотвратить катастрофичность развития событийного фона истории как таковой и тех, не менее катастрофичных последствий для общества, а следовательно и для несомненного Я в мире. Создавая свой обособленный мир, они словно улитки наращивали витки спиралей на домиках-раковинах, пытаясь опровергнуть прежде всего для самих себя природу столь очевидных процессов бытия, где божественная суть весьма утилитарна и обращение к ней происходит постольку-поскольку, исходя из рациональных установок такой же рациональной жизни.
«Прекрасное стихотворение есть род опиума или алкоголя» - высказывает как звук сломанного карандаша Башляр. Для того чтобы хоть на немного понять человека, необходимо исследовать его воображение и грёзы. Вроде бы, это - сфера деятельности психоанализа. Башляр причислял себя к его последователям, но не слишком занимался раскопками потёмок человеческого подсознания и подведением выкопанного под не слишком большой набор готовых шаблонных ответов не Фрейда, нет, а его последователей, которые своими псевдо-анализами основательно дискредитировали теорию Психоанализа как таковую...
«Не существует реальности, предшествующей поэтическому образу. Воображение говорит прямо в нас. Литература не является суррогатом какой-либо иной деятельности. Она знаменует собой внезапное «всплывание» воображения в воздух».(Башляр. «Грёзы о воздухе: Опыт о воображении движения.»)
Образ для Башляра, прежде всего - не замещение или вытеснение, и даже не манифест архетипа, а результат взаимодействия воображения с богатством материальной реальности. С точки зрения Башляра, отсутствие воображения - такая же болезнь, как и психическое расстройство. Неспособность воспринимать ирреальное говорит, что и с восприятием реального не всё в порядке. Он размышляет о психоанализе, который работает не с прошлым, а с будущим, не с затруднениями формирования личности, а с её формированием заново – о том самом личностном психоанализе, понятия о котором не существовало как такового в прошлом, отсюда и причина тех нагромождений «горбатостей» в философии прошлого. Но говоря об этом, он аппелирует не к Зигмунду Фрейду, в чьей методологии психоанализа главенствующая роль, прежде всего, отводилась чувственной стороне либидо, а к работам Робера Дезуайля, который по разработанной им практике психоанализа предлагал пациенту образы свободы - метлу, сметающую цветы увядшей любви, корзину тряпичника для отброшенных забот, вращение вокруг себя в динамическом одиночестве воздушной свободы. Образы воздушных форм неустойчивее земных, но они свободны:
«…ощущение свободы само по себе материализует больше изумительных образов, чем все воспоминания об утраченном времени».(Башляр. «Грёзы о воздухе: Опыт о воображении движения.»)
Воображение для Башляра - скорее, не способность формировать образы, а способность деформировать доставляемое восприятием, способность освобождаться и изменять – ещё одной весомой частности, которой так недоставало людям прошлого в общем и философским доктринам (вернее - их создателям) в частности. Динамика и изменчивость образов по Башляру важнее формы, поскольку форму легче описывать, как и всякую статику (что, в основном, психология и делает). Но тут же Башляр корректируют данную установку:
«…психологию воображения посредством статических форм разрабатывать невозможно»
«Чтобы понять Блейка, читателю необходимо научиться «настораживать» все мускулы тела, а к этим усилиям непременно добавить дыхание, дыхание гнева».
«От предметов... мы потребуем раскрыть нам сразу и их удельную "плотность" бытия, и точно выраженную энергию становления. Явления же будут нас учить изменению и субстанциальной подвижности».
Чем не портрет подлинного Творца? «И увидел Бог всё, что Он создал, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой.» (Быт. 31)
Все предметы для Башляра многозначны. Сосна - образец вертикальности или обособленности, или гневный шелест игл и шум ветра, или подъём по стволу жизненных соков, или жар будущего пламени и так далее до бесконечности. Именно для философа оказывается важным создание «физики воображения», опирающейся на ассоциации, идущие от предмета. Идеи отвердевают в своей абстрактности, а «материальное воображение» всегда живо - предметы неисчерпаемы. И явления поясняют друг друга: феномен крика вытекает из феномена бури, крика природы. Следовательно, когда кричит природа – эхом этого крика выступает человек. Но не социально адаптированный, а тот, который тождественен ей по божественному архетипу.
Существовать для западного мыслителя прошлого всегда означало натыкаться на преграду. Ограничение вдохновляет и на мысль, и на жизнь. Православная, восточная традиция мысли принципиально иная. В этом плане Гастон Башляр более «восточен», поскольку становление его мировоззрения происходит не в столкновении с преградой как таковой, сколько в знании, что таковая существует, и даже не в единственном числе. Мировоззрение Башляра по форме текстуально осязаемо, по сути же своей воздушно, - так, бредя в жесточайший гололёд времени настоящего, для него всегда есть возможность в который раз больно опрокинувшись навзничь увидеть прекрасный «голубец» неба...
«Грёзы о воздухе: Опыт о воображении движения» - третья книга философских эпопей 20 века. Ранее у нас уже были изданы "Психоанализ огня" (М.: Издательская группа "Прогресс", 1993) и "Вода и грёзы" (М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998), исследовавшие физику воображения и развивавшие концепцию материального воображения, которое следует «прописывать» художественному творчеству, как витамины для поддержания иммунной системы в периоды творческих «авитаминозов». И именно в «Грёзах о воздухе» Башляр обращается к стихии сравнительно бедной вещественно, но самой динамичной и внезапной, - к носительнице динамического воображения как особой формы энергетической сублимации сознания.
Воздух, в отличие от «горизонтальности» водной среды с позиции взгляда человека, суть структуры вертикальной и потому в наибольшей степени «насыщена» человеческими ценностями. Так дерево, прежде всего, растёт вверх не вопреки, а благодаря законам природы, какой бы ни была неблагоприятной среда обитания...
Большая часть жизни человека проходит в вертикальности, как в прямом, так и в переносном смыслах. Это обстоятельство налагает на него особую тождественность, поскольку эта вертикаль фактически раздирает его на верх и низ, поскольку и на него распространяется простой закон природы: кто не поднимается, тот падает…. Отдых и сон у человека чаще всего воспринимаются как некое погружение в нечто. Однако, не так часто, конечно же, но встречаются люди, для которых сон - восхождение или вознесение. Надо только научиться спать в собственной стихии...
Башляр пишет о драматизме и подвиге распрямления. Роста, высоко поднятой головы, о лечении вертикальностью и воображаемыми высотами. В историко-методологической литературе, посвящённой проблемам развития науки можно встретить позицию некоторых исследователей, считающих, что рациональность - это ничто иное, как внутреннее свойство системно-упорядоченного мира. Понятие рациональности связано не столько с разумом человека, сколько с законосообразностью его природы. Наука же только ищет эту, заключённую в природе, рациональность.
В этом смысле, мировоззрение Гастона Башляра глубоко антинаучно по отношению к философии Нового времени. Но в том то и дело, что он не является сторонником этих идей в прямом смысле. В них его больше интересуют не структурированная научность и сухость текстов, сколько витающие над всем этим некие пылевые частицы, которые «поднимаемы» с земли ветром в период засухи... Или, как с иронией говорят о пыли веков на старинных книгах или иных древностях, до которых не касалась рука Нового человека в виду определённого рода обстоятельств или в виду невостребованности артефакта как такового исходя из реалий проживаемого времени.
Окончание текста в самом начале этой ночи мне виделось очень рациональным и приземлённым: естественно, после написания краткого Вступления должно было последовать плавное Повествование. Затем, - основные Выводы и, наконец, символичное Заключение в виде торжественного поставления твёрдой точки. Так бы я и закончил, если бы в процессе написания текста, уже где-то ближе к шестой странице печатного текста 13 кеглем, в сознании моём встревоженно не промелькнула мысль о том, как же всё-таки я назову этот текст?
Как правило, название текста возникает или в начале работы, либо в самом конце, когда есть веский повод «перевести дух» и «оперируя» написанным озаглавить произведение характерным (или не очень) названием. Название появилось на девятой странице, в конце десятой же я вдруг подумал, что в принципе, могу продолжать писать о Гастоне Башляре и дальше, но стоит ли? Мы же не описываем почему и как начинается дождь? Ведь важен сам факт его прихода, потому что улицы Екатеринбурга в летнее время всегда в плену тополиного пуха, а дождя всё нет и нет…
Этим летом, идя с занятий в университете, я думал, как же мне всё-таки закончить этот текст? Мысли сбивались и путались на подобии летающих вокруг белых «мух» отцветающих тополей, и за неимением лучшего я по детски мстительно наблюдал как пацаны жгли «торжествующий» победу очередной закон природы в виде пуховых сугробов... Сознанием я понимал – неприятности нашествия тополинного пуха скоро пройдут, надо только перетерпеть это время. И тут, увидев как бы случайно и заново свою «инфернальную» тень на сером тротуаре улицы, меня неожиданно и осязаемо отчётливо посетила удивительная мысль – а ведь во всей иконописи как таковой нет даже подобия понятия «тень»! Сдавать экзамен по «Истории западной философии» и таким неожиданным образом прийти к этому очевидному факту в контексте искусства, которому абсолютно не придавал значения ранее – это более чем значительно!
Ведь Тень, хоть и воздушна, но несёт в себе «инфернальные» черты приземлённого состояния. Она вертикальна и горизонтальна одновременно, стоит только тебе придать ей эту форму в любой точке твоего нахождения в пространстве! И тут всё встало на свои места – ну конечно же! Уход от иконописной традиции Западной Церкви в эпоху Возрождения сформировал новый вид живописи, где наряду с эволюцией цветопередачи и свето-теневых задач, начали решаться задачи уже другой формы мировосприятия! Оттого и эпоха Возрождения и все последующие тенденции развития Свободы мысли, где понятие «Дух» со временем вытеснилось приземлённым рацио! Оттого то и возникающие так часто противоречия явно детерменированного свойства в философских теориях громогласной эпохи Просвящённого абсолютизма, со всеми последствиями социальных потрясений!
В православной аскетике (где примат догматики преобладает над обмирщвлённым сознанием) нет туманных и двусмысленных переходов от зла к добру, и от добра ко злу. Здесь растут «из силы в силу» и преображаются из света в свет. Догматическая сущность иконописи от Византии перешла на Русь и здесь прочно укоренилась не в произведениях искусства, а, прежде всего, в той значительной общности, что представляет из себя древне-русское искусство как таковое, и которое, конечно же, в отличии от искусства западного (горизонтального) строго вертикально по своей сути…
Произведения Башляра не столько «сны воли», сколько «сны отдыха» идеи, которые более чем многозначительны сна Разума в трактовке Ницше.
Так кто же всё-таки этот замечательный француз Гастон Башляр? Критика теней философии прошлого в контексте формирования Нового философского языка или осмысление гумуса философии Нового времени языком нового текста?
Многоточие
...