Солнечный берег

       

«…Остров Света…
Твое манящее имя остается для меня точкой, за которой больше ничего не будет.
Я еще иду к тебе, мое движение не закончено,
Душа моя – обрывок бумаги, который гонит ветер по пустынной улице
Все дальше, дальше…
Улица темна и длинна, но в конце – золотой свет: Океан.
Он окружает здесь все, эта земля – лишь остров в Океане.
Океан дышит моими легкими.
Белая соль выступила на пятнышке солнца.
Капля воды высохла на коже…
Остров Солнца, я все еще иду к тебе.
Ты один в этом мире, и, даст Бог, я дойду, лишь бы хватило жизни.
Я боюсь не успеть. Я должен…
Зови меня, мани, не переставая.
Чтобы я просыпался среди ночи и лежал с широко раскрытыми глазами,
Освещенный твоим призрачным сиянием, льющимся в комнату сквозь окно.
Остров Света – твое имя, мое ночное солнце.
Зови меня. Я не должен останавливаться.
Жди меня, пусть через годы, но я приду.
       Просто кому-то угодно, что я еще здесь, а не с тобой…»






       1.



       Его разбудило ощущение тепла на щеке. Солнце поднялось уже довольно высоко, и сквозь пыльное стекло луч его проникал внутрь машины. Он открыл глаза, и тут же снова зажмурился, потянувшись. Изогнулся и нажал пяткой на сигнал, послушал трубный рев старого лэнд-ровера, потом сел и осмотрелся вокруг. А вокруг ничего не было. Не считая дороги, высохшей травы, редкого кустарника, разбросанного до горизонта, неба и солнца. И его, сидящего в машине. Точнее, уже стоящего рядом с ней. Ни одного знака, ни одного указателя. Дорога вникуда. Кто и когда проезжал по ней в последний раз? Ночью, засыпая, он вел машину, пока руль не выскользнул из рук. Остановился и решил проспать до утра, не съезжая на обочину. Ни одна машина не проехала мимо за все это время. Было холодно, как бывает холодно ночью лишь в пустыне, раскаляющейся днем, как печь. Сияли бездушные звезды, шурша лапками, ползали по стеклу какие-то жучки, но он не слышал ничего, хотя, обыкновенно, спал очень чутко. И не услышал, как вытекала вода из большой фляги, что он взял с собой предусмотрительно. А сейчас обнаружил, что вода осталась лишь на дне. Видимо, впотьмах слабо закрутил крышку, и фляга, по совершенно издевательской случайности, оказалась перевернутой. «Как в дурацком фильме, - попытался усмехнуться он. – Продолжим в том же духе…» Куда ехать дальше? – вопрос становился риторическим. Он решил не возвращаться, даже если ему накануне неправильно объяснили дорогу. Не такие уж тут большие расстояния, чтобы можно было заблудиться. Если ехать вдоль побережья…
       Но надо было еще выехать к нему. Он закурил последнюю сигарету и медленно, глубоко затянулся. Какое-то незнакомое чувство постепенно охватывало его. То ли это дикое пространство так действовало, то ли густой прохладный воздух, смешанный с никотиновыми парами, пьянил, вливаясь в его легкие. Он влез в машину и повернул ключ. Джип рванул с места, подняв облако белой пыли. Он решил, что ехать нужно туда, куда дул утренний ветер – бриз должен был указать дорогу к океану. Но дорога раздваивалась, что было уже само по себе удивительным. Он давно уже относился к ней, как к безжизненному природному явлению. Оказывается, она все-таки была проведена по земле едва заметным отпечатком чьей-то воли и дала ему, наконец-то, призрачное право на выбор. И он свернул вправо. Небо над горизонтом постепенно меняло цвет. Странно, что воды до сих пор не было видно. Ее близость чувствовалась уже давно. В открытое окно врывался плотной волной ветер, пахнущий озоном. Ведя машину одной рукой, он выставил другую из окна, раскрыв ладонь. Поток воздуха ударялся в нее как в парус, как в крыло, холодная струя скользила по коже, бежала от кончиков пальцев к сердцу, наполняла грудь, захлестывала дыхание. Он облизнул сухие соленые губы.
       Он ехал уже несколько часов, а вокруг по-прежнему зияло ядовито-бирюзовым провалом неба бесконечное пространство. Воздух был насыщен йодом и солью. Он вспомнил сияющую каплю воды на темной сухой коже.
… Холодная пена останавливается в нескольких сантиметрах от его руки, мерцают на солнце мокрые водоросли, и мелкая галька снизу впитывает тепло его ладони. Волна никак не может подобраться к нему, шипит и кружит рядом, и одну только каплю роняет ему на кожу. Капля высыхает на глазах, оставляя тусклый след на смуглой руке. Он касается языком белого пятнышка соли, и оно тает...
       Машина остановилась. Было около полудня. Воздух над дорогой разогревался и плавился. Сизый кустарник, заросли полыни и колючек, казалось, покачивались в переливчатых волнах зноя. Ветер начал стихать, и с земли поднимался сухой звон. Звенела трава, разогретые камни, пыль на дороге. Он надел пыльные темные очки, показалось, что они смогут дать ощущение тени. Комком ваты осушил горло последний глоток противно-теплой воды, оставшиеся капли которой он размазал по лицу.
       Похоже, все это время он ехал в противоположную сторону. Горизонт кривился холмами, дорога заметно шла в гору. Он вышел, оглянулся по сторонам и грязно бессильно выругался. И, несколько минут спустя, пожалел, по-настоящему пожалел, что вообще остановился. Джип только лишь судорожно вздрагивал при каждой попытке включить зажигание. Он долго возился с ключами, словно ничего не понимая, потом полез осматривать раскаленный двигатель. Ничего не менялось. Он выполнял какие-то бессмысленные действия, лишь бы самому ощущать свое движение, пусть по кругу, но все же движение. Что будет дальше? Он не думал, не хотел думать. Главное сейчас было – завести автомобиль. Не останавливаться, не сидеть, хоть что-то делать. А солнцу было все равно, что думал суетившийся на дороге человечек. Соленым белым пятнышком присохло оно к небу, и, чтобы смыть его, не хватило бы воды всех земных источников. На плоском, покрытом пылью белом камне там, внизу, бегала, кружила на месте крошечная букашка – человек, один живой человек на бескрайней равнине, среди кустарников и зарослей соленой травы.
       Он остановился, и глаза его поднялись к небу. Снял очки и увидел, или ему показалось, что увидел вдалеке летящую чайку. Она свободно скользила в расплавленном небе, и он смог даже различить шелест ее перьев на ветру. Птица пролетела прямо над головой и стала удаляться. Он пошел вслед за ней, поднимаясь на каменистый откос. Когда же, исцарапанный колючками, он оказался на вершине холма, за соседней грядой мелькнула туманная лиловая полоса. У него перехватило дыхание. О, черт! Совсем рядом! Стоило столько петлять, вот же он, этот ненавистный океан! Он пошел прямо к нему, забыв о брошенной машине. Лишь бы добраться до воды…А если мираж? И тут же оборвал сам себя: какой еще мираж, тоже, нашел пустыню!
       С последнего склона развернулась долгожданная панорама. Ветер рванул волосы и одежду. Подернутая маревом, серебрилась впереди вода. Галечный пляж, в точности как тот, из его видения, покрытый темными водорослями, тянулся вдоль полосы прибоя, и только птицы белели местами, смешиваясь с пеной. Он собрал остатки сил и побежал. Захрустел гравий под ногами.
… Еще несколько секунд - и он бросится, как есть, в одежде, в нахлынувшую волну. Словно раскаленный камень в колодец. Его завертит, обдаст холодом, водоросли набьются под майку, в волосы, руки оцарапают поросшие ракушками донные камни. Он вынырнет, нащупает дно ногами и побредет к берегу, сопротивляясь объятиям воды. Солнце лизнет мокрую кожу, моментально высушивая и оставляя на ней соляной налет. Во рту останется лишь горьковатый привкус…
       Он очнулся и с трудом открыл глаза. Растаяло волшебное ощущение обволакивающей прохлады мокрой одежды на ветру. Сон снова исчез. Сколько прошло времени – непонятно, часы стояли. Судя по всему, близился вечер. Он сидел, прислонившись к колесу, там, где было больше тени. С наступлением прохлады он надеялся завести машину и повернуть назад. Сегодня продолжать поиски было бессмысленно. Темнота наваливалась стремительно, а ночью гораздо легче потерять все, нежели что-то найти. Измученный бессмысленностью проходящего времени, он следил за медленным движением солнца, подставляя лицо откуда-то вдруг появившемуся ветерку, с трудом глотая начавший остывать воздух. Снова долетал запах морского берега, но он теперь не знал, насколько правдиво это ощущение. Преследовало маниакальное воспоминание о ледяной, кристальной воде, пенящейся в камнях. Просвечивало сквозь толщу горного хрусталя пестрое дно, и рука, опущенная в прозрачный холод, желтела искаженно-длинными пальцами. И он старался стряхнуть это наваждение, все больше походившее на галлюцинацию, возвращающуюся с пугающей настойчивостью.
       Мотор заработал. Он даже несколько удивился знакомому и такому неожиданному звуку. Произошло хоть что-то закономерное и объяснимое за многие часы его пребывания в одиночестве. Развернувшись, автомобиль покатился назад. Бегущая тень теперь указывала обратную дорогу. Он ехал на предельной скорости, не глядя по сторонам. Он ослаб, солнце высосало его, как лимон, и осталась лишь сухая корка, жаждущая: воды, хоть глоток, хоть несколько капель. Внутри все горело, саднило, словно присыпанное солью. В газах клубились пурпурные облака. Или это солнце, валясь за край земли, окрашивало воздух и дорожную пыль цветом собственной агонии?
       Его тревожил указатель объема горючего. Это был очередной прокол, предупреждение более грозное, чем даже потеря запаса воды. Выезжая (вчера?позавчера?) он не рассчитывал, что доберется до места гораздо позднее вечера того же дня. Он уже начал терять счет времени, но, видно, не одни сутки кружил по едва заметным, заброшенным дорогам. Топливо подходило к концу.

       2.

       В тот день накануне ( он так и не вспомнил, в какой именно), он въехал в город около шести вечера. И городок этот совсем не вписался в его представления о приморском. Правда, он и не был приморским: до океана отсюда было далеко, хотя, казалось, ветер доносил и сюда его запах. Да еще стаи чаек, вместо привычных городских голубей, вились над старыми кварталами и мусорными завалами в тупиках узких улиц. Прежде он не бывал здесь, поэтому непривычным казалось все: каменные коридоры, бесконечные спуски и подъемы, недоступные для автомобиля, полное отсутствие деревьев и какой бы то ни было растительности, кроме чахлых цветов на подоконниках и балкончиках. Как будто здесь было столь мало приспособленного для жизни пространства, что люди отказывались делить его с кем бы то ни было. Оставив машину припаркованной на небольшой мощеной площади, отмечавшей, по всей видимости, самый центр этого города, он наобум пошел искать нужный адрес. Звучал он тоже несколько странно: Costa del Sol. Почему набережная, почему это испанское название, столь непохожее на все, что его здесь окружало, мог объяснить, наверно, только лишь коренной житель, но его это, на самом деле, мало интересовало. Наконец, когда уже начало темнеть, он подошел к тому дому, что разыскивал на протяжении почти трех часов. Поднявшись по выщербленным ступеням и с трудом отворив массивную темную дверь, он оказался в кромешной темноте подъезда, которая, сворачиваясь вихрем винтовой лестницы, поднималась вверх и рассеивалась где-то там едва различимой сероватой дымкой душного воздуха. Пахло пылью и котами. Он поднялся на третий этаж и позвонил в одну единственную дверь на площадке – резко крутанул рукоятку старинного медного звонка, отчего пальцы надолго пропитались едким окисленным запахом металла. Звонок в ответ глухо и невразумительно брякнул. За дверью зашуршало, залаяла собака, так же глухо и невразумительно, вслед за ней заплакал ребенок. Через минуту щелкнул замок, собака взвизгнула, и из-за двери показалась мокрая голова. Девушка в инвалидном кресле пыталась в потемках рассмотреть, кто стоит на пороге. Абсолютно детское лицо из японского аниме с огромными испуганными глазами, - успел отметить он, а потом спросил, где Джи. Она удивленно воскликнула и исчезла. Потом вернулась, везя хнычущего ребенка на руках. Он переспросил, вкратце объяснив, кого и зачем он ищет. Она замотала мокрыми волосами и сказала, что Джи давно куда-то исчез, и теперь здесь живут другие. Потом сбивчиво, как бы стесняясь или скрывая нечто, стала советовать, как найти тех, кто поможет ему узнать о его приятеле хоть что-то, и, в конце концов, дала чей-то телефон.
       Он вышел на улицу, не зная, куда теперь идти. Веселенькая история вырисовывалась, какие-то недомолвки, намеки, странные стечения обстоятельств. Он уже чувствовал когда-то, и это чувство сейчас вернулось обостренным донельзя: он попал в чью-то игру со странными правилами, в чью-то вымышленную реальность, которая существовала абсолютно автономно, не согласуясь с законами мира. Пора было начинать жалеть о приезде сюда. Хотя, нет, наверно, жалеть надо было о том дне, когда это странное желание стало по-настоящему невыносимым.

…Он снова и снова возвращался в то последнее утро в столице. Еще лежа в постели, за мгновение до пробуждения, он понял нечто, что должно было изменить с этого дня всю его жизнь. Голос, мучительно-неузнаваемый, он прозвучал так близко, у самого его уха, ему даже показалось, что теплое влажное дыхание коснулось его щеки и шеи. Что он сказал? Слова медленно таяли, как сигаретный дым, подхваченный утренним воздухом. Этот сероватый свет уже начал пробиваться сквозь сомкнутые веки, а он бессильно пытался удержать край сновидения, чтобы запомнить то, что ему только что сказали. Назови свой день. Назови свою жизнь. Теперь имя ей…Он открыл глаза. Он помнил нечто, что не имело названия. Он знал то, что не смог бы выразить тысячей слов. Дрожа от волнения, он сел на край постели. И огляделся, словно не узнавая комнату, в которой провел эту ночь. В комнате царил хаос, у кровати – гора окурков и бокалы с недопитым темным вином, рядом с ним на скрученных простынях чье-то голое тело с лицом, уткнувшимся во влажную подушку. Чье? Теперь его это уже не касалось. Он, на ходу натягивая джинсы, проскакал на одной ноге в другой конец квартиры, там сварил себе крепчайшего кофе, обжигаясь, выпил его почти залпом, глянул на часы, кинул пару вещей в рюкзак и, ничего никому не говоря, навсегда ушел из дома. Чтобы, спустя несколько дней, оказаться здесь.
 …Теперь делать было нечего. Он снова сел в машину и набрал тот самый номер. Долгое время было занято. Когда же трубку подняли, в нее потоком ворвался грохот музыки, шум голосов, чьи-то крики, его никак не могли услышать и понять, что ему нужно, пока не раздался спокойный мужской голос, предложивший приехать и разобраться с его вопросом на месте. Снова он покатил по сумеречному чужому городу искать очередную улицу со странным названием.
 Это был фешенебельный особняк на самой окраине, по стилю заметно отличающийся от любого здания в этом городке, да и от самого городка тоже. Едва перед ним открыли двери, он, неожиданно для самого себя, оказался в такой знакомой атмосфере, будто был здесь лишь на днях. Привычная жизнь снова напомнила о себе. Те же лица, то же ненавязчивое гостеприимство, когда никто не спрашивает, кто ты, откуда, тебя просто втягивают внутрь водоворота, ты растворяешься и становишься частью ИХ. Он спрашивал и спрашивал каждого, кто подворачивался ему под руку, ища нужного человека, но его почему-то никто не понимал, как будто говорили здесь на совсем другом языке. Он видел лишь отрешенные лица с плавающими, ничего не выражающими взглядами и улыбками, которые поток выносил прямо на него и проносил мимо. Гремела низами втягивающая в транс музыка. Наконец, какая-то темноволосая женщина с тяжелым запотевшим стаканом в руке провела его через анфилады заполненных людьми комнат. Она оставила его в галерее, стены которой были увешаны фотоработами большого формата, и вошла в соседнюю комнату, освещенную ярким экраном с мелькающими вспышками слайд-шоу. Он огляделся по сторонам и удивленно понял, что хозяин дома – известный фотограф. Этот стиль невозможно было спутать ни с чем, хотя немногие издания брались печатать его работы. Мир, отраженный его взглядом, был ужасающе прекрасен. Ему уже приходилось видеть все это, слегка шокирующее даже для него. Тонкий, изощренный художник, автор нескольких альбомов, скандально-популярных до сих пор, странно, что он делал в этом забытом Богом месте? Яркое пятно притянуло его взгляд, и он вгляделся в одно изображение на соседней стене. Его передернуло, как будто окатило ледяной водой: обнаженный полу-мальчик, полу- девушка, взгляд юной гейши сквозь блестящие черные пряди волос, рассыпанные по белоснежному каменному полу пурпурные цветы…Живой или мертвый? Он что-то вспомнил, или ему показалось? Отражение отражения…Резко отвернувшись, он встретился взглядом с человеком, выходившим из соседней комнаты. Ему протянули руку.
- Так это ваши работы? – зачем-то переспросил он, словно не веря, что Алекс Борха собственной персоной мог оказаться здесь.
- Так ты один из моих поклонников? – без улыбки ответил вопросом на вопрос Алекс.
- И да, и нет. Впрочем, я здесь по другому поводу. Просто я удивлен, встретив вас в таком захолустье.
- Я почти не живу здесь. Меня немногое связывает с этим городом. Он не лучше и ничем не хуже любого другого места, где я бываю. А бываю я почти везде! Здесь есть пустыня и есть Океан, а эти две вещи я люблю, пожалуй, больше всего. Так что тебя привело ко мне?
       Он заметил, как изменился взгляд Алекса, едва он произнес имя Джи.
- Он сбежал. Понимаешь? Если человек поступает так, ему не надо мешать. Хотя, я, конечно, могу рассказать, как его найти.
- Если честно, я, в каком-то роде, тоже сбежал. Мне нужно было сюда приехать.
 Алекс кивнул. Он стоял спиной к стене, на которой висел тот самый портрет, снова с снова приковывающий взгляд его собеседника к себе. Какой-то предостерегающий знак…
- Мир гибнет…Джи и раньше был странным. Потом все, кто его знал, решили, что он окончательно спятил. В последнее время никого не хотел видеть, не разговаривал. Когда вернулся оттуда, оказалось, что он продал студию и все картины, потом стал собирать вещи. Заработал, он, конечно, неплохо…Странно, но о нем редко кто вспоминает, и там, и здесь. Ты, похоже, первый. Был человек – и не стало. Не знаю, как он там живет, чем? Может, и хорошо, что ты поедешь туда. В общем, оставайся пока у меня, утром все решим.
       Наступило утро…


       3.

       Он сидел неподвижно, глядя перед собой в темное пространство. Еще одна ночь. Кажется, третья. Холодное небо высасывало остатки тепла земли. Стрекотали в кустарнике невидимые механические насекомые. Мысли текли медленно, как загустевшая кровь. Дожидаться утра было бессмысленно: взойдет солнце и снова примется за дело. Он решил оставить умершую машину и идти дальше одному. Сил не было, но остаться здесь означало быть погребенным на следующий день в раскаленной консервной банке. Бросить все и идти. Куда-нибудь. Искать ту, потерянную дорогу. Он уже не верил, что может встретить кого-то на этом пути, потому что попал, в самом деле, попал в иной, непонятный и чуждый мир. И был не нужен в нем никому. Осталось лишь вернуться. Но, как и куда? Впервые стало страшно. Показалось, что вырваться отсюда невозможно. Так и будет он кружить на одном месте.
       Всю ночь он шел. Шел, освещая дорогу тусклым фонариком. Спотыкался, но боялся остановиться. Мозг устал работать и лишь автоматически, неизвестно зачем, отсчитывал шаги, сбивался и начинал счет сначала. В ушах шумели волны, слышался шелест песка, звенящие вскрики чаек. Или это просто кровь звенела в ушах, он уже не понимал. Поэтому, когда шум усилился, он даже не обратил внимания и продолжал плестись дальше, стараясь не сбиться в сторону. И тут дорога оборвалась. Просто уткнулась в какие-то валуны. Он рассеянно поднял голову и посветил фонариком. Дальше, видимо, был спуск. Наконец, он прислушался, и понял, что шумело там, внизу. Этого не могло быть. Этого просто не должно было быть. Океан? Или сон? Это опять лишь наваждение? Ноги его подкашивались. Он вышел к океану, все-таки вышел! Он был прямо перед ним, там, внизу, в нескольких метрах. Берег смутно мерцал в темноте, плескались рядом волны. Он буквально прополз эти несколько метров. И, наконец, прикоснулся к воде. Это был вовсе не сон и не галлюцинация. Помимо воли, он зачерпнул полную пригоршню воды и жадно стал пить. Он судорожно глотал холодную соленую горечь, но она была желанна, и не казалась столь отвратительной, как измучившее его ощущение пергаментной сухости рта и горла. Как сухая губка, наполнялся он влагой. Он встал, потом снова упал на колени, следующая волна легко толкнула его в грудь, он покачнулся. Холод начал медленно отрезвлять. Вконец продрогший, он выбрался на берег. Мокрая одежда облепила тело, и теперь он почувствовал, что не в состоянии больше ступить ни шагу. Привалившись к большому камню, выступавшему из песка, он сжался в комок и закрыл глаза.
       Он не спал, находился на какой-то границе небытия нескончаемо долго. И вдруг, услышал голос. Близко, у самого уха. Обдало горячим дыханием. Он вздрогнул и пришел в себя. Над ним стояла огромная черная собака и повторяла какую-то непонятную фразу. «Все, пришла говорящая собака,- подумал он равнодушно, - приехали. Пожалуй, стоит разбить голову о камни, пока еще в состоянии это сделать». Собака вдруг стала исчезать, растворяться в сизом воздухе раннего утра. Но голос продолжал доноситься откуда-то. Он лежал неподвижно, затаившись, пытаясь понять, что происходит. Что происходит? Ему не было холодно, тело ощущало не грани каменной глыбы, а теплую мягкую сухость. Ветер не обдувал со всех сторон. Было тихо и темно, лишь откуда-то со стороны едва брезжил сумеречный тусклый свет. Он повел глазами по сторонам и понял, что находится в каком-то небольшом помещении. Расплывчатый силуэт маячил на фоне светлого пятна. Послышалось рычание, и тот же голос произнес ту же фразу:
- Манганеро…
Мелькнула тень, простучав когтями по полу.
- Сколько им повторять…Отвратительная привычка подбирать на берегу всякую падаль. Вчера приволокли дохлого дельфина. Такой коротышка, я не знал, что они здесь водятся. Сегодня вот ты…Мало ли, что выбросит на берег. Это просто настоящая помойка. Эй! Ты что там, спишь?
       Он понял, что слова направлены в его адрес. Он узнавал этот голос, и тем нереальнее становилось вся реальность. Дурацкий, но жуткий фильм. Неужели он закончился? Или все только начинается? Горло сдавило. Он молчал и улыбался, как идиот. Джи подошел и склонился над ним, повисли длинные смоляные волосы. Потом бесцеремонно схватил за подбородок и потряс из стороны в сторону.
-Ну?
-Ты узнаешь меня, C.G.? – голос звучал хрипло, язык еле ворочался.
-Тебе и в самом деле лучше помолчать, - заключил тот, воткнул ему в зубы сигарету и клацнул зажигалкой. – Ладно, валяйся, я вернусь…позже.
- Дай воды…- от сигаретного дыма начинало тошнить.
- Да ты ведро уже выпил. А нахлебался морской мало? Я вспомнил, как утопленников приводили в чувство в старые добрые времена. Жаль, рома не было. Пришлось тебя отпаивать саке. Реанимация – пока не морг.
       Джи отвернулся и ушел, что-то про себя бормоча. А он почувствовал, как снова медленно-медленно куда-то проваливается.

       
       4.

       Было то ли утро следующего дня, то ли вечер этого. Все перепуталось окончательно. Сквозь остаток сна ему почудились чьи-то голоса, шум работающего мотора, собачий лай, лязг железа. Потом все стихло. Он лежал на низкой широкой кровати под пологом из москитной сетки. Комната была освещена, и он, приподнявшись, пристально осмотрел ее. Темные потолочные балки, широкие окна с поднятыми деревянными жалюзи, странной конструкции камин напротив – можно было заметить, что здесь пытались выдержать какой-то определенный стиль, или же, напротив, случайное нагромождение несовместимых вещей создавало подобие смысла в этой бессмыслице.. Это и был тот самый одинокий дом у моря – Ли–Хаус, как называл его Борхес.
       Выйдя на порог дома, он прищурился от бьющего в глаза солнца и застыл, ухватившись за дверной косяк: в глубине двора, ограниченного полуразрушенными каменными стенами, вся в белой пыли, стояла его машина. Он медленно подошел к ней, ничего не понимая, остановился, провел пальцем по сизому капоту. «Как она…как я сюда попал?..». Джи, не обращая внимания на него, сидел в обществе громадного, тяжело дышащего ньюфаундленда и ковырялся в какой-то сети. « Fuck» - за пальцем протянулась надпись, переходящая в инициалы хозяина этого странного места. Он почувствовал взгляд на своей спине, и, обернувшись, увидел еще одну собаку. Пес стоял неподвижно, опустив голову, и смотрел на него исподлобья темными и раскосыми, как у его хозяина, глазами. Он забыл название этой породы. Грязно-белый, на широко расставленных мощных лапах, с тяжелой вытянутой головой и чудовищными крокодильими челюстями, пес не отводил взгляд, как все нормальные собаки. Он почувствовал, как холодок пробежал меж лопаток и отвернулся первым. Мимолетная улыбка скользнула по губам Джи.
- Манга решил тебя проверить. Это его любимый прием. Поэтому будь теперь осторожен, он недолюбливает слабых.
Ему стало не по себе от этих слов.
- Уже испугался. Уже боишься. Если честно, я и сам, - словно предвидя его вопрос, добавил Джи – когда вижу это его выражение…Хорошо, что он пока не пронюхал. Мой верный друг, он никогда не лает, даже не рычит, а думает о своем…
 Дальше C.G. начал рассказывать что-то о своих собаках, но он не улавливал сути. Он стоял посреди двора, посыпанного мелким гравием, а там, за полуразрушенной оградой из белых камней, в каких-то тридцати метрах от ворот блестела зеленая маслянистая поверхность волн…
       То, что Джи немного не в себе, становилось очевидным. Он сильно изменился, даже в лице появилось что-то иное, незнакомое. Это не пугало. Ему просто до боли стало жаль его, того, прежнего. «Мой Джи, - думал он,- ты умер». Этот человек был ему незнаком. Разочарование? Всепроникающий хаос. Стоило бежать от него за тысячу километров, чтобы встретить тот же хаос и здесь. Хорошо, если только внешний. Странный дом, как засыпанный песком корабль, хозяин – призрак на корабле, последний матрос, сошедший с ума от ужаса одиночества.
       Похоже, что с его появлением жизнь C.G. совершенно не изменилась. Разве что, слова его теперь были обращены к конкретному слушателю. Он, казалось, так и не узнавал его. Имя, под которым его знали с детства все друзья, имя, ставшее вначале прозвищем, а потом и своеобразным брендом, и которое Джи должен был помнить, не вызвало у него никаких ассоциаций. Он не пытался ни о чем его расспросить, никогда, словно появление у него в доме человека, именно этого человека, было предвиденным и ожидаемым. Они говорили обо всем, что не касалось лично их, и общение это ни к чему не обязывало. Могли молчать весь день, если был особый настрой и Джи впадал в заторможенно-медитативное состояние.
       Проходила уже вторая неделя его жизни на побережье. Каждый день начинался со странного ритуала, когда с восходом солнца C.G. поднимал красно-белый флаг Японии и произносил непонятную молитву или гимн. Иногда он брал его с собой в море на небольшой парусной лодке, и они возвращались лишь вечером, уставшие, пропитанные солью и потом, с небольшим уловом рыбы. Собаки встречали их на берегу и отпугивали слетавшихся птиц. И ему постепенно начинало казаться, что это как раз то, зачем он сюда так рвался. Он постепенно привык к дикому воздуху и солнцу, став таким же кофейно-смуглым, как и Джи, привык просыпаться в утренних сумерках, нырять под наворачивающиеся колючие валы холодного после ночи океана, привык к скрипу пыли на зубах, к солоновато-мыльному привкусу воды из глубокой скважины посреди двора. Он, как и Джи, перестал задавать вопросы. Тот же казался ему загадочным диким животным, образ жизни и повадки которого он пытался изучить. Воспоминания о прошлом тревожили все реже и реже, общение сказывалось помимо воли. Джи был невозмутимо-отстраненным, от лица его исходил ровный свет, каким светится золотой лик статуи Будды или лицо спящего ребенка. Или больного кретинизмом. И он научился чувствовать то, в чем, по-видимому, постоянно пребывал его друг. Исчезло ощущение времени, они были лишь двумя песчинками на грани воды и суши, без прошлого, без будущего…


       5.

       Он не видел еще его картин, но то, что Джи продолжал писать, не вызывало сомнений. Он не навязывался, не просил ни о чем, не проявлял излишнего любопытства. И когда Джи поднимался на подобие мансарды, где, видимо, и была его мастерская, он находил себе другое занятие. С недавнего времени, успев позабыть свои давешние блуждания по пустыне, надев широкополую соломенную шляпу, он уходил бродить по берегу и обследовать окрестности. Обычно с ним увязывался в компаньоны добрый лохматый Неро. На протяжении километров он не встречал ни одного следа пребывания человека. Раза два попадались какие-то развалины, но что это было раньше, и когда было это «раньше», ответить ему никто не мог. Однажды он вышел к тому месту, где в океан впадала какая-то река. Эта находка была полной неожиданностью, ведь пустыня вокруг выглядела абсолютно безжизненной. Устье реки было широким и берега ее сплошь поросли густым тростником, так, что нельзя было подойти к воде. Здесь было царство птиц. Растревоженные Неро, огромные чайки носились над ними, угрожающе вскрикивая и задевая крыльями их головы. Он вспомнил «Войну с птицами» и, почему-то, вновь ощутил приступ тревоги. Окликнул собаку, и они повернули назад.
       Дом, нагревавшийся за день, с наступлением темноты начинал быстро остывать. Джи топил камин углем и собранными на побережье высохшими корягами. Откуда брался уголь в этом заброшенном месте? Он не удивился, если бы узнал, что здесь и собственные разработки ведутся. Настолько зыбкий мирок Джи оказался при ближайшем рассмотрении рациональным, жизнеспособным и самодостаточным. В доме было все, как в космическом корабле, даже собственное энергоснабжение. Правда, лишь на то время, когда или дули сильные ветра, вращавшие огромный ветряк, или когда Джи заводил по вечерам на несколько часов генератор. Несколько часов светился в пустоте незаметный никому маяк.
       Вечером, щурясь на каминный огонь, обняв теплого ньюфа, он рассказывал о реке, обнаруженной ими в тот день.
- Да, там очень красиво, - сказал C.G. – Но в свое время эта невинная речушка убила всю эту землю. Говорят, здесь раньше жили люди, и ничего так жили. Эдакий уголок тропического рая. Потом что-то произошло, и это болото стало разливаться, как Нил. То ли ветер так менялся да еще прилив в придачу, никто не скажет. Потом было еще одно наводнение, потом еще, заранее ничего не могли предсказать. Да и некому было предсказывать, все смыло в океан, оставшиеся люди попросту ушли отсюда навсегда. На сотню километров отсюда – мертвая земля. Весь этот кусок побережья – зона затопления. Потому-то сюда никто, к счастью, особо не рвется.
       Джи стоял в дверном проеме, скрестив на груди руки и глядя на него непроницаемо черными глазами. Высокий и худой, в растянутом грязно-красном свитере, обрезанных по колено выцветших джинсах, пыльных высоких ботинках, да еще с повязанными по-пиратски спутанными волосами, он и впрямь напоминал капитана корабля-призрака.
- А что если…- он не успел закончить вопрос, как Джи развернулся и вышел. В каминной трубе завывал ветер.
 Джи стоял в воротах лицом к Океану. Он подошел к нему и задохнулся от удара сырого воздуха. Начинался шторм. В темноте, едва различимые, вздувались тяжелые горы воды и обрушивались на берег, стремясь дотянуться до стоявших чуть выше людей. Ему стало жутко от такой опасной близости стихии. До лица долетала соленая водяная пыль, чуть ли не под ногами шуршала убегающая пена. Джи стоял, молча кутаясь в мокрую одежду, и он заметил на его лице какую-то экстатическую отрешенность.
- Ты сумасшедший, - сказал он, и тут же понял, что сказал неправду.

       6.

       Вскоре произошло событие, враз разбившее созерцательную умиротворенность, в которую был погружен Либерти - Хаус. Утром C.G. позвал его наверх и показал свои картины. Их было много, они стояли и пылились, сложенные как попало, вдоль стен мастерской. Одного взгляда хватило, чтобы понять: раньше он так не писал. Каждое полотно было пронизано странным светом, подобным тому, что он замечал порой исходящим от лица самого Джи. Казалось, каждый мазок ложился на холст в такт его дыханию, как линии и штрихи искусного каллиграфа. Вроде ничего особенного: виды моря, окрестного пространства, полное отсутствие людей, но чувства, испытанные им по дороге сюда, снова охватили его. Он снова ощутил убийственный запах пустынного воздуха и дымившейся под ногами мертвой земли.
       Когда они спускались, что-то произошло на лестнице. То ли Джи сам поскользнулся, то ли он случайно задел его, но, следовавший за ними повсюду, как тень, Манга вдруг взвился навстречу и вцепился ему в руку. Все заняло несколько секунд: пока он отбивался и хозяин пытался разжать железную хватку звериных челюстей, Манга успел основательно изорвать его.
От неожиданности он не почувствовал боли. Но одежда стала стремительно пропитываться кровью, и у него потемнело в глазах.
- Манга мстит мне за тебя, - произнес он со слабой улыбкой.
       Джи, пытавшийся пережать ему разорванную вену на запястье , вдруг поднял голову. Он увидел так близко от своего лица и это забытое неповторимое сияние в самой глубине его глаз и мгновенную черную вспышку узких зрачков.
- Ты был классным гитаристом, Кайзер…
       Ему показалось, что он ослышался.
       Ночью раны на руках и голени воспалились, он почувствовал, что весь горит. Боль становилась просто нестерпимой, и он уже не обращал внимания на то, что делал с ним Джи: что-то промывал, чем-то обрабатывал, менял повязки, колол ему что-то, от чего он проваливался в липкий тяжелый сон. Он просыпался, когда боль оставляла его, и беззвучно лежал, глядя на засыпающего рядом Джи .
       И вспоминал, как три года назад тот валялся с воспалением легких в его огромной комнате под самой крышей, с безнадежным видом из окна на кирпичную стену соседнего здания. И тогда была его очередь возиться с ним, как с ребенком. Как потом тряслись руки, и на утренней записи он тормозил и откровенно лажал. Как можно было это забыть? Он поднес к глазам изуродованную руку с пятнами крови, проступившими сквозь бинты. «Ты – классный гитарист…Кайзер». «Ты – классный художник, C.G.». Руки виртуозного соло-гитариста теперь ни на что не годны: цербер гениального живописца не простил ему вторжения в этот его потусторонний мир. Не использовал такую возможность! Инстинктивно закрыл руками горло в самый последний момент…
       В его памяти многое было подернуто дымкой. Но яркие, как кадры кинопленки, снова начинали возвращаться целые куски того прошлого. Звучала его музыка из последнего альбома, та самая гитарная партия, что никак не давалась ему. Он пытался докричаться до звукорежиссера в отключенный микрофон и раздраженно тыкал средний палец в адрес Джи, сидящего за стеклом студии и беззвучно хохотавшего, как мальчишка. За несколько дней до этого, в доме их общего друга, где они впервые встретились, Джи устраивал безумное концепт-шоу, названное кем-то зомби-театром. Все это светопреставление снимали на профессиональное видео, так как хозяин, солист группы, в которой играл тогда и Кайзер, имел друзей везде, на телевидении в том числе. Его с Джи связывали весьма откровенные, но недолгие отношения, о которых знали все. Причем, также все знали, что он сидел на игле, и, в конце концов, эта съемка оказалась последней в его жизни. И Джи, с кокаиновым блеском в глазах, раскрашенный, как кукла, звенящий какими-то цепями и амулетами и непрерывно что-то выкрикивающий в камеру, так и остался навечно на той записи. И в его памяти. Потом – выставка, где он впервые увидел «картинки» Джи, которым вообще трудно было дать определение. После этой выставки в одной из популярнейших столичных галерей, тот проснулся знаменитым. В буквальном смысле и на его собственных глазах, потому что проснулся в его же собственной постели под шелест свежих утренних газет с восторженными рецензиями и столь же экзальтированной критикой. «Его экспрессия имеет неестественное происхождение,» – так писали об этой выставке. Его экспрессия в дальнейшем имела роковые последствия. Гибель их друга произвела такое неожиданно-шокирующее впечатление на Джи, что он впал в какое-то невменяемое состояние и исчез бесследно. Он не знал, что делать, где его искать. Сидел и ждал, предчувствуя нехорошее, и в первый раз понял, еще смутно, как страшно ему будет потерять его. Джи пришел сам, неделю спустя, пришел почему-то именно к нему, измученный, голодный, похожий на оборванца, и свалился в лихорадке. Темные сухие глаза, бисер пота на тонкой коже, обожженные губы. Его странный, надтреснутый голос с непередаваемой манерой проговаривать фразы как бы между прочим, будто на вдохе. Фантом прошлого… Он пытался успокоить, согреть его раскаленное и бьющееся в мучительном ознобе тело в своих объятьях. C.G. не отпускал его ни на минуту, цепляясь за него, как за уходящую жизнь. День и ночь перестали существовать. Он бредил вместе с ним, он сам растворился в его болезни, как будто желая облегчить ему участь, но понимал, что более счастливых мгновений пережить ему больше не будет дано.
 Он с трудом протянул забинтованную руку и отвел от лица Джи скрывавшие его спутанные волосы. Глаза были полуприкрыты, подрагивала тень под ресницами. Что там скрывается под этой маской? Губы, полуулыбка. Дай мне только коснуться тебя… Не дотянуться. Забыть…
       Джи помнит все. Он же и впрямь не сумасшедший. Не говорит об этом. Больно ворошить прошлое? Тогда думали, конца не будет, потом верили, что все возвратится… Теперь – не то, все не так. Джи беззаботно ходит по краю пропасти и ждет только, когда подует нужный ветер. Вторжение в его вселенную, в его мир…Теперь я – лишь человек из прошлого, и я могу разрушить этот его песочный замок. Я уже сломал здесь что-то, многое, весь порядок. Понимаю это, но ничего не могу сделать. Прошу помощи, а сам другой рукой наношу жестокие раны. Стараюсь заставить его вспомнить все, а он в это время…Он смотрит на меня, как старик на глупого малыша. Он улыбается. А что скрыто под этой улыбкой, за каждым его ничего не значащим словом? Господи, дай мне уйти, пока еще не все погибло! Я не хочу возвращаться, там меня уже нет, все сгорело, рассыпалось. Хаос. А здесь…Я соберусь с силами и уйду, как только будет возможно. Оставаться нельзя. Есть кто-то еще. Я знаю точно, что он появится. Тот, кто построил этот мир для C.G. Он здесь. Это принадлежит ему… Но пока не торопи меня. Я уйду сам…

       7.

       Ему снилось, что он шел по песчаной дороге. И не сразу заметил, что это глубокое сухое русло реки. Берега отвесно уходили вверх. Идти становилось все труднее, ветер изо всех сил толкал назад, песок ускользал из-под ног. Он поднял голову и увидел вдали, словно в конце огромного тоннеля, поднимающуюся гигантскую волну. Она росла свинцовой стеной, медленно закрывала небо, зарождающейся лавиной клубился вверху пенный гребень. Он застыл в оцепенении и еще несколько бесконечных мгновений наблюдал, как стена воды наклоняется над землей, ниже, ниже, приближается и приближается. Опомнившись, он шагнул назад, потом сорвался с места и кинулся прочь, пытаясь убежать от настигающей его гибели, падал, полз, увязая в песке, поднимался и бежал. Подошвами ног он ощущал усиливающуюся вибрацию, слышал этот нарастающий сзади шум. Ударило в спину ледяным дыханием, и грязный поток скользнул из-под его ног. Бурлящая вода поднималась все выше, захватывая ноги, пытаясь сбить его. Но самое страшное было еще там, за спиной, и у него не было сил ни убежать от этого, ни просто оглянуться, чтобы увидеть лицо смерти. Он остановился, выпрямился, набрал полные легкие воздуха и закрыл глаза.
       Чья-то рука легла на его плечо. Он вздрогнул и обернулся. Это был Джи, который вглядывался с улыбкой в его лицо.
-Ты что, боишься? Ты не захлебнешься, не бойся. У тебя же горло прокушено…Мы будем вдвоем ходить по дну, пугать дельфинов и собак…
Сухие губы коснулись его щеки. Тихий голос прошептал:
- Пойдем, брат… Так ты придумал, как будут звать твою жизнь?

       …Горячее дыхание ударило ему в лицо. Он очнулся, открыл глаза. Над ним стояла дикая облезлая черная собака. Перед самыми глазами поблескивали ее бессмысленные злобные зрачки. Он попробовал шевельнутся, но тело не слушалось.
-Неро…-просипел он. Собака отпрянула и оскалила желтоватые клыки. Потом повернулась, и, не оглядываясь, потрусила по влажному гравию вдоль бесконечного берега. Он проводил ее взглядом, потом уперся руками в горячий камень, встал на колени, потом последним усилием поднялся и сделал несколько последних шагов. В сторону воды.
       Солнце стояло довольно высоко и сияло белым соляным пятном на выцветшем лоскуте неба. Кажется, близился полдень…