Похмелец

Эдуард Тубакин
       Он уже давно не спал, а просто лежал с открытыми глазами и мучился. Тупая головная боль не отпускала.
- Что же это, за что же такое, - думал он, - прямо наказание какое-то, пытка!
Солнце, обычно появляющееся в этой комнате во второй половине дня, освещало часть дивана, где безвольной куклой валялся страдалец, и выше – немного стены с кремовыми обоями.
- Хоть бы кто-нибудь, хоть бы что-нибудь помогло! – молился про себя человек. - А ведь никого и нечего!
Тополиная, прозрачная невесомая пушинка, вероятно проникшая в комнату через приоткрытую дверь лоджии, попала в яркие солнечные лучи и, казалось, еще более распушилась, заблестела желтым отливом, немного повисела, замерла и стала медленно опускаться на нос мученику.
- Пфу, пфу, пошла! – задул тот, стараясь отогнать ее.
Он попробовал сложить губы дудочкой и сильно подуть, но вместо струи воздуха изо рта вырвалось какое-то хрипящее клокотание. И пушинка все же опустилась на длинный прямой нос.
- Фу, е – мое! – дернулся пострадавший, - пушинка вновь поднялась и продолжала свой путь, ведомый лишь ей одной.
- Хорошо ей! – думал человек, - летает себе, легкая, где хочет, а тут, будто кирпич в череп засунули, от подушки головы не оторвать.
- Что, Васенька, плохо? – услышал он насмешливый голос жены. – Может за пивом сходить, полечить тебя?
Страдалец повернул голову налево и увидел Катю, молодую изящную женщину в домашнем халате с полотенцем на голове. Она, видно, недавно приняла ванну, а теперь сидела в кресле и наблюдала за мужем с ехидцей.
- Ой, помоги, ради Христа! – взмолился Вася. – Век благодарен буду!
- Ну, уж нет, хватит, сам сходишь, а по пути и на работу забеги! Слышь, че говорю! Не отворачивайся, не отворачивайся! Не забыл, что сегодня работаешь?
- С ума сошла! – проворчал Вася и заворочался с боку на бок.
Неожиданно во всем его организме произошел протест. Он героически приподнялся, заикал.
- В туалет, в туалет иди, будь ты неладен! – закричала Катя.
Подскочила к нему, схватила за руку и потащила по коридору.
На работу Василий не пошел. Позвонил начальнику и что-то наплел несусветное, но так искренне и натурально, таким жалостливым, кающимся голосом (отравился, мол…), что тот поверил и даже посоветовал средство для скорейшего выздоровления.
- Выпей курильского чаю, непременно курильского! – трещало из телефонной трубки.
Сходил за пивом. И когда боль отступила, а сознание чуть сладко затуманилось, Катя пошла в атаку. Первый натиск был столь силен, что Вася лишь взмахивал руками и выражался междометиями. Позже он все же обрел себя.
- Глупая ты женщина, Катюша! – говорил он ей. – Не осознаешь, что пью я не просто так, а за дело.
- За какое там дело, похмелец ты чертов?
- С нужными людьми общаюсь…
- А без бутылки нельзя?
- Важные проблемы обсуждаем, решаем…
- Мировые проблемы, ага, еще чего выдумаешь?
- Думаем, как жить дальше, карьеру двигать…
- А чего ты достиг? О какой карьере говоришь, похмелец ты эдакий?!
- Оскорбляешь, второй раз уже, я считаю.
- Тебе все едино, хоть заоскорбляйся! Надоел с пьянкой!
- А деньги мои тратить не надоело, Катенька?
- Не нужны мне такие деньги, если через них своим здоровьем рисковать требуется.
- Люди гибнут за металл. А ты думала, подработки ко мне просто так приплывают?
- Ничего я не думала, но я не хочу, чтобы ты пил.
- Интересно, если я брошу, как я с людьми общаться буду?
- Как все, которые не злоупотребляют. Пиши расписку.
- Да ты чего? За алкаша меня считаешь?
- Я, такой-то, обязуюсь не употреблять алкоголь…
- Никогда, никогда, бред!
- Если я не выполню своего торжественного обещания, то согласен на кодирование…
- Насилие над личностью!
- А также на все крайние меры, которые помогут мне в полном искоренении вредной привычки.
- Это безумие, бред, чушь!
- Пиши, пиши! Написал? А теперь поставь число и распишись.
- Ерунда! Нет, я в эти игры не играю.
- Теперь я прячу этот документ. Это не игра, Василий. Это серьезно. Все очень серьезно.
                       ***
   «Мне скоро тридцать лет. Зрелый возраст. Еще есть энергия, что-нибудь сделать важное, большое. Уже имеется и жизненный опыт для осуществления замысла. Но какого? Если бы знать, если бы знать. Нужна идея. А если она нужна только мне, а другие живут своими идеями и не нуждаются в моей? Отчего же я ничего не знаю про другие идеи? Ведь я же общаюсь с друзьями, знакомыми. Отчего же я вижу в их глазах растерянность? Ведь мы же все живем в социуме, в большом человеческом улье, где каждый человек необходим и не случаен. Отчего же берется отчужденность и бессмысленность? Ведь в улье лишних пчел не бывает». – Думал Василий по дороге на работу.
- Васька, сосед! Куда пропал? А я иду, смотрю навстречу ты, задумчивый весь. Куда?
- На работу.
- Все там же?
- Да.
- Понятно. Живем рядом, на одной площадке, а видимся редко. Может, отметим встречу с утреца, хе-хе!?
- Я тороплюсь.
- Ясно. Тогда в другой раз. Я, понимаешь, выпить хочу, а один не могу.
«Степка. Совсем не изменился. – Думал Василий, глядя вслед удаляющемуся маленькому небритому человечку. – Чем живет? На инвалидности ведь. А напивается каждый день. Правда, не в стельку, а так. И ничего ему, живется. Законсервировался человек. Время идет, а он не изменился. Ничего с ним не произошло. Странно, а почему собственно с ним что-нибудь должно случиться?».
   Василий проснулся в пять часов утра и понял, что уснуть ему уже не удастся. Выспался. Прошел на кухню и включил чайник. Он что-то помнил и забыл, и это мучило его сейчас. Налил себе в стакан горячего чая. Обжигающая жидкость коснулась слизистой, и Вася вспомнил.
   Его мучила жажда. В городе произошла таинственная катастрофа: исчезла вода. И даже большая река, которая несла свои воды на запад, пересохла. На каждом углу стояла большая бочка с разливным пивом. Люди дрались в очередях за место, чтобы побыстрее добраться до пенистого холодного напитка. Лишь Василий стоял в стороне. Он понимал: если выпить стаканчик, захочется другой и еще, и еще…
   Это был сон. Нехороший, тяжелый.
   Через час проснулась жена. Она вышла растрепанная, заспанная и удивленно посмотрела на часы.
- Ты чего так рано взыскался? – спросила она у Васи.
- Не спится.
- Налей и мне чая.
- Булку маслом намазать?
- Намажь.
Они долго разговаривали, но Василию казалось, что не о важном, не о нужном, так, переливали из пустого в порожнее. Василий подошел к окну и распахнул его. В лицо подул свежий летний ветерок. Катя стояла сзади, положа ему на плечи руки.
- У тебя завтра выходной? – спросила Катя.
- Ага.
- Здорово. Возьмешь Лешку, в парке погуляете. А то он давно гундит: с тобой просится.
- Возродим давнюю традицию?
- Да.
- А ты к нам присоединишься?
- Ты же знаешь, что я не смогу. Маме опять хуже стало. Навестить ее надо, лекарств купить. И так что-нибудь… в больнице не сильно-то… сам знаешь.
       Василий повернулся к жене, обнял ее. (Вот здесь о важном!)
- Что-то рано нежность проснулась.
- В самый раз.
- Ах, Вася, куда полез, не трогай, я еще не проснулась.
- Я потихоньку, разбужу тебя.
- Раньше ты другой был. Скромный. Мы начали только встречаться...
- Не помню.
- Ты здорово целовался. Я думала ты опытный, искушенный в амурных делах.
- Ты была первая.
- Где же ты научился так целоваться?
- Первая и единственная.
- Признавайся.
- Это у меня от природы.
- Я тебе не верю. Ай, Вася, ну, прекрати, а то я сейчас уйду.
- Я не пущу тебя.
- Завтра я вернусь от мамы, и мы будем весь вечер вместе.
- Точно.
- Я надеюсь, этот твой Пащук не придет и не уведет тебя?
- Не знаю.
- Я не пущу тебя.
- У нас дела, Катя.
- Знаю я ваши дела. Пиво пить. Не забыл? Ты мне слово дал. Расписка у меня.
- Я и сам не хочу.
- Ты у меня, умка!
- Подожди Катя. Я хочу спросить.
- Сам растревожил, а теперь с глупыми разговорами лезешь. Пошли в постель, пока Лешка не проснулся.
- Ты не чувствуешь бессмысленность своего существования?
- Бессмысленность? О чем ты? Разве ты не видишь, что я живу тобой и Лешкой. И пока вы рядом, я не понимаю этого слова. Подожди, о чем это ты, для чего спрашиваешь? У тебя разве по-другому?
- Я не знаю. Нет, дело не в тебе, а во мне. Я не смогу объяснить.
- И не надо.
- Я запутался.
- Это пройдет.
                       ***
   Гуляли в старом, заброшенном парке. Раньше на его месте было кладбище. Три могилы знаменитых людей города были оставлены для потомков. И сейчас в лице нового поколения выступал Лешка, мальчик лет восьми, сын Василия. Он тихо по слогам читал слова, высеченные на потемневшем от времени камне. Отец стоял рядом.
- Пап, папа! А кто такой З***?
- Писатель.
- А! И он умер?
- Как видишь.
- И мы тоже?
- И мы когда-нибудь. Но тебе рано об этом думать.
- Грустно.
- Пошли лучше на турниках покувыркаешься.
- Я не достану.
- Я подсажу тебя.
- А если я упаду?
- Я поддержу тебя. Не бойся! Пошли!
Они направились по узкой тропинке вьющейся меж густых кустов сирени. Лето было в разгаре, и цвет их давно опал.
- Папа!
- Что?
- А зачем люди живут, если умирают?
- Даже не знаю.
- Неужели просто так?
- Некоторые, наверное, просто.
- А остальные?
- Стараются оставить что-нибудь после себя.
- Как тот дядечка, этот З***?
- Почему ты так решил?
- Здесь же раньше было большое кладбище, так?
- Да.
- Его убрали. А могила З*** здесь. Значит, он что-то оставил после себя?
- Значит.
- Папа! А если я после себя машинку оставлю, меня вспомнят?
- Ну, вот мы и пришли. Давай руки, оп! Держись!
- Машинка железная. Даже если много, много годов пройдет, она будет долго ржаветь. Да, папа?
- Подтягивайся. Раз, два, еще, еще немного.
- Мне тяжело! Ну, папа, ну скажи, меня будут помнить?
- Будут, только недолго.
- Почему?
- А это сам реши.
Василий снял с турника сына и поставил его на твердую землю. Смешно взъерошил ему волосы на макушке.
- Вот вы где! А я в дверь стучался - тишина. Ну, думаю, в парке гуляют.
К ним подошел мужчина среднего роста, коренастый, с маленькой плешкой на голове, впрочем, несильно заметной и не портившей его, из-за редких белых волосиков, окаймляющих лысину.
- Иди, сына, погуляй. Нам с дядей Пашей поговорить нужно.
- Здорово, что ли, Федоров.
- Здоровенько булы, Пащук. – Пожал руку товарищу Василий. - Не тянет еще на незалежну Украину?
- Спасибо, я пока здесь поторчу. Пропал ты куда-то, не видать?
- Работал.
- И даже времени не было с другом пивка выпить, а?
- Завязал я.
- Ладно, врать-то.
- Серьезно.
- Катька насела?
- И Катя, и я сам захотел.
- Разбогател что ли?
- С чего ты взял?
- Раз пить бросил, значит, спортом заниматься стал. А на спорт нынче надо тратить денег больше, чем на пиво.
- Интересный вывод! А я может, под кроватью дедушкины гантельки нашел и ими, ими!
- Хорош шутить. Большой заказ я получил, ехать надо. С камазистом договорился. Ну, за знакомство придется по сто грамм. Хочешь ты этого или нет. Иначе денег не заработаешь. Чего молчишь?
- Давно хотел тебя спросить.
- Спрашивай.
- Какая у тебя цель в жизни?
- Глобальная или поменьше?
- Глобальная.
- Разбогатеть.
- Для чего?
- Чтобы себя обеспечить, семью свою и таким олухам небесным, как ты деньжатами помочь.
- А потом?
- А потом поправить здоровье, отдохнуть на Черном море.
- А сейчас, никак?
- Сейчас никак! Слушай, ты, может, с похмелья мучаешься?
- Нет.
- А чего ты меня тогда паришь? Ты мне лучше скажи: едем мы или нет?
- Езжай без меня.
- Не пойму я что-то. Здоров ты или заболел?
- Дорогу ты знаешь.
- Тебе чего, на работе много платят?
- Также как и всегда.
- Может, случилось что? Шеф не отпускает? Хочешь, я сам с ним поговорю. Всего-то на пару дней…
- Все нормально, Паша.
- Тогда ничего не понимаю. С Катькой поссорился?
- У меня все хорошо!
- Деньги не нужны?
- Нужны.
- Поехали?
- Езжай один и не спрашивай меня не о чем. Я, знаешь, Паша, устал за последнее время.
- Устал он! А я, значит, железный. Бегаю, с людьми договариваюсь, деньги свои трачу!
- Извини.
- На хрен мне твои извинения! Вся проделанная работа насмарку! Просрать такой шанс! Ладно, я поеду один, но и капусту шинковать один буду! Шиш тебе, а не деньги!
Последнюю фразу Паша Пащук проговорил уже на ходу, спиной к Василию. И в эту быстро удаляющуюся, широкую спину Василий захотел вдруг крикнуть, что идея, которая помогла им двоим заработать денег, его идея, но была нагло присвоена Пашей, и что никакой настоящей работы на самом деле не было и нет, а были лишь попойки с якобы нужными людьми, имеющими отдаленное отношение к задуманному предприятию и вряд ли полезными в будущем; задуманное крутилось и работало у него, у Василия, но было выдано за пашино, и это пашино утратило творческую энергию и превратилось в рутину, в застывшую догму, однодневку, которая скоротечно изойдет плодами и превратится в засохшее дерево. И еще, самое главное: совершенно не поэтому Василий так легко расстается со своим другом детства и даже готов не встречаться с ним вовсе, а потому, что их давно уже ничего не связывает, и дружба между ними до сих пор питалась лишь старой иллюзией, рожденной двадцать лет назад наивной, детской клятвой в верности и отваге, которая (клятва) была дана на заброшенной стройке. Вместе они не один раз уже лгали друг другу и предавали друг друга. Поэтому дальше ничего нет, и не будет. Но он промолчал, долго и пристально вглядываясь в зелень, напрасно пытаясь разглядеть мелькатню полосатой рубашки Пащука меж деревьями. Но ведь в их отношениях было и много светлого. Была некая стабильность, а рядом с мелкой подлостью, большое благородство и верность.
- И двадцать лет жизни, как мы знаем друг друга! – лишь это крикнул вслед ему Василий. – Куда их деть прикажешь? Куда?
   «Отчего же так бывает? – рассуждал он по дороге домой из парка. – Везде, в прессе, по радио и телевидению говорят о неповторимости индивидуума, о бережливом уважительном отношении к каждой личности. А на деле-то выходит другое! Никто никому не нужен. И само общество, непременной единицей которого является человек, отвергает человека, и тот превратился в какую-то виртуальную категорию, исчезающий животный вид, изучаемый по учебникам социологии и политологии. Нонсес какой-то! В действительности человек уже давно является придатком созданного им же комфортного мирка. И из-за огромной кучи материальных ценностей, его маленького не видно! И чтобы выжить самому, ему, бедному, приходиться наниматься в рабство, где получше платят, где побольше льгот, где побыстрее можно выбиться в начальники, чтобы поменьше заниматься нелюбимым делом. Ведь через одного тыкай пальцем и не промахнешься! Да и он, Вася! Находится не на своем месте. Все на что-то надеется. Думает, перекантуюсь здесь как-нибудь, а там видно будет! И опять же горбатимся на то, чтобы чего-то купить, чтобы не выглядеть хуже других, ведь у других это уже есть! И в этой погоне теряешь самого себя. Хочется удержаться на поверхности, на плаву, а под тобой – темнеющая бездна!»
   Трамвай мерно громыхал на стыках рельс. Алешка уморился и уснул, положив голову на грудь отцу. В стекло застучал крупный дождь.
                       ***
   Прошел месяц. Стояло лето на исходе. Василий возвращался с работы. Хмурилось небо, и троллейбусы долго не ходили. Василий стоял на остановке и скучал. Неожиданно возле него притормозил черный ВМV. Тонированное стекло опустилось, высунулся бритый затылок.
- Здорово, браток!
- Привет, Вован.
- Напрасно ждешь. Там, позади я проезжал, видел, у них на линии авария случилась, троллейбусов еще долго не будет.
- Я подожду.
- Чего там! Прыгай в тачку, мне по пути, подвезу.
- Нет, спасибо.
- Да ладно! Давно не виделись, поговорим хоть, полезай.
Вована Василий знал года три. Случайно познакомились на какой-то вечеринке или юбилее. Он был какой-то близкий друг его дальних родственников. Разбогател, удачно женившись на дочери банкира. Они изредка встречались у общих знакомых, но со дня последней встречи давно не виделись. Вован почти не изменился, разве что всхуднул немного да морщин на лице прибавилось.
- Рассказывай, давай! – потребовал Вован.
- Особенно и нечего.
- Стремно. Слушай, ты, когда подвыпьешь, лучше выглядишь, ха, ха! Только не обижайся, я серьезно. Помнится, анекдотами меня кормил.
- Бывает.
- Нет, так не пойдет! Чувствую, разговор у нас не клеется. Давай-ка, в кабак завернем и там поговорим по-трезвому.
- Я не пью.
- Давно?
- Не так, чтобы очень…
- Тогда тем более! Я вот тоже мечтаю, мечтаю, а не могу. Вот, не знаю, чего мне больше не хватает, силы воли или еще чего.
- Закодируйся. Сейчас, говорят очень эффективно двадцать пятым кадром.
- Ты не понял! Я сам хочу, сам! Не могу. А ты чего, сам или зашился?
- Сам.
- Вот, видишь! Поехали! Не пьешь, так поешь хоть. Я тоже проголодался.
- У меня и денег нет.
- Деньги у меня есть. Не бойся, мы же по скромненькому, не пировать ведь будем. Чисто по-дружески. Ты мне ничего не должен, да с тебя и взять-то нечего!
В ресторане стоял полумрак, приятно обдувало прохладцей. Покой и тишина. Как тень отца Гамлета перед приятелями материализовался официант, принял заказ и исчез. Вскоре на столе возникли холодные закуски, салаты, горячие мясные блюда, бутылка дорогого коньяка и порция рассольника, специально для Василия, который сильно уважал супы.
- Чего пить бросил? – опрокинув рюмку коньяка спросил Вован.
- Надоело все. Одно по одному! Пьянки, гулянки бессмысленные. Все кажется, что-то изменилось в жизни, еще на чуть-чуть подошел какому-то рубежу, чего-то добился, а наутро проснулся: во рту эскадрон гусар летучих ночевал, голова тяжелая, и вокруг ничего, так, иллюзия, блажь одна. Поэтому и бросил.
- Твоя правда. Я вот тоже с похмелья умираю. И мысли похожие. Но зачем так резко? Постепенно надо, потихоньку.
- Потихоньку не получается.
- Как же ты, бедный, весь этот сумасшедший мир воспринимаешь?
- Обычно.
- Врешь. Я тоже, когда моложе был, думал: изменю все, по-другому сделаю, а как в систему попал – закрутило самого, перемололо, фаршем вышел.
- Я хочу найти цель нашей жизни, ее оправдание. Не напрасно ведь мы небо коптим?
- Глупейшая мысль! Тогда найди оправдание и смерти. Ведь она еще бессмысленней и безобразней жизни. Подожди, я чего-то не пойму, ты с похмелья что ли? Выпей!
- Нет, нет!
- Я завтра буду «умирать» и в голову полезут дурацкие мысли, какие у тебя сейчас, у трезвого. И как можно не пить, не понимаю! Все кругом придурки, быдло! Как с ними общаться?
Бутылка стояла еще почти что полная, но Вован, быстро опьянел и стал агрессивен.
- Васька, набери номер моего шофера, пусть увозит. Тебя направо, меня налево. Или по бабам прошвырнемся?
- Я сам дорогу найду.
- Стой, сволочь! Куда! Охрана, задержать! Чего ты моего друга схватил? Отпусти, говорю, я, я плачу за все? Быыдло!
                       ***
   Встретились в летнем кафе, где познакомились несколько лет тому назад. У нее короткое белое платье, короткая стрижка, взгляд уверенной в себе женщины.
- Пойдем скорей, у меня мало времени. – Она взяла его за руку.
- Подожди, Карина. Давай поговорим.
- Только недолго!
Они уселись за свободный столик.
- Мы больше не можем встречаться…- начал Василий.
- Что, жена узнала? Ну, ради Бога! Давно ей надо было все рассказать!
- Не перебивай! Я не хочу с тобой встречаться, потому что не хочу!
- Постой, а как же признания, разнузданный секс? Или этого нечего не было?
- Было, но сейчас мне уже это не нужно.
- А, наигрался и расстался! Я - живой человек, понимаешь, живой!
- Понимаю. Я с тобой встретился, чтобы нормально расстаться.
- На месяц, на два?
- Навсегда!
- Ты чего, чего пьяный что ли? Ты зачем это мне говоришь?
- Успокойся, успокойся.
- Я ведь надеялась, я же не девочка…
- На что же? Ведь у меня семья.
- Ты же сам жаловался на непонимание, на холодность.
- Я люблю Катю.
- Ты лгун и тряпка! Я ждала, я любила!
- Я в своей жизни многое передумал, пересмотрел…
- И меня тоже.
- Если без эмоций, то наши отношения – тупик. Лучше закончить здесь и сейчас, чем растягивать еще на пару лет.
- Я так не считаю.
- Мы чужие. И мне, мне конечно стыдно.
- Из-за меня?
- Нет, перед самим собой.
- Не строй из себя только Иисусика!
- В нашей жизни некоторые вещи так извращены и опошлены, и мы не виноваты, а с одной стороны мы несем за это ответственность, мы допускаем это и поэтому виноваты. Всем, нет, каждому надо покаяться, каждому.
- О чем ты болтаешь? Мир уже давно в трясине. Или ты хочешь его вытащить?
- Нет. Я хочу сам спастись.
- Не понимаю.
- Ты обязательно поймешь. Может быть не сейчас, позже, но поймешь.
- И что я в тебе раньше находила? Не знаю. Ведь чувствовала, что не мой, не родной. Или этим и притягивал ты меня, Василий?
- Что?
- Я говорю, этим ты и влюбил в себя, этой своей непонятностью, недостижимостью. Словно мы с разных планет. Мы такие разные. Я смутно догадывалась, но все боялась, гнала от себя эти мысли. А теперь вижу, вижу это так ясно, до рези в глазах. Прощай, инопланетянин!
                       ***
   «Это хорошо, что все так получается. – Думал Василий, бесцельно слоняясь по городу после встречи с Кариной. – Иногда следует многое передумать, переделать и поменять в своей жизни. Мне скоро тридцать лет, а я еще ничего не успел сделать. Сделать что-нибудь значительное, великое. Плохо, что кроме меня это никого больше не занимает и никому не нужно. Ну и ладно. Главное, что это нужно мне. Я успел разойтись с дорогими мне людьми. Не такие уж они мне дорогие, и расстался я с ними не сегодня. Это произошло давно. Давно мы шли, может быть и в одном направлении, но разными дорогами, то приближаясь, то удаляясь, находясь в пределах видимости, но, не пересекаясь друг с другом, не перекрещиваясь. Теперь мне надо идти в другую сторону, идти дальше. Поэтому нужно отбросить прошлое, этот балласт вредных переживаний и эмоций, чтобы сохранить как можно больше энергии на нечто важное и осмысленное, рождающееся во тьме бессознательного. Я только не могу уяснить: кто я, или что я? Раньше для осознания самого себя у меня был определенный, ограниченный набор знаний: я такой-то, такой, знаю то-то, то-то, умею вот это, способен на такое-то, приемлю, не приемлю, могу, не могу, хочу, не хочу и т. д. А сейчас я чувствую себя потерянным, чем-то беспредельным, бесконечным. И меня это ничуть не беспокоит. Кажется, я обрел в этом состоянии самого себя, нашел, нащупал. Отбросил социальные условности, стандартизированное мышление и поведение. Я отдирал эту искусственную кожу от себя с кровью и еще полностью не освободился от нее, но я осознал, что она существует и от нее можно и нужно освобождаться. Теперь мне не надо думать, где нужно смеяться при разговоре с другими человеком, а где нужно изобразить сострадание или негодование. Следует идти по кратчайшему пути и реагировать на природное, естественное. Максимальное сохранение психической энергии для дальнейшей трудной, тяжелой работы. Я похож на желторотого, вылупившегося только-только, и, воспринимающего белый свет в свежей, яркой и цельной, удивительной непосредственности».
   Тут Василий, несмотря на успокоительные мысли, вдруг ощутил острое чувство утраты, глубокой тоски, будто ему ампутировали конечность, и теперь она надсадно ноет. Может, он и не любил Карину по-настоящему, но кто сумеет обозначить границы симпатии, влюбленности и истинно глубокого, интимного чувства? Есть же, в конце концов, и просто человеческая привязанность, некая общность, объединяющая мужчину и женщину! Как быть с этим?
                       ***
- Где ты пропадал? – спросила его жена, когда он вернулся домой.
- Прощался с прошлым. – Ответил Василий.
- Ты говоришь о невозможных вещах. Прошлое навсегда остается с нами. – Произнесла Катя.
- Отчего ты говоришь о прошлом в настоящем времени? – спросил Вася.
- Из прошлого происходит настоящее.
- Да, но прошлое можно упрятать в темницу подсознания и томить его пожизненно.
- Оно все равно вырвется, и воспоминания настигнут тебя в самый неподходящий момент.
- Я надену на прошлое оковы понадежней.
- Это твоя очередная фантазия.
- Слушай, мне скоро будет очень тяжело. Я буду раздражаться по пустякам, могу нагрубить, поскандалить. Так взять и сразу бросить пить – тяжело. Я еще полностью не освободился…
- Я помогу тебе.
- Я буду волноваться.
- Я успокою тебя.
Утро началось с телефонных звонков. Первым позвонил Пащук. Поговорили так, словно ничего и не было. Неожиданно наступило тягостное молчание. Василий слышал тяжелое дыхание товарища. Тот на что-то решался и не мог. Наконец выдал:
- Слушай, ты извини меня. Я сорвался, но и ты тоже…
- Да ладно, забыли.
- Машина будет завтра в девять. Поехали?
- Езжай один, Паша. Нет, не подумай плохого. Просто мне надо многое обдумать, очень многое.
- Я тебя понял, Вася. Но половину суммы я положу на твой счет, и не сопротивляйся!
- Делай, как знаешь.
- До встречи!
- Пока, будь осторожен в пути.
- Пока!
Голос Вована был как обычно громок и груб.
- Алло, алло! Васька, я тебя не слышу!
- Привет, Вован.
- Здравствуй, браток! Как она?
- Ничего, потихоньку.
- Потихоньку уже не актуально. Слушай, у меня мало времени, на презентацию еду. Ты информацию всоси и подумай. Я предлагаю тебе работать у меня. Я тут пробил по своим каналам, что ты мужик грамотный, головастый. Работать будешь под моим мудрым руководством. А там поглядим, как себя зарекомендуешь. Ну, все, будь здоров, надумаешь, звони на сотик.
Василий положил трубку. Из кухни вышла Катя.
- Кто это тебе звонит?
- Так, знакомые.
- Надо телефон вообще отключить, чтобы не мешал.
- ?
- Ты, забыл какой сегодня день? Сегодня памятная дата. Ровно пять лет назад мы познакомились.
- Надо в магазин бежать.
- Я сама. А ты отвези Лешку к бабушке. И звать никого не будем. Я хочу сегодня, чтобы были только ты и я. При свечах. Романтический вечер!
   Весь день пролетел в не утомительных, но многочисленных хлопотах. Время близилось к шести. Василий с досады поморщился, когда увидел выдернутую телефонную вилку. «Катька чудит!» – подумал он и подключил телефон. Стол уже был готов. Но Катя забыла что-то купить, и вышла из дома на «десять минуток». Тогда и позвонила она.
- Здравствуй. Не молчи, а то и я тебе ничего не скажу.
- Здравствуй.
- Как твоя семейная жизнь?
- Карина, давай, каждый останется при своем и будет жить своей жизнью.
- Даже, если бы мы сильно оба этого захотели, этого бы уже не случилось.
- Почему?
- Теперь нас объединяет маленькая жизнь, которая находится во мне...
- Ты, ты беременна?
- Не без твоей, кстати, помощи.
- Отвечай, слышишь! Ты ждешь ребенка?
- Да, да, да! Алло, я не слышу тебя, говори, говори!
       Прибежала взволнованная Катя. Вася бросил трубку.
- Слышал новость?
- Какую?
- Степку, нашего алкаша местного, автомобиль сбил.
- Когда?
- Да вот, недавно. Я видела, как скорая его увозила!
- Как это случилось?
- Странно вышло! От бабы Маши услышала. Они на двоих сообразили с Колькой. А тот через дорогу живет, ну, ты, его знаешь, худой, черный, прихрамывает вечно. К Кольке и пошли. Они уже поддатые были. А у нас на улице сам знаешь, движение, так просто не перейдешь. Стоят на светофоре, ждут, качаются. Подростки мимо проходили. И, наверное, я не знаю точно, подшутить решили, или выпить… ты же знаешь какие они сейчас…
- Короче.
- Не перебивай, сейчас самое интересное. Молодежи человек пять было. Один из них бутылку у Степы из рук выхватил, и бежать через дорогу. Он ее прямо так и держал, без пакета. Подростки побежали, Степа за ними. А в этой компании девчушка была. Она тоже наутек. Степа на нее внимания не обратил, обогнал. Тут его машина и сбила. Тойота.
- Чего же тут интересного? Человека сбили. Пусть и никчемного. Радости мало.
- Ты не понял. Эта машина предназначалась для той девчонки, а попал Степа. Он руками, словно мельница замахал, при наезде, в сторону девочки отлетел, ее оттолкнул, а она прямо в руки Кольке угодила!
- И чем закончилось?
- Шантрапа перепугалась, разбежалась кто куда. Девочка перепугалась, расплакалась. Тут, конечно толпа образовалась. Милицию, скорую вызвали.
- А потом?
- Родители девочки Кольку благодарили. Не знаю, как они там оказались, как отыскали его. Баба Маша тоже всего не знает. Степка-то ведь без сознания. Кольку и благодарили. Бутылку купили. Нажрался. На лавочке сейчас сидит, рассказывает. Хм, герой!
- А Степка как?
- Говорят, тяжелый. В реанимацию положат скорей всего. Так в сознание и не пришел. Говорят, при столкновении его чуть ли не до трусов раздело: ботинки в одну сторону, брюки в другую, а сам… если подробнее хочешь узнать, у Кольки спроси, пока он может языком ворочать.
- И так ясно.
- Ах, ладно, что говорить! Не повезло человеку. В окне потемнело. Зажги свечи, а я пока на стол накрою.
Катя удалилась на кухню. Тревожно задребезжал телефон. Василий поднял трубку.
- Слушаю.
- Квартира Горшковых?
- Да. Говорите громче, вас плохо слышно! Алло!
- Из морга звонят. Сафонова Елена Егоровна скончалась. Ее дочь Екатерина здесь? Передайте: мать…скоропостижно…давление… сердце не выдержало…
- Скончалась? Повторите еще раз, плохо слышно!
- Вам еще из больницы звонили. Телефон отключен был. Приезжайте, оформить следует. Мы находимся по адресу…
Катя уставила стол блюдами. Из-за громкой музыки, лившейся из динамиков магнитофона, она не слышала телефонного звонка и разговора, но по растерянному и озабоченному лицу мужа поняла: тот хочет что-то сообщить ей. Катя прикрыла ему ладонью рот.
- Хватит новостей!
- Катя!
- Я ничего не хочу знать, милый! Мы остались тет-а-тет, наконец-то. Будем есть, пить и вспоминать. Ты приготовил мне подарок?
- Возьми в вазочке.
- Мог бы и подать, ух, суровый! Колечко с листиком, золотое, ура! Я о таком как раз и мечтала! Мужчинка мой! Расслабься. Лучше бы я тебе ничего не рассказывала про Степу. Впечатлительный ты у меня, как тургеневская барышня. Не знаю, стоит ли тебе говорить…
- ?
- Хочешь узнать? Ладно! Это мой подарок тебе. Самый ценный. Ой, что я, глупая, болтаю! Ему и цены-то нет. В общем, только не падай, у нас будет пополнение! Я жду ребенка. Я долго не хотела говорить, а теперь решилась, потому, что…
  Сквозь легкую воркотню жены до него дошла холодная, но удивительно ясная, пронзительная мысль: все, что он надумал себе о жизни, оказалось глупой и нелепой умозрительностью. Она ломала его очередное устоявшееся мнение о ней самой, словно разлившаяся река сносит все преграды, вставшие на ее пути. Она не признавала узды человеческого умонастроения и неслась себе вольная. И не было в ней, ни цели, ни смысла! А если и был, то сокрытый, до которого, Василий, проживи он хоть тысячи человеческих жизней, и не додумался бы, потому, что та, бурлила противоречиями; она была одухотворенной, мыслящей, не признавала человеческие категории жизни и смерти, радости и горя, Это была сама жизнь, судьба, фатум, Дао. И как ее не назови, она оставалась тем, чем была не одну бесконечность. Нет в ней предсказуемости, порядка, а все лишь хаос и случайность. И, думая так, Василий обретал внутреннюю устойчивость, некое философское спокойствие и расслабленность. «Ничего не изменить и менять не следует. – Подумал он. – Следует лишь терпеливо двигаться по своей выбранной колее, не попадая в чужую, никому не мешая, лучше в сосредоточенном одиночестве, чем рядом с ненадежными попутчиками. Остается лишь наметить дальнейший путь, отбросить лишнее и ненужное»…
   Но как остановить раскачивающийся, все сильнее и сильнее маятник эмоций, нарастающий в голове гул? Что-то больно заворочалось у Василия в груди. Он вдруг почувствовал себя камнем-окатышем, которым, вдоволь наигравшись, выбросила на бесплодный берег река-жизнь, и услышал как бы со стороны, словно чужой и далекий, свой хриплый, голосящий крик, обращенный к жене:
- Какая ирония, Катя, какая насмешка! Боже!
       
       Июль, 2004 г.