«Дама с горностаем».
Произошло это совершенно случайно. Почти.
Нет, я знал, конечно, что подобные места посещать категорически не рекомендуется. Но в силу «вредности» характера и обострённого чувства любопытства я не мог поступить иначе; ноги сами понесли тело моё именно туда, где доказательством чьей-то правоты и главным аргументом в спорах так и остаются: собачий лай и – прелесть-то, какая! - уникальный по своему тембру визг свинцовых пулек. Должен признаться, что меня предупреждали.
Как потом оказалось, я пересёк границу чьих-то владений, но сейчас никаких отметок на пути я не встретил, почему и пересекать было особо нечего.
Странно, обещали нечто большее. Но если бы мне, каким-то чудеснейшим образом поймав, заломили белы ручки и предъявили какие-либо претензии – вот тогда-то, не сомневаясь в правоте, я обязательно «указал» бы особо любознательным на истинные контуры общепризнанных границ!
Но пока всё было тихо и, что особо приятно, мирно - никто не стрелял и не кусался. Ветер относил запахи моего присутствия в сторону моря, а система слежения, видимо, была поручена человеку недобросовестному и ленивому.
Не скрываясь и не осторожничая и позволив прибрежному песку шебуршать ровно настолько, насколько ему это нравится, я направился в сторону дома, прикрывшегося от разного рода осадков красно-коричневой черепичной крышей.
Закрывшись от нежелательных взоров пушистыми соснами, дом этот словно отгородился от остального мира. Однако, даже почувствовав под лопатками неприятный холодок, я не остановился - хотя, по сути, мне там и делать-то было нечего. Но любознательность брала своё: что-то так и тянуло мою натуру, так и затягивало именно туда, где эту натуру, похоже, совсем не ждали.
По пути мне посчастливилось по достоинству оценить строгие линии зеркально-белой яхты, которая лениво покачивалась недалеко от берега у деревянного причала.
Преодолев ещё один рубеж «обороны» в виде выступающих из песка толстых корней, я оказался на расстоянии визуального контакта с объектом. Оглянулся - когда, если что, придётся увидеть море.
Яхта всё так же плескалась у причала – всё так же продолжала вилять на волне широкою кормой, презрительно не желая знаться с берегом.
Вражеская территория была теперь как на ладони. У подъезда чёрными жуками собрались «иномарки». Могло показаться, что они, нахохлившись, только и поджидали именно тот случай, когда можно будет чем-нибудь насолить соседу. Дорог им, видите ли, мало?!
Ещё раз осмотревшись, я понял: здесь есть что охранять! Однако, к удивлению, ни охраны, ни водителей не было и в помине. И челядь, обязательная в таком хозяйстве, тоже куда-то подевалась – в общем, гуляй… не хочу!
Моей натуре определённо стало недоставать элементарного человеческого общения.
Быть может, я и продолжил путешествие «в глубину», но в этот момент послышался звук – звук грустный, похожий на недовольный писк и мне совершенно незнакомый. Нет, это не было плачем – что-то другое… Подняв голову, я посмотрел на балкон, хмуро нависавший над машинами и парадным, и явно угрожавший им своей массой и неприличными размерами.
На балконе я увидел стройную женскую фигуру, затянутую в талии широким поясом. Облокотившись на перила, женщина смотрела в сторону моря.
Человека отличает от других существ одна, всего-то, незначительная малость - это мечтать, надеясь невзначай и совершенно случайно обнаружить на горизонте вожделенный «знак» и прочувствовать, наконец, собственную исключительность.
Но неумолимо истекает время, как по часам песочным отмеряясь. И нет желания смотреть на пригоршню песка, просыпаться которому совсем недолго…
И всё же остаётся искорка надежды – увидеть на далёком горизонте Алый парус!
Но кроме белых облаков, так похожих на наполненные ветром паруса, на горизонте ничего больше не было - ни Алого паруса, ни даже призрака-корвета.
Не замечая меня – или просто не желая замечать – услышав тот же звук, женщина нехотя отвела взгляд от сказочных далей и медленно, как во сне, прошла по балкону к двери, что мощью своей охраняла дорогу в таинства дома. Там, отцепив от массивного кольца цепочку, женщина наклонилась. Когда же она выпрямилась, - грациозно, как в том балете, держа спинку – на руках её я увидел серебристого горностая.
Картина, случившаяся передо мной, могла озадачить кого угодно. Единственно, что могло бы огорчить доверчивого зрителя – так это золотая цепь, блеск которой совершенно не гармонировал с «серебром» несчастного зверя.
Что-то очень знакомое виделось во всём этом.
Не знаю, что больше привлекло моё внимание, но я вдруг увидел, то есть вспомнил и Даму, и серебристого горностая, и картину Леонардо да Винчи.
Стоило задержать взгляд на лице этой женщины, увидеть скучающую улыбку и, невольно остановив дыхание, замереть, как перед глазами возникло то же лицо и та же улыбка – но только на полотне и из другого мира. И та же ниточка янтаря, искрясь над тонкими бровями, и тот же горностай, настороженно прижавший ушки, - виделись настолько схожими… И не было меж их судьбами расстояния времени.
Я смотрел – дом с красной крышей, машины и балкон исчезали… затягивались какой-то пеленой, а на смену им, как из тумана, проступали завитые плющом каменные строения давно прошедших лет. Не желая того, но и не противясь перемене, я оказался словно в другом времени и совершенно в другом месте: передо мной, теперь уже, была та самая «Дама с горностаем» - Дама Леонардо.
Эпоха Ренессанса, где нам уже не быть, и стены средневекового города, и дома с окнами-бойницами, и скучающая в них темнота комнат, окутанные тайной тех событий - эпоха путешествий, неожиданных открытий, страданий, бегства от двора, который прошлые заслуги забыть успел, пресытившись… Хотя по-разному возможно принимать то время и обстоятельства, в плену которых жизнь неумолимо продолжала своё движение.
Казалось, молодая женщина была чем-то весьма недовольна. Казалось, что мир нисколько ей не интересен, и только по этой причине демонстративно отвела она взгляд свой в сторону. Заботливо удерживая от прыти, от излишней, серебристого горностая, Дама воспринимала окружающее не больше как в отведённых ей судьбою рамках, которые, навсегда оградив рисованный мир художника от «жестокой» реальности, позволяли довольствоваться лишь малым: созерцать и быть судьбе покорной.
А была она в том возрасте, когда весенний аромат цветущих деревьев и брачное щебетание пернатых призывно щекотали не застывшие ещё чувства и бессовестно тормошили кладовые тайных устремлений.
В то самое время, когда у женщин – ну как-то вдруг, совсем нежданно и без всякого на то, разумеется, повода - наступал период воздыханий, мечтаний и стенаний; когда сердца, развернув амурные крылышки, уже порхали над зелёными лужайками и средь дубрав тенистых, и в прохладе берегов реки, пологих…
А там трава и разноцветные букашки - всё ползают, куда ни зря. Все чем-то заняты...
В то же время добропорядочные мужья их, забыв о почтенном возрасте и предательски подгибающихся коленях, добросовестно трудились над упрочением семейного благосостояния, надёжно спрятав подозрений семя в глубинах «исстрадавшейся» души.
Как тяжелы они, тягучи, часы отсутствия, вдали!
Но вот напасть-то, какая: при встрече с каким-нибудь нахальным повесой – невыносимо юным и до неприличия прытким! – такой вот достопочтенный муж сразу же забывал о врождённом чувстве благородства и вере в чью-либо добродетель. Добропорядочный синьор тут же заполнялся чувством подозрительности. К стыду, но и осознавая бессмысленность действий своих, проникался он неодолимым желанием: бросить все дела и вернуться к семейному очагу. Просто так желал он вернуться – ну, на всякий случай… и немедленно!
А в комнатах, хранящих тайну, недомолвок темноту, возможно ведь случится как-нибудь… всему?!
И что там стены, что надёжные у входа люди? Где ж верных слуг теперь найти?
И чем же и когда он провинился? Стремление, что на беду явилось вдруг, на склоне лет себя потешить… затмило все разумные желанья. Да, знать бы, насколько юность беспощадна, что заставляет поступать так глупо, странно?
Какой-то нудный «червячок» так и зудел, не умолкая, зудел и зудел, нашёптывая престарелому синьору гаденькие непристойности. В районе печени и желчного пузыря всё росло и росло, больно распирая трухлявые внутренности, ширилось и рвалось наружу тоскливое чувство обиды. И теперь уж никакая сила не смогла бы остановить его и помешать ему в совершении недостойного поступка: не ко времени вернуться домой, к юной затворнице, которая должна (бы?!) безропотно и безысходно скучать о муже, истязая душу свою в покаянных молитвах и, что само собой разумеется, сокровенных мыслях о супружеской верности.
Да, любопытно было бы узнать, что комнат темнота в себе таит? Но занавес опущен навсегда. История за редким исключением подобных откровений не хранит.
И нет надежды никакой, что Дама занавес нам приоткроет!
Порыв свежего морского ветерка безжалостно развеял пелену тумана и увитые плющом каменные стены исчезли, уступив место настоящей действительности.
Передо мной, впившись бетонными столбами в песок и камень, стояла золотая Клеть.
Единственным украшением этой клетки была обворожительная, – да ещё и в лучах заходящего солнца! - восхитительная фигурка женщины с осанкой балерины и лицом...
Отчего-то мне стало грустно. В клеть – где по ошибке, а когда и страстно того желая - можно войти однажды, но никогда больше из неё не выйти. Мне захотелось раздвинуть золотые прутья и освободить от ошейника хотя бы серебристого зверька. Да только что он будет делать здесь на воле – теперь это не его мир.
Я развернулся и медленно побрёл к морю. Ветер переменился, осенняя сырость заползала под свитер, да и солнце уже касалось верхушек сосен, иглы которых, разгораясь подобно множеству свечей, вспыхивали от красного заката.
Пора было возвращаться…
Волны всё также набрасывались на прибрежный песок, а тот в свою очередь - привычно подождав, когда отхлынет очередная волна - лениво ссыпался обратно к глубине, навстречу новой пене.
V.Nagda.