Поэт и круг

Станислав Бук
   
…а тех, кто любит смотреть исподлобья,
Всякую шутку считая за грех, мы просим покорно
К нам не ходить и дома сидеть да высиживать скуку.

В.А.Жуковский, «Война мышей и лягушек»


Если сможешь так себя преподать, что тебя перестанут замечать, значит, круг тебя принял. Но это еще не значит, что в первый же день ты услышишь то сокровенное, что на кругу может прозвучать. А может и не прозвучать, если не подошел подходящий случай. Тут уж как повезет…

«Когда тебя уважают всерьез, и кто? – вот эти смертники, не способные осмыслить, "переварить" простую твою метафору, остается принимать все, как есть, как данность, и ничего  не предпринимать. Достаточно того, что тебе здесь хорошо, что душа твоя, оставив до случая возобновление беспокойства, забывается в хмельном блаженстве…»

Так текла медленная мысль Рашида, бывшего кондуктора (как он себя называл) подвесной дороги, а сейчас одного из  участников круга, с которым, однако, в свое время ручкались сам хаким да еще мулла единственной в долине мечети, не говоря уже о начальнике партии.

Но им, этим алкашам, плевать и на хакима, и на муллу, и на начальника партии, и вообще на всех, до кого эти начальственные люди снисходили. Для этого круга во всей долине, да и за перевалом, не существовало авторитетов.

Сегодня Рашид пришел, как он полагал, рано, но круг был почти в сборе. Рашид осмотрелся. Фонтан был совершенно захламлен. За ним на такой же запущенной, как и сам фонтан, клумбе двумя оттенками зелени проявлялся готовый к цветению райхон. На темно-бордовой окантовке листьев еще подсвечивала высыхающая роса.

В центре круга тёмным фиолетом отражал желтизну песка трехлитровый баллон вина; кружки были вымыты в арыке, но лежали, разбросанные кое-как вокруг баллона. Одна кружка  лежала кверху донышком, но, очевидно, это никого не волновало, - народ на кругу был не брезглив.

Сидевший ближе всех к подошедшему Рашиду Кабул Касьянов, сын афганца и таджички, и один из «основателей» круга, замахнулся на сидевшего рядом рыжего татарина Захара и тот поспешно подвинулся. Как звали в действительности Захара и был ли он на самом деле татарином, этого никто точно не знал. На кругу ни национальность, ни какие-либо биографические данные никакой роли не играли. Здешний интернационал был естественным, как россыпь гранитного щебня на дороге к руднику. Щебень просыпали самосвалы после досмотра у шлагбаума, за которым начиналась территория уранового рудника.

Что касается Захара, он на кругу был чужаком, хотя появлялся здесь каждое утро, так как служил гонцом и получал свою кружку с вином за труд – доставку заветного баллона из кишлака. Вскоре Захар исчезнет, и будет мелькать на своем огороде с кетменем в руках, пока солнце не загонит его в чайхану, где он за чашкой слабенького зеленого чая найдет более разговорчивых собеседников.

Рашид сбросил и сложил куртку. Устроился, облокотившись на нее, как на подушку, подложенную гостю гостеприимным хозяином. Остальные сидели прямо на траве. Рашид достал насвай, но Кабул уже протянул ему кружку с вином:

- Давай, Ака, народ сохнет!

Предстоял ритуал совершенно неожиданный и неестественный в этой компании, но, между тем неукоснительно соблюдавшийся во все дни, за исключением тех, о которых будет рассказано дальше. Ритуал заключался в чтении стихов Омара Хайяма перед первой кружкой вина. Стихи читал только Рашид, знавший много творений поэта наизусть.
Сегодня он продекламировал первое, что пришло на ум:

Знайся только с достойными дружбы людьми,
С подлецами не знайся, себя не срами.
Если подлый лекарство нальет тебе – вылей!
Если мудрый подаст тебе яду – прими!

Рашид тут же перевел стихи на русский язык.

Это была утренняя молитва круга.

После возлияния медленно зарождался разговор.

Различные подтрунивания над собеседниками постепенно переходили в сводку новостей. При этом по кругу шла самокрутка из смеси табака с какой-то гадостью, от чего внутри круга стелились дымчатые космы, и воняло горелым камышом.

Рашид со всеми не курил. Он кидал под язык горсть насвая – мелких бусинок, свернутых из табака с примесью извести. Придерживаясь древней традиции, Рашид носил свой насвай в бутылочке из маленькой высушенной тыквы.

Пожалуй, он был единственным из мусульман, составлявших половину населения на кругу, кто по крайней мере частично соблюдал пятикратный намаз и полагавшиеся посты. Вопреки шариатской традиции, пить вино на кругу приходил во все времена. Что его сюда тянуло, он сам себе и не пытался объяснить. Здесь он чувствовал себя то своим, то, наоборот, каким-то отверженным. В отличие от установившихся на кругу грубовато-хамоватых взаимоотношений, выливавшихся иногда, когда аборигены круга были в особом подпитии, в ссоры и драки, ему никто не хамил, его как-то оберегали, что его  даже немного обижало. При всем этом он понимал, что стихийно сформировавшуюся психологическую атмосферу круга никто никакими силами изменить не сможет.

Когда наступало время молитвы Рашид уходил из-под тени чинары на солнцепек, где расстилал свой молитвенный коврик. Круг замолкал на все то время, пока Рашид возносил хвалу Аллаху. Казалось, все это время круг молится вместе с Рашидом, только не подавая вида.

Мусульмане круга, в свое время прошедшие советскую школу и армейскую службу, побывавшие в разных уголках необъятного Советского Союза, сохранили какое-то тайное уважение к молитве, хотя кто из них был атеистом, а кто остался верующим, на кругу было неведомо. Этот вопрос никого не занимал, так же, как и вопрос о национальности, или о биографиях. Возможно, на вопрос о вере, задаваемый самому себе, большинство из людей круга не смогли бы ответить ни положительно, ни отрицательно. Скорее всего, они себе этот вопрос не задавали: жизнь течет, как течет, ну и ладно…

Иногда на круг приходили д-р-у-г-и-е . Не «чужие», тут чужих не было. Тут все примелькались. Пришельца круг принимал, от «взноса» не отказывался, а если тот приходил «пустой», все-равно свою кружку «сухача» гость получал, круг в скупости  не был уличен. Однако долго находиться среди членов этой «касты», которые либо молчали, либо перекидывались репликами на малопонятном жаргоне, пришелец не мог. Ему начинало казаться, что круг его игнорирует, или что он своим появлением прервал какой-то интимный, секретный разговор, хотя на самом деле ничего подобного не было.

Некоторую вежливость круг проявлял только к «иностранцам», грекам и болгарам. Хотя греки имели советское гражданство, покинув родину в далекие времена в силу исторических обстоятельств, а болгары жили и работали здесь по нескольку десятилетий с болгарскими паспортами, и тех и других полагали иностранцами, и в их присутствии прекращалась начинающаяся ссора, а разговор переходил на международные темы, впрочем, не имевшие никакого отношения ни к Греции, ни к Болгарии. Такта кругу было не занимать. В этом отношении круг был всецело верен Востоку.

В полдень Рашид покидал круг. К этому времени ему начинало казаться, что из-за его присутствия разговор не клеился, что он каким-то особым образом сковывает беседу. На самом деле и после его ухода разговор продолжался в том же ключе. Это были сплошные недомолвки, реплики и разговор на том особом жаргоне, который характерен для людей, часто общающихся со смертью.

Круг признавал исключительно сухое вино, хотя крепость напитка в приносимых Захаром баллонах иногда могла конкурировать с крепленым портвейном.

К пьяным круг относился особо. Это были и снисходительность, и пренебрежение, и какое-то стремление уберечь человека. Без всякой на то команды круг прекращал наливать вино. Впрочем, здесь играла роль и профессиональная осторожность. Тревога жила в них, как горб на спине дромедара – одногорбого верблюда, выглянувшего из-за дувала возле домика Захара.

Обедать ходили по одному и группами, кто домой, кто в чайхану, но полностью круг распадался ближе к вечеру, если, конечно, нигде ничего не горело. Большинство аборигенов круга проживало в квартирах поселка, у кое-кого были собственные дворы.
Рашид уходил раньше всех и направлялся домой, в свой, тщательно подметенный женщинами дворик.
 
Никто не удивлялся тому, что наутро Рашид знал все, что у каждого из них произошло в семье, а также, что случилось в долине, или за перевалом. Он должен был все это знать по определению. Это определение – звание п-о-э-т-а.

Опять же, никто не слышал от него поэтических опусов собственного сочинения, как никто не видел его печатных изданий. Это просто не играло никакой роли, ни для кого не имело никакого значения. Рашид был для них п-о-э-т-о-м , как рыжий – рыжим, или мертвый – мертвым. Никаких доказательств не требовалось.

Участники круга знали друг о друге все, и – ничего.

Однажды Рашид отсутствовал больше месяца, а когда снова вошел в круг, никто ничего не спросил, так, как будто еще вчера он сидел тут вот с ними вместе.

Впрочем, круг ему обрадовался. Он почувствовал, что в отношении к нему на кругу не было равнодушия, а невозмутимость объяснялась исключительно восточным менталитетом, которым тут были заражены все, – и мусульмане, и немусульмане.

Если несколько человек из круга уходили по тревоге, тогда весь круг знал причину: в горах, или на буровых, или в какой-то шахте случилась беда, и потребовались спецы-подрывники, они же пожарные, они же - спасатели. При больших авариях на промыслах уходил весь круг.

Погибших клиентов круга мусульман хоронили, если позволяли обстоятельства, в день их гибели, остальных по обстоятельствам.

На кругу их не поминали, и вообще, о них сразу забывали.

Рашида на кругу считали единственным, кто не мог погибнуть как любой из них. На пожарах он работал, как все, рисковал не меньше, но погибнуть – не мог. Это было немыслимо!
 
И это знали все.

Не мог потому, что он п-о-э-т.

Круг распался после того, как в пьяной драке был убит Захар. Наутро на круг никто не пришел, ни один человек. Круга как не было. Чего еще ждать от алкашей!