К вопросу о смерти Бога

Андрей Вячеславович Безуглов
(Статья опубликована в книге: А.В.Безуглов "Вечное возвращение. Духовный поиск", Ростов-на-Дону: Изд-во СКНЦВШ, 2004. С.214-216)

Гегель: Человек и Бог, религия и философия – воссоединены.

Фейербах: Человек занял место Бога, человек вернул себе божественное и восстановил его как свою собственность или сущность, и теология стала антропологией.

 

Современная западная философия связана с рядом тем, образующих некую общую "проблемную ситуацию". И первая – это "смерть Бога": здесь затрагиваются важнейшие философские основы, ведь дело не только в том, что философии в Средние века довелось быть "служанкой теологии", но также и в том, что и классическая философия остается в двусмысленном положении в вопросе о Боге. Вопрос о Боге, кроме того, конкретизируется еще и в вопросе о Церкви. Церковь – это место, где богословие (философия) встречается с властью и историей. "Революция Канта" в этом отношении совпадает с Лютеровским бунтом против догматической теологии (или, словами Ницше, против утонченной церковной организации как "структуры господства"). Оформляется буржуазный индивидуализм. Начинается "критика познания": Кант, без сомнения, был первым, кто принял проблематическое не как мимолетную неопределенность, а как истинный объект Идеи, а значит, как неустранимый горизонт всего, что происходит и является. Смысловой акцент смещается с мира сущностей, условием имеющих Бога, к "Я" – и таким образом, Бог подменяется человеком. У Гегеля человек (вместе со своей историей) уже становится Богом. От человеческого организма к человеческому обществу (как организму) проходит путь Божий. Здесь еще нужно отметить момент влияния на Гегеля, и в еще большей мере на Шеллинга, немецкой мистики (тождество противоположностей и спекулятивная смерть в Боге). В Гегеле странным образом сочетается мистический пантеизм, имморализм и рационально-обывательская "посюсторонность". Имманентность смысла мышлению делает философа "божественным мозгом". Однако для человека остается ситуация отчуждения, а Кант ведь мечтал о свободе. Штирнер доводит свободу до абсурда: Фейербах вернул вещественные предикаты человеческому Роду, но "Я" - то, единственный, – не Род, не история, даже не "моя" сущность. Только конечное Я, говорит Штирнер, есть воистину Я. Этот Единственный еще и собственник, но он "ничто", его отношение к собственности – разрушение, обращение в ничто. Человеческие они или божественные, – предикаты всегда одни и те же – принадлежат ли они аналитически божественному Бытию или же синтетически связаны с человеческой формой. Только Единственный свободен, но эта свобода – разрушение, ничто.

Но кто такой Человек и что есть Бог? Который есть "особенное", и что есть "общее"? Фейербах говорит, что человек изменился, что он стал Богом; Бог изменился, сущность Бога стала сущностью человека. Но этот самый Человек не изменился: реактивный человек, раб, не переставший им быть, представив себя как Бога, всегда – раб, машина для производства божественного, раб Божий. То, что есть Бог, также не изменилось: всегда – божественное, высшее Бытие, машина для производства раба (Божья). То, что изменилось, или, скорее изменило свои определения – это промежуточная концепция, средние термины, которые могут быть субъектом или предикатом друг друга: Бог или Человек.

Под влиянием критики Штирнера Фейербах признает это: «Я оставил нетронутыми предикаты Бога; но я оставил им жизнь потому, что без них я не мог оставить в живых природу и человека; ибо Бог есть бытие, составленное из реальностей, т.е. из предикатов природы и человечности».

По Гегелю, время необходимо событию, чтобы оно достигло своей истинной сущности. Но это время необходимо лишь в том смысле, что "бытие-в-себе" становится "бытием-в-себе-и-для-себя" (значение "в себе" становится "для себя"). В интерпретации Гегеля смерть Христа означает снятие противоречия, воссоединение конечного и бесконечного, единство Бога и индивидуальности, неизменного и особенного; но христианское сознание должно пройти через другие фигуры противоречия, чтобы это единство для себя стало тем, чем оно в себе уже является.

Христос осуществил собою непосредственное и чувственное существование абсолютно-конкретного, и мир созерцал в нем единство божественной и человеческой природы. Разум стал плотью и принял чувственно-эмпирическое, индивидуально-человеческое обличие; он осуществил в этой субъективной душе самосознание своей божественности и, отринув в телесной смерти своей ("негации") форму конечного и личного бытия, растворился во Всеобщность Духа, проникающего и одухотворяющего жизнь религиозной общины, Церкви.

Раскрыть это откровение в разумной форме, адекватной самому открывающемуся Разуму, и утвердить божественную сущность того, что обычно называют "миром", но что следует называть "действительным миром" стало задачей философии.

Время, о котором говорит Ницше, наоборот необходимо для формации сил, дающих смерти Бога смысл, не содержащийся в ней "в себе", дающих ей сущность, определенную как величественный дар извне. У Гегеля многообразие смыслов, выбор сущности и необходимость времени являют собой многие видимости. Одни лишь видимости.

Общее и единичное, неизменное и особенное, бесконечное и конечное – что это? Всего лишь симптомы. Что есть это особенное, это единичное, это конечное? И что есть это общее, это неизменное, это бесконечное? Первое – это субъект, но который субъект, какие силы? Второе – предикат или объект, но "объект" какой воли? Диалектика даже не касается поверхности интерпретации, она никогда не выходит за пределы области симптомов. Она путает интерпретации с развитием непроинтерпретированного символа. Поэтому, в вопросе изменения и развития она не смыслит ничего глубже абстрактной перестановки, когда субъект становится предикатом, а предикат – субъектом. Но тот, кто есть субъект (который, какой) и то, что есть предикат, – не изменились, они остались столь же мало определенными в конце, сколь были и в начале, так мало интерпретированы, как только это возможно: все произошло в промежуточных областях.