Для философии становления или философии жизни человек есть живое, природное существо. Шопенгауэр находит проявление одной и той же воли и в жизни человека, и в простой жизнедеятельности политика. Лишь во вторую очередь человек является сознательным или познающим существом. Шопенгауэр понял критическую философию Канта в том смысле, что познание как таковое является иллюзией, заблуждением. Если мы возьмем Спинозу, то у него познание является аффектом радости, увеличивающим нашу способность действовать. Познание необходимости как реальности Природы (а не человеческого сознания, устанавливающего "законы природы" лишь затем, чтобы, постулируя для себя "свободу воли", обойти необходимость) радостно потому, что оно увеличивает нашу способность к действию. Только невежество связано с грустью. Но именно "человеческие умозаключения", сделанные со знанием только своей пользы, невежественны. Мышление и протяжение, – только два из бесконечного числа атрибутов субстанции, человек – душа и тело, – модусы мышления и протяжения. Но вот способность тела к действию, его мощь определяется его способностью подвергаться воздействию. Тела определяются тем, что они могут делать, аффектами, на которые они способны – в претерпевании, так же как и в действии. В этом смысле большая разница между скаковой лошадью и рабочей лошадью, чем между рабочей лошадью и волом. И мы даже не знаем, что может делать наше тело и наша душа. Но эта же способность аффекта как результата отношений, в которые вступает модус, характеризует и клеща. И клещ, как тело, соотносится с солнечным светом, запахом млекопитающего и его теплой кровью, как душа человека вступает в отношения с чем-то, что "познает". И если это познание естественным светом, связанное с аффектом радости, то отношение это геометрическое. Расширение познания, т.е. увеличение способности души действовать, – это также расширение аффекта радости. Этот аффект вводит человека, как индивидуальность, определенную своими отношениями с другими индивидуальностями, в более обширную или высшую индивидуальность, что увеличивает мощь человека. Все индивидуальности находятся в Природе, которая выступает как изменчивый план или стихия соотносящихся друг с другом сил. И соответственно аффектам, к которым способна индивидуальность, она наделена органами и функциями. Но изначально индивидуальность определена не органами и функциями, а также не родо-видовым отношением, а именно аффективными отношениями с другими индивидуальностями – низшего порядка, из отношений которых она составлена, и высшего порядка, в состав которых она входит. Индивидуальности аффектируют друг друга, если конституирующее каждую из них отношение формирует градус власти, способность подвергаться воздействию. Чем больше способов воздействия на тело, тем большей силой она обладает. Эта способность измеряет силу тела или выражает его мощь. Эта мощь – не просто логическая возможность, – ведь оно ежемгновенно актуализируется телами, с которыми данное тело соотносится. Эта способность – не физическая пассивность, – пассивными аффектами (уменьшающими силу) являются такие, которые неадекватно вызваны данным телом. Душа и тело выражают одно и то же: атрибут тела есть также "выраженное" души (например, скорость). Мы не знаем, на что способно тело, и точно так же в душе есть много чего, выходящего за пределы нашего сознания. Так, у Бергсона подобную же предпосылку отношения человека к миру составляет интуиция как "след инстинкта в разуме".
Самым общим следствием такой установки философии становления является отсутствие "познавательной надменности" человека по отношению к миру. Уже Спиноза показал, как такая "надменность", характеризующая человеческие понятия "порядка" и "беспорядка", "добра и зла", "конечной причины" или "цели природы", связана с человеческими представлениями о Боге, суть которых в метафорическом перенесении на Бога человеческих качеств. Бог, в таком случае, является человеческой формой, а природа существует для человеческой пользы, потому что так устроил Бог, сообщив последнюю, в качестве "цели", – природе.