Ночная улица была пуста.
Старушка - божий одуванчик - одиноко сидела у распахнутого окна. Второй этаж - не десятый: можно и воздухом подышать, и на улицу поглазеть, и с прохожими словом перемолвиться...
Уперев локоток в обшарпанный подоконник, Мироновна скучала. Ночь выдалась душная, жаркая. Не спалось. К тому же, в кустах неподалёку расположилась компания парней, целый час спорящих о чём-то пьяными голосами... Как тут заснёшь?
Далеко за полночь послышался дробный стук каблучков об асфальт, а через минуту старушка увидела Маринку, проживающую вместе с родителями в соседней квартире. До двери подъезда оставалось с десяток метров, но их Маринке, видно, не суждено было преодолеть... Три тёмных силуэта метнулись из кустов, преградив ей путь. Затем - вскрик девичий, глухой удар, эхом прокатившийся по ночной улице, неясные шорохи, бормотание и звук быстро удаяющихся шагов...
Мироновна минут пятнадцать вглядывалась в темноту, пока не заметила, что из кустов показалось белое пятно, медленно ползущее к тротуару.
"Ох, батюшки! Что ж это? Неужто Маринку прибили? Или нет? Жива вроде бы... Ползёт, кажись... Вот, добегалась по ночам, довыпендривалась в коротких юбках да с голым пузом! Ох, что это я? Беда-то какая! Соседям, может, сказать, позвать кого? Нет... потом по следователям, по судам затаскают... Да и что я видела-то? Ничего почти что и не разглядела... Вот неприятность-то какая! И чего мне надо было сегодня утрещиться у окна? Спала бы себе потихоньку, не зная, не ведая... Может, самой выйти да помочь ей до дому добраться? А если вернутся злодеи? Могут ведь и вернуться... Прибьют и меня... Много ли мне надо? Тюкнут один разок - и всё... варите кисель... Ох, что это на свете белом делается? Страшно жить..." - приговаривая так, Мироновна тихонько прикрыла створку окна: мол, не видела ничего, ничего не знаю.
Всю ночь глаз сомкнуть не могла старушка, то и дело к окну подходила в надежде, что Маринка поднялась с асфальта, добралась-таки до дому... Рассвет не принёс облегчения её душе. Соседская девчонка так и лежала на тротуаре: в белом платьице, перепачканном землёй и зеленью травы, а около головы растеклась кровь, смешавшаяся с дорожной пылью.
Чуток позже послышались голоса, вой милицейской сирены, топот ног. Мироновна сидела ни жива-ни мертва. Заходил следователь, спрашивал, не видела ли чего, не слышала? Промолчала Мироновна... Потом - у гроба стояла, глаза прятала от людей, боялась, что поймут всё по глазам, расспрашивать станут, стыдить... Молча стояла она, плакала тихими слезами, теребила платочек да мысленно просила прощения у Маринки, у родителей её. "Могла ведь в живых остаться девчонка, подоспей помощь вовремя. А помощи-то и не было... Эх, кабы знать, что всё так обернётся, сразу бы кинулась к соседям, всех на ноги подняла" - горестно вздыхала она.
После похорон сникла Мироновна, слегла в постель, а через месяц тихо и незаметно распрощалась с этим миром. "Жить - страшно, а умирать - ещё страшнее" - всё твердила она и просяще смотрела на иконку у кровати...