Разве есть на свете хоть одно нечистое дело, хоть одно
бесстыдство какого бы то ни было сорта и прежде всего в области
культурной жизни народов, в которой не был бы замешан по
крайней мере один еврей? Как в любом гнойнике найдешь червя или
личинку его, так в любой грязной истории непременно
натолкнешься на еврейчика.
Адольф Гитлер, «Моя борьба».
В тот вечер капитан Зарница спешил, неведомо куда. Конечно, как оперуполномоченный отдела по борьбе с убийствами, он спешил всё время. Но не тот редкий вечер, когда наконец-то выпадает выходной, свободный от поисков, задержаний и допросов. Милиционеры вообще не отличаются впечатлительностью, а капитан, отслуживший в милиции пятнадцать лет, - тем более. Но на днях он узнал такое, что привычная жизнь просто-напросто исчезла для него. Однокомнатная квартира и телевизор, то немногое, что принадлежало капитану, потеряли для него всякую ценность. Сейчас он, одевшись в штатское, но сунув в наплечную кобуру заряженный пистолет, быстрым шагом двигался по людной улице, стараясь не выделяться из толпы. Невысокий, грузный мужчина лет тридцати пяти-сорока, одетый в дешёвую кожанку, действительно не привлекал ничьего внимания. Глядя со стороны, можно было решить, что Василий Игнатьевич алкоголик. Капитан и правда злоупотреблял спиртным, но пока ещё не спился. Давным-давно он окончил педагогический техникум, но работать по специальности так и не стал. Сначала армия, потом устроился в милицию и быстро растерял все свои навыки, полученные в техникуме. Осталось лишь желание читать книги. В отделе никто, кроме него, чтением не увлекался, потому делиться прочитанным было не с кем. В последнее время книги капитана стали становиться всё примитивнее, и он чувствовал, что скоро потеряет к ним интерес совсем. В таком коррумпированном и насквозь криминальном городе как Святоград милиция не нужна, она там просто лишняя. Потому штат её непрерывно сокращался, вся работа сводилась к вымоганию денег у лоточников и побирушек, а показатели исправно давались за счёт пьяных драк и бытовых убийств. В такой обстановке капитану оставалось только окончательно спиться и тихонько опуститься. Но совсем недавно случилось нечто, заставившее офицера забыть вкус водки, посмотреть на жизнь совсем другими глазами и устремиться навстречу опасности, в которую ещё неделю назад он бы просто не поверил.
**************************************************
Святоград во все времена был многонациональным городом. Здесь испокон веку жило много русских и татар, проживал немалый процент выходцев из Средней Азии и Закавказья. В последние годы сюда потянулись за лучшей долей украинцы. Потому терпимость заложена у коренных жителей Святограда в крови. Об этом свидетельствует мирное сосуществование мечети, многочисленных православных церквей и синагоги. Евреев в Святограде было не очень много, но из существования кагала никто не делал секрета. На улицах так же часто можно было встретить раввина в традиционной одежде, как и православного священника в облачении. Еврейские погромы всех эпох обошли город стороной. Точно так же, как не было противостояния между христианами и мусульманами. И вот, Святоград облетела страшная весть: неизвестный злоумышленник швырнул гранату в окно кафедрального Вознесенского собора. Взрывом убило одного из священников и ранило нескольких прихожан. Это трагическое событие вызвало самые нелепые слухи. Кто-то считал, что это дело рук чеченских террористов, а кое-кто даже полагал, что это пытаются заявить о себе сатанисты, которых в Святограде никогда не было. Разумеется, нападение на храм в Святограде происходило впервые, потому за дело взялось ФСБ. Подключили и милицию, в которой служил капитан Зарница.
- Ну, свидетелей, как всегда, нет, - хмуро спросил он запыхавшегося лейтенанта. – В этом городе всегда все глухи, немы и слепы?
- Товарищ капитан, свидетели есть, - мальчишеское лицо подчинённого озарила искренняя улыбка. – Я уже снял с них показания. Заключение экспертизы об отпечатках туфлей будет завтра.
- Ну, и молодец, - скупо похвалил его Зарница. Читая показания свидетелей, Василий Игнатьевич был крайне изумлён. Никогда ещё никто не рассказывал милиции об увиденном столь откровенно. В Святограде все преступники обычно известны гражданам, и обыватель уже давно привык к бандитам, ворам, мошенникам, убийцам и даже насильникам как к неизбежному злу. Обычно никто не рассказывал милиции ни слова. Но теперь целых три человека, незнакомых друг с другом, сообщили, что видели серебристую «Мазду», из которой вылез здоровяк в кожаном френче. Этот тип подошёл по декоративному газончику почти к самой церковной ограде и, не таясь, запустил гранату. Один из свидетелей даже запомнил номер иномарки. Капитан, про себя не переставая удивляться, отправил запрос в ГИБДД и отправился домой.
Осень в Святограде холодная и дождливая, и кожанка на рыбьем меху совсем не грела. Капитан сильно мёрз, и потому решил зайти в магазин, находящийся в квартале от своего дома. Надо было купить чай, который подходил к концу, да и погреться было бы очень кстати. Жил капитан один, и дома его всё равно никто не ждал. Когда-то была жена, но в те годы Василий Игнатьевич был только лейтенантом, и, стараясь выслужиться, постоянно пропадал на работе. Когда его отсутствие надоело супруге, она просто подала на развод, заявив, что Зарница беспрерывно пропадает на службе, а проку от этого никому нет. Зарплата маленькая, преступлений меньше не становится, да и почти каждый вечер пьяный приходит. Так милиционер остался один. Но он не особенно горевал. Выпьет сто грамм, почитает какую-нибудь простенькую книжку или посмотрит фильм по телевизору, и жизнь ему на короткое время покажется раем.
Капитан, держа в руках пачку «Гордона», стоял в очереди. Впереди он заметил своего соседа по подъезду, старого еврея Исаака Моисеевича. Фамилию Василий забыл (а, может, и никогда не знал), но о старике был очень хорошего мнения. Дочь Исаака Моисеевича была замужем и жила у мужа, а сам дедок, овдовев, доживал свои дни этажом ниже капитана. В погожие дни он неспешно гулял по двору, по субботам ревностно ходил в синагогу, а, главное, никому не доставлял неприятностей. Потому Зарница счёл своим долгом поздороваться:
- Здравствуйте, Исаак Моисеевич.
- Здравствуй, Вася.
Оплатив чай, Василий Игнатьевич решил пройтись до дома в компании старика. Просто хотелось с кем-нибудь поговорить о чём-то, кроме службы. Старик шёл медленно, и опер без труда держался рядом. Ветер трепал старого еврея за пейсы, но тот не обращал на это ни малейшего внимания, предпочитая бережно прижимать к себе небольшую сумку. Не обращаясь ни к кому конкретно, он произнёс:
- Говядины, вот, купил. Жалко только, с кровью. Придётся спускать самому.
- А чего так, - полюбопытствовал капитан. Он знал, что иудеи едят только кошерное, то есть обескровленное, мясо. Но почему так? Вон татары свой бифштекс даже на стол не поставят, если в нём крови мало. Исаак Моисеевич сначала замялся, но, наверное, вспомнив, что поговорить всё равно в ближайшие сутки будет не с кем, пустился в объяснения:
- Наша религиозная традиция гласит, что в крови содержится душа. Я же ведь не хочу принять в себя душу коровы. Зачем она мне? К тому же в «Декалоге Моисея» сказано, что каждая капля крови угодна Богу. Зачем я буду есть то, что принадлежит Богу?
- А что будет, если выпить кровь коровы?
- Да ничего. Просто традиция не велит этого делать. Ну, представьте, что Вы испытываете склонность стать коровой. То есть становитесь бесхарактерным, ведомым и так далее. Впрочем, если интересно, я могу дать Вам книгу на эту тему, - почувствовав неподдельный интерес к своим взглядам, еврей сразу перешёл на «Вы», а его отстранённость куда-то исчезла. Книга Василию Игнатьевичу было особенно не нужна, но, чтобы не обидеть старика, опер согласился почитать её. Когда соседи оказались в подъезде, Исаак Моисеевич ненадолго скрылся у себя в квартире и вернулся со старой, потрёпанной книгой «Еврейская магия». Капитана удивило, что она называлась не «Каббала», вопреки расхожим представлениям. Но читать её милиционер всё равно не стал. Поднявшись к себе, поужинав и выпив сто пятьдесят грамм водки, он завалился на диван и некоторое время листал один из романов Стивена Кинга. Полтора года назад Василий Игнатьевич был уверен, что книги Кинга созданы исключительно для чтения в маршрутках и электричках. Год назад он полагал, что Кинг – лучший автор из всех, которых ему доводилось читать. Теперь же милиционер считал, что книги Кинга написаны слишком заумно и совершенно не годятся для его загруженного непосильным трудом разума.
Утром на работе капитана ждали хорошие вести. Эксперты установили размер обуви неизвестного террориста, а сведения, полученные из ГИБДД, сделали злоумышленника вполне известным. Номер, указанный свидетелями, совпал с зарегистрированным на него автомобилем. Серебристая «Мазда» принадлежала мелкому предпринимателю Якову Исаевичу Багрицкому. К нему сразу же была послана опергруппа, которая, увы, не застала подозреваемого дома. Зато при обыске найдены те самые туфли, которые оставили отпечатки на злополучном газоне. Зарница отправился в прокуратуру и потребовал ордер на арест Багрицкого. Следователь прокуратуры, улыбчивый, располагающий к себе человек средних лет, поинтересовался:
- Разве не могла быть машина угнана? А башмаки… разве у него одного сороковой размер обуви?
- Вот я и думаю проверить.
- Проверяйте, - вздохнул следователь и надел свои, лежащие до этого на столе очки. – А уж потом, в зависимости от результатов, посмотрим.
Пожав плечами, Василий Игнатьевич вышел в коридор, бросив взгляд на табличку на двери кабинета. «Следователь по особо важным делам Анатолий Игоревич Перльмуттер», - гласила табличка. Офицер не придал этому значения, и отправился обратно в отделение. Но на полпути его застал звонок мобильного телефона.
- В мечети перестрелка, - донёсся из трубки голос дежурного. – В мечети на улице Кольцова перестрелка. Неизвестный ворвался в мечеть и выстрелил в муллу.
Капитан, ехавший в маршрутке-«Газели», тут же вытащил служебное удостоверение и приказал водителю без остановок ехать к мечети. Дорога заняла пятнадцать минут. Разумеется, к этому времени всё уже было кончено. Возле входа в маленькую мечеть толпились разъярённые мусульмане, которых сдерживали четверо дюжих патрульных милиционеров. Рядом тарахтели двигателями два ПА. Из мечети вышел моложавый лейтенант, застёгивая наплечную кобуру. Увидев капитана, он сразу же подбежал к нему и поделился увиденным:
- Это тот самый Багрицкий! Он застрелил муллу, но, к счастью, мимо проезжал ПА…
- Так где Багрицкий?
- Его перевязывают. «Скорая помощь» вот-вот подъедет.
Капитан вошёл в мечеть. Прямо посреди зала лежало тело патрульного милиционера. Вокруг его головы натекла порядочная лужа крови. Около мирхабу лежал, раскинув руки, мулла. Судя по всему, пуля попала ему точно в сердце. В углу один из милиционеров пытался перевязать здоровяка в кожаном френче. Оба бедра амбала были прострелены, и от потери крови тот лишился чувств.
После этого город буквально встал на уши. Журналисты подливали масла в огонь, распространяясь, что Багрицкий не напал на синагогу, зато осквернил православный и исламский храмы. В результате милиции пришлось охранять синагогу от толпы враждебно настроенных мусульман, которые обвиняли евреев в заговоре. Православные же исписали многие стены, проклиная евреев за то, что те, якобы, сами и направили убийцу по остальным храмам. ФСБ, узнав, что Багрицкий, судя по заключению психиатра, психически болен, потеряла к нему интерес. Когда террориста перевезли в следственный изолятор, то пришлось посадить его в одиночную камеру, так как остальные подследственные готовы были растерзать его. Капитан Зарница собрался было забыть об этом психопате, так как вести это дело взялся следователь прокуратуры Перльмуттер. Дел хватало и без ненормального убийцы, и Василий Игнатьевич решил, что потом просто поинтересуется, какой приговор вынес суд.
Прошло несколько дней, протекших в рутинной работе, и вот, в наступившее воскресение, Зарница случайно встретил на улице Гену Лукьянчикова, баллистического эксперта из их отдела. Геннадий был его ровесником и компанейским парнем. Потому коллеги без лишних раздумий купили бутылку самогона и отправились в пустой в это время года парк. Не взирая на интеллигентную внешность, Лукьянчиков давно уже перенял у своих товарищей по работе привычку напиваться в свободное время. Потому его нос всегда был красным, словно помидор. Василий Игнатьевич тоже имел затрапезный вид. Так что редким прохожим казалось, что на лавочке выпивают два алкоголика.
- Собачья наша работа, - прямо после первого стакана принялся жаловаться эксперт. – Мало того, что бандиты наглые и жестокие, так ещё и начальство их защищает.
- Это старо, как мир, - махнул рукой Зарница. Он терпеть не мог пьяного нытья, хотя сам постоянно жаловался на жизнь. Но сегодня его собутыльник оказался почти не пьян и вперил в капитана огорчённый взгляд своих тусклых глаз. Эксперт вовсе не собирался вызывать жалость, а произнесённые слова оказались прелюдией к деловому разговору.
- Васёк, дело в другом. Помнишь перестрелку в мечети? Так там не всё чисто!
- Ещё бы, - проворчал опер. – Какой человек в здравом уме нападёт на священнослужителя? И зачем?
- Нет, я о другом говорю, - с досады, что его не понимают, криминалист лихорадочно закурил. – Багрицкий из чего стрелял? Из «ТТ»?
- Верно.
- Он сделал три выстрела. Один – в муллу, и ещё два в вошедших патрульных милиционеров. Так?
- Ну, и что?
- А то, что обе пули, выпущенные в наших ребят, отыскались в дверном косяке. То есть Багрицкий не попал в сержанта Семенихина, у которого пуля в башке оказалась.
- Это как, - капитану сразу расхотелось пить. Он подался вперёд, продолжая крутить в руках пластиковый стаканчик. Либо эксперт захмелел с пятидесяти грамм, либо в мечети произошло что-то особенное, мимо чего нельзя мимо проходить. Баллистик на миг оторопел от неожиданности, но продолжил:
- Сержант застрелен из пистолета Макарова. Причём, пуля попала ему в затылок. Значит, либо Багрицкий бегал по всей мечети, либо кто-то пытался его выручить. Ноги ему прострелил сержант Колосков. А ещё в мечети был ваш лейтенант Колесников. Неизвестно, как он узнал, что там заваруха, но прибыл едва не раньше патрульных.
- Ты куда клонишь?! Уж не хочешь ли ты сказать, что Колесников в затылок Семенихину выстрелил?
- Возможно, он стрелял в Багрицкого, но сержант случайно оказался на линии огня…
- Бред всё это. Колесников все патроны сдал после этой перестрелки. Ни одного он выстрела не сделал там, - опер по инерции спорил, но сам прекрасно понимал, что лейтенанту ничего не стоило взять с собой лишний патрон и добавить его в обойму уже после убийства. Подумав несколько секунд, он спросил:
- А пуля «макаровская» была с нагаром?
- Нет. Но как теперь установить, чистил ли твой лейтенант свой пистолет после операции? Я, кстати, всё, что тебе сейчас говорю, сказал по телефону следователю Перльмуттеру.
- И что он ответил?
- Да ты же знаешь этих ребят из прокуратуры…, - замялся эксперт. – В общем, послал меня далеко и надолго. Ты, говорит, своё дело делай. Вот такие дела…Да что ты так заволновался? Наливай!
Но капитан впервые в жизни не захотел пить. Он быстро попрощался с экспертом и побежал по одному адресу. С давних пор Зарница дружил со старшим лейтенантом Ягодкиным, который работал в оперчасти следственного изолятора. Старлей очень уважал выпить и не любил работать, но всё-таки показатели давал приличные и свой контингент знал хорошо. Потому Зарница решил переговорить с ним на счёт Багрицкого. Причина, оторвавшая офицера от бутылки самогона, была прозаичной и ни коим образом не относилась к служебным обязанностям или гражданскому долгу. Просто капитан прикинул, что сам по себе лейтенант Колесников ни за что не стал бы прикрывать террориста Багрицкого. Значит, психопат действовал не один. Кто-то его нашёл, кто-то, возможно, даже обработал его и довёл до сумасшествия. И этот же кто-то велел лейтенанту страховать убийцу. Может, большие деньги заплатили, может, запугали. Но суть прежняя: младший офицер милиции пытался спасти от ареста террориста и даже застрелил одного из своих коллег. Вероятно, сержант Колосков успел прострелить преступнику ноги прежде, чем Колесников и ему затылок продырявил. Но если сейчас Перльмуттер раскопает, что лейтенант был заодно с душевнобольным убийцей, то, не исключено, что и сам капитан попадёт в оборот. Либо УСБ прижмёт за то, что за своими подчинёнными не следит, либо даже в разработку возьмут как возможного соучастника. Ведь до самого задержания Багрицкого дело вёл именно он, капитан Зарница. И теперь Перльмуттер вполне может представить дело так, будто террорист – питомец Колесникова и Василия Игнатьевича. Получается красивая картинка, которую сразу же возьмут на вооружение газеты: Офицеры милиции подхватили какого-то типа с неустойчивой психикой и заставили совершать теракты. Более того, они прикрывали его от возмездия, пока по воле случая не вмешались несколько унтеров, не посвящённых в далеко идущие планы группировки. А следователь прокуратуры, вдумчивый аналитик вывел мерзавцев на чистую воду. Это ведь он сейчас, сгоряча нахамил эксперту, а завтра извинится и выслушает его соображения. Потому будет лучше для всех, если Багрицкий не будет говорить. Может быть, умрёт, может, просто откажется давать показания. Хотя нет, тогда всё станет ясно: милиционеры побоялись его показаний и подстроили самоубийство. Лучше пусть плетёт какой-нибудь бред сумасшедшего. Да так оно и будет, если Перльмуттер не станет специально фабриковать дело.
********************************************************
Василий Игнатьевич сидел на своём диване и буквально дрожал от страха. Всё случилось именно так, как он и боялся. Старлей Ягодкин по-товарищески рассказал, что следователь прокуратуры исправно допрашивает подследственного Багрицкого, а на днях привёл зачем-то на допрос известного в Святограде скульптора. Это запрещено, но никто не посмел перечить следователю по особо важным делам. Но вот предыдущей ночью произошло странное событие: Багрицкий покончил с собой в камере. Неизвестно, как ему это удалось, но он сам себя подвесил вниз головой и перерезал себе сонную артерию. Кровь из самого себя он спустил очень аккуратно в какую-то тару. Почти ни капли не проронил мимо, но тара пропала. Дежурные прапорщики никого вроде бы не видели и ничего не слышали. Это дело подхватил Перльмуттер и теперь обоим конвоирам светит срок. Но Зарница больше всего испугался того, что теперь однозначно следователь прокуратуры заставит кого-нибудь из прапорщиков оклеветать его и Колесникова. Надо было что-то делать и немедленно. Потому ещё час назад капитан отправил проверенного информатора выследить скульптора, который побывал на последнем допросе Багрицкого. А ещё, не довольствуясь столь простым приёмом, офицер собрался к скульптору сам. Сейчас он ждал звонка от сексота. Наконец, телефон зазвонил.
- Товарищ капитан, в мастерской этого типа постоянно вертится какой-то очкастый тип с выправкой аппаратчика, - заговорил агент. – Этим утром сюда на иномарке привёз ведро с крышкой какой-то молодой парень. Скульптор из мастерской не выходит уже вторые сутки.
- Отлично, - похвалил информатора Зарница. – Спасибо. С меня причитается.
«Чего они там мутят? И кто эти типы», - подумал капитан, одеваясь в гражданскую одежду и засовывая в карман служебное удостоверение. – «Очкастый тип с выправкой аппаратчика – это, скорее всего, Перльмуттер. А вот кто их молодой парень? Надо бы позвать с собой Колесникова». Но мобильный телефон лейтенанта не отвечал. Капитан прихватил с собой книжку «Еврейская магия», так как мастерская находилась на другом конце города и в маршрутке надо было что-то почитать, и вышел из квартиры. Тут ему в голову закралась мысль: «А как лейтенант узнал, что в мечети перестрелка? Ведь дежурный сообщает только патрульным. Мне позвонили, потому что я сам попросил. Ведь вроде бы я тогда дело вёл и предвидел, что после церкви наехать могут на мечеть. А кто дал знать Колесникову? Откуда он узнал, что именно в этот момент Багрицкий пришёл убивать муллу? Да если бы дежурный ему и позвонил, то, скорее всего, не дозвонился бы, как и я сейчас». Милиционер вышел во двор. Пусто, холодно и мрачно. Осенние сумерки уже вступили в свои права. Кругом – ни души. Хотя нет, Исаак Моисеевич одиноко сидит на лавочке. Опер, идя мимо него, вежливо поздоровался. Старик остановил его:
- Вася, погоди. С тобой работает Славка Колесников?
- Да, - недоумённо отозвался милиционер.- Лейтенант Колесников служит вместе со мной.
- Я знал его покойного деда. На Великую отечественную войну ушёл Самуил Катцнельсон, а после победы вернулся Семён Колесников. Это дед Славы, который с тобой работает. А Славку я вспомнил потому, что он пришёл вчера в синагогу и долго что-то выспрашивал у раввина о храмовом богослужении.
- Это всё, конечно, интересно, - заторопился капитан. – Но я спешу. Служба, Вы сами понимаете.
- А ещё Славка меня спросил, правда ли я живу с тобой по соседству, и во сколько ты ложишься спать.
- Зачем ему это?
- Не знаю, но он сказал, что хочет тебя чем-то удивить.
Зарница стремительно двинулся в райотдел. Если его хотят удивить, то лучше от греха подальше взять с собой пистолет. Лейтенант, явно, в этой истории не посторонний. Но кто рассказал ему о разговоре капитана с Лукьянчиковым и Ягодкиным? Ведь ничем, кроме этого, Зарница не обнаружил интереса к следствию, которое ведёт Перльмуттер.
Придя в райотдел, капитан взял свой пистолет, нагородив какой-то порожней болтовни в объяснение зачем ему на ночь глядя понадобилось оружие. Потом, снова выйдя в неприветливый осенний вечер, Василий Игнатьевич встал на остановке и принялся ждать маршрутку. Он впервые за два дня обратил внимание на то, что трезв, как стёклышко. Вчера он выпил пятьдесят грамм с экспертом и с тех пор в рот не брал ни капли. Но это открытие не пробудило в капитане жажды водки. Он просто пожал плечами и полез в остановившуюся «Газель». Уже устроившись на сидении и ощущая голод, опер с тоской вспомнил, как Исаак Самуилович покупал говядину. Не к месту вспомнился и рассказ про кошерную пищу. «Так что же. Багрицкого кто-то в СИЗО сделал кошерным»,- пронзила милиционера страшная догадка. – «Кто собрался его съесть. Причём, этот кто-то – правоверный иудей. Нет, глупо как-то. Кто тело отдаст теперь этому кому-то? Скорее, какой-то богатенький псих с комплексом вампиризма собрался принять в себя душу убийцы. Но это же бред сумасшедшего!». Чтобы выбросить из головы подобные идиотские мысли милиционер раскрыл «Еврейскую магию» на оглавлении. Ему сразу же бросилось в глаза название одной из глав: «Переселение душ».
Маршрутка ехала час, и всё это время Зарница читал о том, как в старые времена еврейские колдуны переселяли души из одного тела в другое. Исходя из иудейской традиции, что в крови содержится душа, получается, что достаточно перелить кровь одного человека в другое тело, как переселится и душа. Потому свидетели Иеговы не позволяют переливать себе кровь. А вот големы, чудовищные гомункулусы раввинов старых времён, не имели души, так как в них не текла кровь. Глиняные люди были оживлены посредством заклинаний, бумажку с которыми им вставляли в рты. Вынешь бумажку – голем станет просто глиняной колодой.
Маршрутка остановилась, и опер тяжело выбрался наружу. Он сунул книгу во внутренний карман своей затасканной кожанки и двинулся по адресу, который назвал ему агент. Район был окраинным и считался спальным. Многоэтажные блочные дома с куцыми двориками, в которых день и ночь глотали сивуху алкаши, были характерной чертой окраин Святограда. Либо умирающие деревни и хутора, ставшие пригородами, либо псевдо-небоскрёбы. И везде печать медленного, но неотвратимого умирания, полного отсутствия потенции к жизни и превращения людей в скот. Детство Василия Игнатьевича прошло в одном из таких районов, потому он, хотя и ощущал гадливость, всё-таки уверенно ориентировался среди каменных коробок. Милиционер шёл по относительно людному переулку и искал взглядом номер указанного дома. Оружие в наплечной кобуре придавало ему уверенности перед предстоящей встречей. Кто бы ни ждал его у скульптора Ивана Голубермана, Зарница был готов к любому развитию событий.
***********************************************************
Оперативник вошёл в подъезд и поднялся при помощи лифта на девятый этаж. Судя по донесению агента, в качестве мастерской Голуберман использовал две квартиры, стены между которыми он снёс. Иван Голуберман был самым известным скульптором Святоградской области, потому он вполне мог себе позволить содержать именно такую мастерскую. Входная дверь была достаточно мощной, но оба её замка не могли тягаться с искусством Василия Игнатьевича. В процессе оперативной деятельности ему не раз приходилось вскрывать замки, чтобы застать прячущихся бандитов врасплох. Сейчас он в два счёта отпер замки при помощи нескольких проволочек не для того, чтобы ошеломить художника. Просто хотелось произвести на него впечатление и слегка выбить из колеи. Может быть, если в мастерской есть что-то противозаконное, удастся шантажировать деятеля искусства этим. Вот будет номер, если Голуберман – извращенец, а следователь прокуратуры Перльмуттер – его любовник. Тогда можно сходу потребовать от них объяснений по всем неурядицам вокруг дела Багрицкого, а взамен пообещать молчать. Конечно, это незаконное проникновение в чужое жилище, и если Перльмуттер здесь, то вполне можно получить крупные неприятности. Но если остаться в стороне, то проблемы тоже будут. Причём, не менее серьёзные.
Василий Иванович на цыпочках прокрался в тёмную прихожую. Не включая свет, он прислушался. В огромной мастерской была отличная акустика, потому его чуткий слух легко уловил какое-то неясное бормотание. Но тут же послышался голос…лейтенанта Колесникова:
- Вот и решились наши проблемы. Я двадцать минут назад побывал дома у этого козла и подложил бумажку с телефоном нашего любимого Яши Багрицкого. А чтобы всё выглядело убедительнее, я от себя добавил полкило анаши. ОМОН уже в пути. Так что сейчас наш капитан окажется в наручниках. С минуты на минуту его любопытный нос окажется в камере.
- Кстати, ты машину в гараже точно закрыл, - послышался незнакомый, но очень усталый голос. – А то ты всегда, когда берёшь её у меня, то не заправишь, то помыть забудешь.
- Всё с твоим «Мерседесом» в ажуре. А через пару дней, когда погром всё-таки начнётся, мы такие деньги получим в компенсацию, что ты себе автопарк джипов купишь.
- Брось. Надо будет и раввину что-то дать, - говоривший, судя по интонации, зевнул. – Я так устал, пока лепил Яшу, что засыпаю. Век бы его не видеть.
- Что поделаешь, - отозвался Колесников. – Фонд помощи кагалу зарегистрирован именно на него. И на его брата, которого ты вылепил. Так что без Яши мы всё можем потерять. Если хочешь, вздремни. Когда Аарон Иосифович завершит ритуал, я тебя разбужу. Пусть тебе приснится та куча денег, которую мы получим, когда толпы христиан и мусульман нападут на синагогу.
- Хорошо бы они раввину голову открутили, - незнакомец снова зевнул. Бормотание на чужом языке стало громче. В голосе бормотуна было что-то знакомое, но пока он не сказал ни одного русского слова. Опер вытащил пистолет и, держа его за спиной, выглянул из прихожей. В углу, на крошечном диване, сидели лейтенант Колесников и незнакомый Зарнице пожилой человек в испачканном глиной халате. Вероятно, это и был скульптор Голуберман. Он заметно клевал носом и пытался потеснить развязно закинувшего ногу за ногу Колесникова. В центре комнаты стояло огромное корыто. Сейчас оно было пустым, но судя по разводам и пятнам на его стенках, какой-то слабоумный извращенец в недавнем прошлом замесил в нём глину на крови. Рядом стояло ведро с крышкой, которое почему-то запомнилось информатору. А вот возле восточной стены комнаты творилось что-то непонятное. На полу мелом была начерчена шестиконечная звезда, на каждой вершине которой стояли маленькие кадильницы. В воздухе, перемешиваясь с запахами глины, гипса и мрамора, витал аромат чуждых русскому обонянию благовоний. В центра звезды высилась станковая статуя человека лет тридцати с правильными чертами лица и кудрявой шевелюрой. Рот истукана был приоткрыт, словно тот собрался засмеяться. Возле него сновал какой-то кряжистый мужчина в нелепом облачении иудейского священника-левита, каким запомнил его Зарница из иллюстраций «Детской Библии». Именно левит и бормотал непонятные слова. Голова священнослужителя была опущена, а в правой руке он держал маленькую бумажку. «Неужели это происходит в Святограде, том городе, где я с рождения жил, учился, работал, пил, мечтал о будущем», - ошеломлённо подумал Василий Игнатьевич. Но какой-то забытый инстинкт, возможно, врождённый практицизм, толкнул его к действиям. Он наставил на левита пистолет и гаркнул:
- Руки вверх! Милиция!
За всю свою милицейскую карьеру капитан лишь дважды вынимал пистолет из кобуры, чтобы воспользоваться им по прямому назначению. Но не стрелял в людей ни разу. Все выстрелы, которые сделал в своей жизни Зарница, были по мишеням в тире. Однако вид офицер имел решительный, и даже уголовники не всегда смели ему перечить. Потому скульптор только ахнул и сразу же поднял руки. Лейтенант Колесников, одетый в гражданское, не последовал его примеру. Всё время, что они работали вместе, капитан считал его молодым увальнем, мальчишкой-энтузиастом. Но сейчас на молодом лице возникло выражение злой решимости, а в глазах, так часто искрившихся в недавнем прошлом юной надеждой, опер увидел смертный приговор. Колесников молниеносно сунул руку за пазуху. Его оружие находилось в отделе; выходя этим вечером из ОВД, капитан сам видел его пистолет. Но теперь молодой человек выхватил «макаров», точную копию своего табельного оружия. Теперь становилось ясно, что, прикрывая Багрицкого, он ничем не рисковал: ни один его табельный патрон не был потрачен. Он уже направлял ствол на капитана, когда тот понял, что придётся стрелять. Зарница наставил оружие на лейтенанта, но тот оказался проворнее. Оба выстрела слились в дуплет. Колесников откинулся на диване с дырой между глаз, но его пуля попала в грудь Зарницы, пробила кожанку и увязла в книге «Еврейская магия». Удар всё равно оказался чрезмерным по силе. От боли Василий Игнатьевич на миг лишился чувств и повалился на стену. Уже соскальзывая на пол, он овладел собой и взял на прицел левита. Тот невозмутимо обернулся к статуе и прокричал какие-то три еврейских слова:
- Шем ха фораш!!!
После этого священнослужитель сунул бумажку в приоткрытый рот скульптуры. Пламя в кадильницах на секунду вспыхнуло, и на месте статуи оказался живой человек. Разница между ним и глиняным истуканам была такой же, как если бы скульптуру делали, взяв этого парня в качестве натуры. Внешне этот парень ничем не напоминал Багрицкого. Молодой, полный сил, с улыбкой преуспевающего бизнесмена, этот человек не имел никакого сходства с трясущимся в приступе фанатизма душевнобольным убийцей. Но, тем не менее, он легко спрыгнул с небольшого постамента, на котором стоял, и с удивлением воззрился на свои руки. Одет он был в серый костюм-тройку, а на запястье поблёскивали дорогие часы. Осмотрев себя в отражении в оконном стекле, парень воскликнул:
- Аарон Иосифович, Вы – чудотворец!
- Погоди, Яша, - смутно знакомым голосом ответил левит и обернулся к морщащемуся от боли Зарнице. – Вы встряли, товарищ капитан! Соседи уже наверняка вызвали милицию. Что вы скажете им? Что мы тут духов вызывали?
Василий Игнатьевич тупо смотрел на левита и не верил своим глазам. Он мог представить в роли священнослужителя кого угодно, но только не Анатолия Игоревича Перльмуттера. Тот довольно улыбался, но глаза его смотрели с холодным призрением. А самое главное – он был прав на все сто процентов. Если сейчас сюда войдут другие милиционеры, то получится, что насквозь коррумпированный и подавшийся в террористы капитан милиции вторгся в мастерскую известного скульптора, застрелил одного из гостей и что-то ещё пытался требовать. Никто не поверит в тот бред, который Зарница видел своими глазами. Тем более, если у него дома сейчас опера УСБ нашли наркотики и гадают, откуда Василий Игнатьевич мог знать телефон Багрицкого. Не сам ли он Багрицкого и подговорил напасть на храмы? Труп лейтенанта Колесникова уже ничего не расскажет, потому легко докажут, что он прикрывал убийцу в мечети. Вот и готов заговор, в котором милиционеры натравливают психопата на разгром церкви и мечети. Как только газеты напишут об этом, толпы христиан и мусульман сожгут дотла синагогу. Ведь ничего не стоит сочинить что-нибудь на тему того, что Зарница – иудей. Тот же Исаак Моисеевич за пару-другую тысяч поклянётся, что он капитана собственноручно обрезал. И будет погром, за который государство выплатит святоградскому кагалу внушительную компенсацию. Только деньги эти пойдут через фонд покойного Яши Багрицкого, который теперь в руках его родственника. Наверное, все деньги и осядут в руках Голубермана, Перльмуттера и самого Багрицкого в его новом обличье. В результате пострадавшие от погрома не получат ни копейки. И, главное, ничего здесь не смог бы Зарница сделать. По крайней мере, как капитан милиции.
- Вы избрали оригинальный способ вытащить товарища из тюрьмы, - растерянно промямлил он, держа следователя прокуратуры на прицеле. Тот теперь откровенно ухмылялся. Новый Яша с интересом рассматривал свой новый паспорт, по которому он был, скорее всего, уже не Яшей, а кем-нибудь другим. Скульптор, сидя на диване, отодвинулся от убитого лейтенанта и теперь набирал на мобильном телефоне какой-то номер. Скорее всего, звонил в милицию для гарантии. Ощущение реальности всё больше покидало капитана Зарницу. Он, наконец, справился с волной боли, накатившей на него после попадания пули в книгу. Василий Игнатьевич процедил:
- Ваш план провалился. Знаете, почему?
- Нет. А почему, - буквально пропел скульптор, поднося мобильник к голове. В этот момент Зарница выстрелил в левита, поразив его точно в сердце. Перльмуттер рухнул прямо там, где стоял. Переводя прицел на Голубермана, Василий Игнатьевич заорал:
- Да вот поэтому, жид пархатый! Вот поэтому!
Следующая его пуля пришлась скульптору в голову. В этот момент послышалась тяжёлая поступь гомункулуса. Невзирая на небольшой рост и среднее телосложение, парень шёл тяжело, будто весил не меньше центнера. При виде этого чуда еврейской магии душа капитана ушла в пятки. Он смутно чувствовал, что новый Багрицкий не будет ждать приезда милиции, что ему наплевать на юридические тонкости и даже на хитроумный план Перльмуттера. Сейчас Яша был даже не совсем человеком. Потому капитан милиции ощутил себя наедине с какой-то инфернальной силой, которой без разницы его служебное удостоверение. Когда до Яши оставалось шага три, Василий Игнатьевич трижды выстрелил ему в живот. Пули легко пробивали костюм и с визгом рикошетили от глиняного тела. Это было, по меньшей мере, нелепо, но сквозь образовавшиеся прорехи в одежде гомункулуса опер видел как сколы, оставленные пулями, быстро исчезают. Яша оказался совсем близко, и его рука поистине железной хваткой сомкнулась на запястье оперативника. Затрещали кости, пистолет с глухим стуком упал на пол.…В следующий миг чудовище запросто швырнуло восьмидесятикилограммового Зарницу на противоположный конец мастерской. Повалив небольшой столик с инструментами, капитан упал на пол и съёжился от боли. Правая рука оказалась изуродованной. Обе кости предплечья были сломаны, и кровь лилась ручьём. Сдерживаясь, чтобы не закричать, Василий Игнатьевич подумал: «Всё бесполезно. Его силой не взять. Но должен быть какой-то способ!». Гомункулус снова приблизился, подхватил Зарницу за грудки и понял над своей головой. Опер почувствовал, что спиной почти гладит потолок мастерской. Нужно было что-то делать, потому что второй бросок мог оказаться фатальным.
- Мент поганый, - расплылось в кровожадной улыбке чудовище. И капитан увидел, что на языке монстра едва заметно что-то написано. Так как терять было уже нечего, Зарница со всей возможной быстротой сунул левую руку в рот нового Яши и цепко ухватил его за язык. Парадоксально, но слюны во рту гомункулуса не было, а язык на ощупь ничем не отличался от газетной бумаги. Не давая Багрицкому опомниться, опер дёрнул бумажку на себя. В тот же миг послышался треск и грохот. На месте жуткого чудовища стояла обыкновенная глиняная скульптура. Так как глина не могла выдержать вес человеческого тела, то руки, державшие опера под потолком, тут же отломились. Упав на пол, Василий Игнатьевич посмотрел на то, что осталось от языка чудовища. Между пальцами оказалась зажата бумажка, которую левит вставил в рот статуе, чтобы оживить её.
По лестнице уже гремели ботинки омоновцев, дверь не была заперта, и в самом ближайшем будущем Зарнице следовало ожидать визита коллег. Но кровь стремительно покидала его тело через страшные раны в правой руке, и милиционер плавно тонул в океане боли, искренне надеясь умереть раньше, чем в мастерскую войдут омоновцы.