Мы сидели в столовой на старом диване. Было уже полутемно, где-то во мраке, под потолком, слышалось мерное гудение ос. Они давно свили себе гнездо в укромном уголке, найти который не было никакой возможности. Дождливый день сменился теплыми ветреными сумерками. Мы не включали свет – то ли потому, что так были видны из окна облака, несущиеся по светлому небу, то ли потому, что не хотели смотреть друг другу в глаза.
Темноту косо прорезывал луч света от лампы, зажженной в детской. Тонкая полоска лежала на полу, выхватывала из темноты угол тяжелой скатерти с бахромой и золотилась в букете ранних флоксов, тихо увядавших в вазе посреди стола. Из глубины дома слышалась музыка – что-то из классики. Кажется, «Времена года» Вивальди.
Арсен сидел у шахматного столика в своей излюбленной позе – одну руку он свесил между колен, а локоть другой поставил на столик и подпер щеку. Он смотрел в пустоту своими тусклыми глазами, которые во время подобных бесед особенно скоро угасали и стекленели.
- Я не могу быть для тебя тем, чем хочешь ты, чтобы я для тебя был. Я уверен, что ты любишь меня, как бы ты не отнекивалась. Но мне нечем тебе ответить.- Он говорил монотонно, почти без пауз, ни разу не взглянув на меня.
- О, нет, я просто хочу, чтобы тебе было хорошо, - возразила я. – Это потребность заботиться, ничего больше. И я не прошу взаимности.
- Ну так заведи себе ребенка и заботься о нем, если тебе так этого не хватает, - с досадой заметил он. – А я-то здесь при чем?
- Ты сам всегда начинаешь этот разговор. Мне волей неволей приходится его поддерживать.
- По твоему, я не должен интересоваться тем, что ты имеешь в виду, когда приглашаешь меня сюда? Мы столько времени живем здесь вместе, у нас нет личных отношений…
- Нет, потому что ты их не хочешь…
- Допустим. И все же, зачем я тебе? У меня нет перспектив, я беден и абсолютно тобою не интересуюсь. Чего ты ждешь от того, что я рядом?
Подобные разговоры случались у нас довольно часто – почти каждый день. Он чувствовал себя неуютно – ему не нравилось не быть хозяином положения. А еще он хотел, чтобы я его любила так же беззаветно и безответно, как раньше, потому что это придавало пряный оттенок его пресной и лишенной чувственности жизни. Но я и сама не знала, люблю ли его сейчас, когда он лишил меня всякой надежды. Временами мне казалось, что да.
Это началось еще в институте. На втором курсе я нашла работу. Мы трудились в предвыборной кампании на благо одного кандидата в думские депутаты. Работа была несложная, довольно веселая и, как казалось на тот момент, достаточно денежная. Расклеивать плакаты зимой нужно обязательно компанией, а у нас с этим проблем не было. Мы ходили небольшой кучкой в три-четыре человека, много смеялись, получали вечером скромные деньги, чтобы на следующий день потратить их. В то время я уже около года была увлечена одним знакомым из числа новых, надеясь на что-то смутное, и неожиданно узнала, что мой возлюбленный помолвлен.
Я была в отчаянии, и как-то на паре ко мне подсел Арсен. До этого мы не общались. Я удивилась. Он, оказывается, тоже захотел поработать с нами, потому что потерял прежнюю работу.
Это было начало четырех лет странных, болезненных и изматывающих отношений. Зачем ему было внушать мне, что я для него что-то значу, он не объяснил.
Он вообще предпочитал ничего не объяснять.
В глубине души я знала, что не нужна ему как женщина, но не могла перебороть страшную тягу к нему. Он стал для меня целью, значения которой я не понимала и не хотела понимать.
Пожалуй, это было основано на восхищении им, почти поклонении. Арсен – интереснейшая личность нашего курса – всегда находился в центре общего внимания, хотя ровно ничего для этого не делал. Прозвища, которые он давал, намертво приклеивались, его шутки становились афоризмами… Каждое его слово, брошенное тихим и равнодушным голосом, сразу же привлекало слушателей, но ему даже не нужна была аудитория…
Между нами не было ничего личного. Я была ему лишь другом, и все.
Мое сердце, жаждущее любви, отказывалось это понимать и принимать.
За год до этого у него случились подряд две драмы, вдребезги разбившие его душевное спокойствие – у него умерла мать и от него ушла любимая девушка.
Арсен начал пить. Жестоко, мучительно, пытаясь забыть… Он находился в постоянном трансе и не хотел ни от кого помощи.
Но от меня он все же ее принимал. Морщась, будто ребенок, которому мама дает противное лекарство. Он просто знал, что я не отстану. Год я пыталась отучить его пить – и будто назло мне, он стал пить чудовищно много и постоянно. Если раньше были двух-трехдневные перерывы, то теперь он пил ежедневно.
В своем слепом обожании я дошла до того, что, ради встречи с ним, предлагала ему в качестве притона свою квартиру. Дом, пропитанный духом нескольких поколений моей родни, вбирал в себя боль и грязь падения постороннего человека, которого я безуспешно старалась изменить.
По-своему он жалел меня, иногда делал комплименты, намекал на то, что в дальнейшем у нас что-то может получиться… Его преступление передо мной в том, что он не отказался от меня сразу, зная, что будет только брать, не отдавая ничего взамен.
Эти четыре года не сблизили нас – скорее, наоборот – они провели грань, которая со временем превратилась в пропасть. Мы по-прежнему не чувствовали, не понимали и не любили друг друга. Мы шагали через свои трудности поодиночке, не держась за руки, но для окружающих зачем-то упорно создавали миф о благополучной паре.
Я забыла, что я женщина.
Потом решила, что все же стоит вспомнить. В последний год отношений мне все же захотелось это вспомнить. Один за другим появились и исчезли мужчины, желавшие создать со мной семью. Но я безжалостно разрушила их надежды, спутала карты – во мне родилось злобное, безрассудное желание уничтожать. И даже не это двигало мной – я просто не любила. Не любила их изначально, но надеялась, что смогу это исправить. Возможно, они были недостаточно сильны для меня, возможно, я слишком сильна для них. Годы трудностей закалили меня, но они не сделали мое сердце неспособным любить. Арсен неосознанно уничтожал меня, а я поклонялась ему, с каждым днем находя все больше и больше причин для презрения и ненависти к нему.
На террасе витал тонкий и сложный аромат дождя, пыли и влажных досок – это еще днем, когда начался ливень, сквозь щель в обшивке крыши неожиданно часто и дробно закапала вода. Мы всей семьей сидели за обеденным столом. Все переполошились, принялись суетиться, разыскивая подходящую посуду, а я, словно завороженная, слушала глухой перестук тяжелых капель, шлепавшихся на деревянный пол. Звук напоминал первую мартовскую капель, которая нетерпеливо точит сугроб. На душе, измученной этим приездом Арсена просто донельзя, вдруг начало теплеть.
А он как всегда сориентировался первым и подставил под светлую цепочку эмалированную кастрюлю. Капли зазвенели, звонко забились в ней, а Арсен сел на свое место напротив меня и уставился в тарелку. Он никогда не смотрел на меня, когда находился напротив. Никогда.
Так и сейчас его взгляд скользил по стене, где-то между папиным натюрмортом и двумя небольшими дедушкиными пейзажами. В полумраке картин было почти не видно, но Арсена, похоже, они и не интересовали. Как, впрочем, и все, что было связано с нашей семьей.
- Не хочу больше говорить об одном и том же. Ты приехал сюда отдыхать, вот и отдыхай, и ни о чем не думай.
- Ну ладно, будь по-твоему. Пойдешь курить?
Арсен поднялся неожиданно легко и гибко. Потянулся, закинув руки за голову и выгнув стройную спину. Неслышно ступая, прошелся вдоль стены с картинами. Это прекрасное тело играло силой и изяществом. Его не могли сломить ни алкоголизм, ни душевные муки, ни болезни легких от непрерывного курения.
Он остановился в полоске света, повернул ко мне голову. Припухшие губы недовольно дрогнули, все лицо мгновенно изменила легкая гримаска:
- Идешь ты или нет? Сидит и смотрит…
Вокруг него кружились пылинки.
Ночь встретила нас холодком и мерным стрекотанием кузнечиков. Темный сад слабо шелестел влажной листвой, а где-то в самой его глубине попискивала какая-то птаха.
Дым сигарет таял, касаясь мокрой бельевой веревки. Сквозь постепенно истончавшиеся облака на нас несмело поглядывала маленькая зеленоватая луна.
- А завтра, наверно, будет солнце, - предположила я.
- Наверно, - безразлично согласился он.
Ночь сразу же стала еще холоднее и мрачнее. Так было всегда, когда я чувствовала, что мы не вместе.
Я резко повернулась и пошла по дорожке вдоль сада. Он пару раз окликнул меня, но я не отвечала.
Я открыла калитку и вышла в поле. Там было светло и влажно, под ногами поскрипывали росистые травы. Вдруг мне стало страшно. Страшно и одиноко, будто я умираю, а никто из близких не знает и знать не хочет об этом.
Я не заплакала только потому, что точно знала – Арсен где-то рядом.
Он рядом, но не со мной. Он просто должен быть уверен, что все в порядке. Он такой человек.
- Странная погода, правда? – раздался его голос за спиной. - Как будто уже осень… Сыро, холодно…
- А ты опять без носков, - сказала я, заметив, что он опять надел шлепанцы на босу ногу. – Уже и так кашляешь.
- Да ладно, все нормально, - отмахнулся Арсен. – Пойдем-ка спать.
Утро и впрямь выдалось солнечное, обещая жаркий светлый день. Арсен встал раньше меня и ушел загорать на реку. Я знала, где его искать. С первого дня приезда мы облюбовали перевернутую рассохшуюся лодку в зарослях камышей и осоки. На ней мы обычно загорали, ведя неспешные разговоры.
Арсен сидел на лодке и неторопливо курил, подставив уже покрасневшую спину солнечным лучам. По реке бродил теплый ветер, покачивая высокие прибрежные травы и ероша светлые волосы Арсена. У его ног сидел Дик – соседский рыжий сеттер, неизвестно почему сразу привязавшийся к нему и устремлявшийся на его поиски всякий раз, когда хозяева выпускали его за ворота.
Арсен рассеянно смотрел на меня, чему-то улыбаясь. Видимо, своим мыслям. В руке у него был мобильник.
- У моей сестры родился сын, - сказал он.
- Поздравляю! Кажется, ты не очень-то рад.
- А чему радоваться? Мне все равно…
И так всегда, везде, в любой ситуации и по любому поводу… Как он утомил, этот неласковый человек! Иногда его хочется убить.
- Почему ты ничего не говоришь? – спросил он.
- Я знаю, что ты ответишь. Ты предсказуем.
Он отвернулся, сильно прижав зубами сигаретный фильтр. Если я хочу его укусить, то всегда кусаю очень больно, потому что знаю его как свои пять пальцев. Впрочем, не все знаю, а только яркие стороны.
Я, как всегда, рассматривала его с жадностью непреходящей любви. Странно, в последнее время подбородок его как-то выдвинулся вперед, стал резче и тверже, а губы распухли, словно искусанные. В углу рта, зажавшего сигарету, крохотная алая трещинка, волосы слегка вьются на висках…
Я закрыла глаза с глухим внутренним стоном. Невозможно было сильнее презирать и любить одновременно. Борьба этих чувств разрывала меня.
Этот дьявол даже не глядя на меня прекрасно знал, что во мне творится. Он знал, что любовь к нему давно затоптала и смяла презрение. Он понимающе усмехнулся, зная, что я замечу и оценю его усмешку.
Таковы наши проклятые отношения – мы видим друг друга насквозь, презираем наши эгоистические мотивации, и ничего не делаем с этим, потому что не знаем, что делать. Нам страшно шагнуть дальше.
Я хочу его вернуть, он хочет остаться.
Но в этом возвращении – моя трагедия. Я рою себе яму. Он может быть со мной только таким. Если я добьюсь своего, он вернется туда, откуда пришел – туда, где нет, не было и не будет меня. Мы оба это знаем.
Я о многом могу сказать – «мы оба это знаем». И действительно, за это время у нас накопилось столько общего, что разрыв может дать трещину, которая заставит нас обоих истечь кровью.
Мой король… Он волен делать со мной что угодно. От его руки умру, и мне радостно будет умирать. Этого он не знает. Могу ненавидеть его всей душой, могу, дрожа от злости, бросать самые жестокие обвинения, но стоит ему как-то по-особенному повернуть голову, изогнуть рот в усмешке, просто потереть глаза узкими пальцами – и любовь взмывает во мне победоносной пьянящей волной, сбрасывает вниз, к его ногам. Что и говорить, я его раба.
Просто он сильнее. А мне нет дела до всего мира, когда ему больно. Думаю, я и живой воды достану, и мертвой, чтобы вернуть его к жизни. А вот что сделает он, если мне будет больно? То же самое. Он не сможет поступить иначе. Но вот будет ли ему плевать на весь мир?
- О чем ты думаешь? – спросил он без обычной насмешки.
- Думаю, что надо, наверно, бросать курить.
Он засмеялся.
- Ну, пока я здесь, ты этого не сделаешь… Я же все равно заражу.
- И тебе приятно сознавать, что ты этим заражаешь? Не чем-то хорошим, а именно этим?
- Сто раз говорили на эту тему. Да, именно этим.
- Ах, да. Ты же у нас ненавидишь весь мир, - «вспомнила» я.
- Говори, что хочешь. Это ничего не поменяет.
Он растянулся на лодке, прикрыв лицо панамой. Из-под панамы торчала травинка, которую он грыз. Резкий порыв горячего ветра погнал по реке мелкую рябь. Птицы в ивняке примолкли. За лесом заворчало – с востока надвигалась гроза.
Я сидела рядом с Арсеном и смотрела вдоль берега, залитого ярким солнцем. Рыбаки один за другим сматывали удочки и бежали по домам. Гроза подходила стремительно, из-за деревьев уже выглянул лохматый край темно-синей тучи. Солнце, как всегда перед грозой, палило особенно жарко, в раскаленной траве наперебой стрекотали кузнечики.
Я потеребила Арсена за руку:
- Пошли, а то не успеем.
- Ну ладно, давай еще покурим и пойдем.
Делать нечего – я достала свой «Кент», он – свои «Лаки страйк».
- Ты будешь виноват, если нас польет.
- Что будем делать сегодня?
- Не знаю… Стой, сегодня же 17-е?
- Да, вроде, но я не уверен.
- Сегодня сестра приезжает!
- Какая из них?
- Лиза.
Он не успел ответить, вспомнил ее или нет – по лугу заволновались травы, принимая первые дождевые капли. Дик был уже давно дома, и мы наконец-то сообразили, что надо сделать то же самое.
Уже на террасе, слушая плеск короткого теплого ливня по бетонной дорожке, мы вернулись к прерванному разговору. Из-за зарослей винограда, полностью закрывающих большие окна, у нас было полутемно и как-то очень уютно. Я сидела с ногами на его кровати, для полноты ощущений закутав ступни в пушистый плед, а он устроился в глубоком кресле напротив. Из летней кухни доносился запах горячего борща и жареной курицы.
- Лиза – это та самая, которая гуляла с нами на 9 мая? – спросил он.
- Ну да. А ты помнишь, что мы по традиции должны сегодня сделать?
- Помню, но дождь-то вряд ли так быстро закончится, и трава будет мокрая…
- Ну, если что – перенесем, но хотелось бы сегодня.
Дело в том, что мы с ним уже давно придумали одну приятную вещь – когда в деревню приезжал кто-то из друзей, мы обязательно шли в ближайшую рощицу на ночь, где жгли костер, пили и ели что-нибудь, соответствующее случаю, иногда даже жарили шашлык. Если ночи выдавались теплые, помимо романтики было еще и очень комфортно. Выпадали сезоны, когда даже на рассвете мы не мерзли в майках.
В этот сезон все было совсем не так. На костер мы сходили вдвоем, когда только приехали, но в первые же два часа страшно замерзли и вернулись домой. Погода все время держалась серая и холодная, Арсен начал покашливать и, по моим наблюдениям, температурил. Но это не мешало ему с какой-то болезненной жадностью стремиться на улицу – гулять вдоль реки, ходить в лес или в магазин за продуктами.
Лиза приехала часов в шесть вечера. К тому времени гроза закончилась, и поле начало подсыхать под вечерним солнцем. Арсен совсем развеселился.
- Да, похоже, сегодня все получится, - сказал он и стал собираться в магазин за выпивкой.
Он ушел, а мы с Лизой начали собирать все остальное, что было необходимо для пикника. У меня не проходило непоколебимо радужное настроение – погода налаживалась, предстояла полуромантическая ночь с любимым человеком… Правда, была сестра, но она не казалась препятствием.
Поле совсем просохло, но в роще сохранилась влажная дождевая звонкость. Мы шли по сырой хвое тропинки, тихо переговариваясь, чтобы не спугнуть поющих птиц, и изредка вскрикивали, когда холодный душ проливался за шиворот с неосторожно задетой ветки.
В этой роще у нас было любимое место, которому мы не изменяли много лет. Небольшую полянку среди елей и берез с трех сторон полностью окружал лес, а четвертая ее сторона, невысокий обрывчик, заросший мягкой травой, спускалась к мелководной заводи. Вечерами над зубчатым краем дальнего леса в полнеба горел закат, отражаясь в тихой воде, на противоположном берегу заводи в кустах ивняка заливались соловьи, а по левую руку, где полноводная река давала крутой изгиб, звенел сотнями птичьих голосов Цаплин полуостров. Берег заводи тянулся еще на несколько сот метров вправо, и высота его оставалась постоянной, но сама заводь заглохла уже совсем рядом с нашей полянкой, через нее можно было перешагнуть, как через ручей. Когда-то здесь вовсю бушевала река, но сейчас она отступила к основному руслу, и входила сюда только во время особенно мощного половодья. В конце лета и сухой ранней осенью воды здесь совсем не было, а под обрывом, у корней деревьев, росли белые грибы и подберезовики.
В середине поляны располагалось кострище, вокруг которого мы обычно и устраивались, расстелив пледы и сложив в траву рюкзаки.
Было около восьми часов вечера – время, когда солнце заливало поляну целиком. Мы с Арсеном отправились собирать хворост для костра, верные нашей общей полезной привычке делать все вовремя. Нужно было торопиться, пока не начало темнеть, чтобы в сумерках спокойно посидеть у огня, не беспокоясь о растопке. Лиза взялась сервировать «стол».
Она на всю громкость включила плеер на мобильном телефоне, видимо, не придав значения тому, что здесь все наполнено божественными звуками летнего леса. Я была недовольна, а Арсену, похоже, это понравилось. Он и до этого с энтузиазмом поддерживал многие Лизины идеи, даже если они были совсем нелепыми.
Собирая «растопку», мы почти не разговаривали – только по «рабочим вопросам», когда нужна была помощь, чтобы донести какое-нибудь особенно тяжелое бревно.
Время уже шло к десяти часам, солнечные лучи стали мягче и длиннее. Теплый вечерний воздух наполнили голоса проснувшихся к сумеркам птиц.
Мы сидели на разостланном пледе и смотрели на закат. Периодически кто-то из нас вставал, чтобы подкинуть в костер дров… Где-то в глубине леса в кронах деревьев поднимался теплый ветер, шумел листвой и опять успокаивался. Лиза помирала со смеху, когда Арсен в очередной раз отпускал какую-нибудь острую и ехидную шуточку. Мне же все это было давно знакомо, и совершенно не хотелось реагировать. Было огромное желание уйти куда-нибудь подальше, в чащу, прижаться к дереву, закрыв глаза, и хорошенько подумать над всем, что происходит. А точнее, над тем, что ничего не происходит, хотя, казалось бы, должно происходить…
Воздух, между тем, становился прохладнее. Хотелось подобраться поближе к костру, но, стараниями Арсена, он был нестерпимо жарок. Сумерки подступали со всех сторон.
Закат еще полыхал над лесами, но постепенно превращался в узкую полоску, переходящую в полупрозрачную синь. В небе одна за другой зажигались низкие летние звезды, над заводью повис тоненький растущий месяц. На полуострове ругались цапли, в осоке осторожно перекликались утки. Выпала роса, такая холодная, что сразу стало понятно – ночью мы замерзнем.
Скоро Арсен улегся на плед и сделал вид, что спит. Мы с Лизой сидели рядышком на бревне и смотрели в огонь. Ей одно за другим приходили сообщения от молодого человека, который вот уже месяц пытался добиться ее расположения. Она показывала их мне, посмеиваясь и комментируя. Я ясно видела, что она говорит это, чтобы похвастаться своими успехами, но меня это не слишком волновало.
Обидно было, что Арсен спит, и что этот холод очень скоро загонит нас домой. Это был уже, наверное, тысяча первый вечер, который нес в себе боль по бесполезно прожитому дню. Сегодня Арсен игнорировал меня особенно открыто. Я не находила ни одной причины для такого поведения. Разве что присутствие Лизы?
В чернильное небо летели искры от костра, над головой носились летучие мыши, в воздухе пахло таким покоем, что хотелось просто лечь в траву и смотреть вверх… Но растопка заканчивалась, а Арсена было невозможно добудиться, да я и не хотела этого делать. Лиза тоже дремала на бревне, и я решила пойти за дровами сама.
Надо сказать, что с детства у меня осталась сильная боязнь темноты. Но другого выхода у меня не было, и я отправилась в чащу, светя слабым карманным фонариком.
Я вспомнила, что когда мы собирали ветки, Арсен наткнулся под елкой на осиное гнездо, которое располагалось почти у самой земли. Как и во всех остальных мелких критических ситуациях, ему повезло – осы не обратили на него никакого внимания. Они летали вокруг гнезда, золотисто-прозрачные в лучах вечернего солнца, и совершенно не замечали, что прямо напротив них на корточках сидят два человека и смотрят на них во все глаза.
Сейчас, в кромешной тьме, я находилась примерно рядом с этим местом, и мне пришла в голову мысль, что меня-то уж осы не пощадят и при случае отыграются на мне за нас обоих.
Обойдя осиное гнездо, я наткнулась на полусгнивший ствол могучего дерева, которое лежало прямо поперек тропинки. Мы не заметили его раньше, потому что ходили за дровами в другую сторону. Так вышло, что, боясь ос, я метнулась в противоположном нужному направлении, и обнаружила эту золотую жилу. У меня с собой не было топора, но хотелось принести хоть что-нибудь, и я принялась руками ломать податливые щепки.
Сначала было страшновато. Все чудилось какое-то тяжелое шевеление в кустах, осторожные шорохи в кронах деревьев… Но постепенно привычные мысли вытеснили из головы мистическую жуть. Я уселась на останки дерева, рядом с кучей щепок, и задумалась.
Мне пришло в голову, что моя безумная любовь, мои переживания и скандалы с родителями, мои ревность и желание помочь – всего лишь способ разнообразить бессмысленное времяпрепровождение и сделать бестолковую жизнь наполненной.
Для человека, у которого нет цели, это очень неплохой выход, чтобы он не чувствовал себя животным. А любви, получается, нет совсем? Красивая идея – жить для кого-то, кому-то помогать – всего лишь желание заполнить свой слишком обширный досуг. Арсен, со своим острым, почти младенческим, чутьем, не мог не видеть этого.
Впрочем, ему было в достаточной степени плевать на меня, чтобы он мог не обижаться.
Через какое-то время я начала обдумывать варианты, как освободить от него свою жизнь. Бревно, на котором я сидела, положительно наталкивало меня на правильные мысли.
Но бесконечно сидеть было невозможно. Под одежду забирался ночной холод, да и костер, наверное, уже прогорел. Вот и с костром я вожусь, преследуя непонятную цель сохранить его. Зачем?
Правильно он сказал накануне: «странное лето». Холодное лето. Свинцовая роса…. Дожди… Мокрый песок пляжа… Раскисшая глина в овражках… Далекое небо…
Как-то, в один из таких дней он еще сказал: «Смотри, ласточки собрались на проводах. Как осенью».
Да, это осень. Осень отношений, у которых не было весны и лета…. А потом наступит зима, и в ее снах мы постараемся забыть все, что так мучило нас все эти годы. Любить одной, не посвящая в это – честнее, чем заставлять переживать вместе с собой того, кто этого не заслужил.
Я вернулась к костру. На пледе, тесно прижавшись друг к другу, лежали Лиза и Арсен. Я подкинула дров в костер, чтобы они не замерзли в объятиях друг друга. Чтобы он не замерз – мой любимый человек. Чтобы она не замерзла – моя любимая сестра.
Потом уселась на бревнышко у костра и просидела неподвижно до рассвета, когда первые лучи солнца, пробравшись сквозь ветви берез и еловые лапы, скользнули по водам заводи.
Надо уметь прощать. Надо уметь не замечать чего-то. Надо уметь доверять без слез и жалоб. Надо учиться быть достойным соперником самому себе.
Я вышла из леса, не дожидаясь их пробуждения. Навстречу новому дню, который я начну без Арсена. Навстречу теплу нового солнца, которое будет светить только для меня.
Сентябрь, 2007 – июнь, 2008