Проклятие рода Уиллоуби
пародия на английский детектив XIX века в стиле Уилки Коллинза
Часть I
Я, Мэтью Джонсон, майор в отставке, со всей торжественностью клянусь, что каждое слово, написанное мной и прочтенное вами, читатели, - чистая правда. Я был свидетелем событий, о которых обязан поведать миру, и я это сделаю.
Люди рождаются на свет божий не для того, чтобы получать удовольствие, так думает большинство моих соотечественников, чувство долга – вот наш поводырь и костыль. От себя добавлю лишь, что мне, как человеку немолодому, грустно наблюдать за поведением юнцов, особенно тех, что выросли на континенте, вдали от Англии. Нет слов на моем родном языке, чтобы выразить степень моего глубочайшего неприятия нынешних нравов и образа мыслей этих людей. Мой сын подрастает, увы, он копирует эти манеры, ужимки. Неужели когда-нибудь мне придется сказать своей плоти и крови: «Сэр, вы не джентльмен»? Надеюсь, Господь заберет мою душу задолго до этого черного дня, если уж он неизбежен, а пока я молюсь и надеюсь на лучшее.
- Ты устарел, папаша, - сказал он мне сегодня за завтраком. Служанка хихикнула. Я устремил на него спокойный пристальный взор, надеюсь, что на моем лице не отразилось все то, что я думал и чувствовал в этот момент. Надеюсь, читателям моего поколения не нужны дополнительные объяснения? В нас воспитана и как следует вышколена непроницаемость – одна из главных отличительных черт нашего национального характера, и я ей горжусь. Не хотелось бы мне быть похожим на шумного экспансивного итальянца или француза - вот так размахивать руками, говорить громко и быстро, смеяться… увольте. Мне довелось побывать в подобной компании, и я в полной мере оценил все преимущества своего воспитания и выдержки. И с иностранцами теперь только раскланиваюсь – общаюсь коротко, сухо, формально, держу их на расстоянии. Если бы я мог оправдать манеры служанки и сына чужеземными веяниями, но, увы! Даже такого, отрадного для моего сердца отца и хозяина дома, утешения мне Господь не послал, но я не ропщу. Как христианин я должен простить их. А жизнь – испытание.
Эта особа и не подумала извиниться за свое неуместное поведение, она даже не смутилась – к такой степени моральной ее деградации я готов не был, но, тем не менее, не позволил себе вслух возмутиться. Правда, мой взгляд, боюсь, стал тяжелее, мрачнее.
- Мисс Паркинсон, вы ведь, кажется, давно здесь работаете? Вам что-то не нравится? – я говорил с ней самым смиренным тоном, Господь свидетель.
- Мне? А чего… ну… я просто повеселиться люблю, - ухмыльнулась эта девица, дерзко смотря на меня. И тогда засмеялся мой сын. Этого я уже стерпеть не мог.
- Вы не находите, Джон, что за завтраком поведение ваше совсем не уместно? Какой пример вы подаете прислуге – ведь вы мой наследник, когда-нибудь станете здесь хозяином… и если мисс Паркинсон будет еще работать на нашу семью…
В этот момент я устремил на нее пронизывающий взгляд, и эта девица все же несколько оробела: работу терять ей совсем не хотелось.
- Ой… я это… да я просто так, засмеялась чего-то, сама не знаю чего… - испуганно залепетала служанка. На моем лице появилось удовлетворенное выражение – сын это заметил и тут же вспылил.
- Ты – тиран и диктатор! Но подожди, мое совершеннолетие уже не за горами, а когда я вступлю в права наследования, все здесь будет так, как я захочу…
- Пока я жив, ты не вступишь в права, не забывай об этом, - заметил я, льщу себе мыслью, вполне хладнокровно.
- Вот именно… пока жив, - ухмыльнулся этот щенок, нагло расхохотался, и я вдруг отпрянул: в глазах его засверкали дьявольские искорки. Меня, человека военного, опытного и бывалого, затрясло от страха… и перед кем? Перед собственным отпрыском?
Мало того, что мы забылись до такой степени, что начали выяснять не только личные отношения, но и юридические тонкости перед служанкой, чья болтливость известна в округе… хотя само по себе такое событие для англичанина – нонсенс.
Так мы еще и продемонстрировали, что боимся друг друга: по завещанию его матери, Хелен Джонсон, в девичестве Хелен Уиллоуби, наследником всего ее имущества является Джон. У меня было свое небольшое состояние, но очень многое ушло на оплату карточных долгов моего брата – это еще одна семейная драма, в ней нет моей вины, но я осознаю свою ответственность. Брат опустился и умер, но разорил не только себя, он и меня чуть было не потянул за собой в долговую тюрьму.
Хелен тогда спасла меня. Я обрел независимость, но все, что есть в этом доме, и сам дом, - ее. У меня нет ничего своего, и Джон это знает. Но жена, предвидя наши конфликты, пыталась меня защитить, вписав в завещание условие: сын должен пожизненно содержать своего отца. Моя благородная Хелен! Господь забрал твою душу, и не дал взамен никаких утешений, кроме надежды на встречу в ином, лучшем, мире. А пока я пребываю в этом, и должен мириться и со своим одиночеством и с унизительностью своего положения: долгие годы предстоит мне влачить жалкое существование приживала при собственном сыне, который не любит и не уважает отца. Он дошел до того, что осмеливается открыто мне угрожать, запугивать и смеяться над моим страхом! И за что меня так карает Господь?
- Видишь ли, моя мама хотела, чтобы я вышла замуж за Филипа Уиллоуби, - призналась мне Хелен на смертном одре. – У нас, в семействе Уиллоуби, так принято. Это традиция, долг… и если кто-то посмеет проявить своеволие в этом вопросе, то он становится парией… с нами с тобой это и произошло. От нас отвернулись все мои родственники. И сына стали настраивать против тебя.
- Потому, что я – не из рода Уиллоуби?
Я был потрясен. Что за странные предрассудки? Мы же живем в девятнадцатом веке!
- Это тайна… я и сама не знаю, в чем дело, мне никогда не рассказывали… но есть причина, по которой женщины из рода Уиллоуби не имеют права сочетаться узами брака ни с кем, кроме своих кузенов Уиллоуби.
Как могу я забыть эти слова – ведь они поразили меня как удар грома? Хотя и в ту, роковую минуту, я был сдержан и непроницаем, самый пристрастный наблюдатель отметил бы это. Мое воспитание – Хелен всегда восхищалась им, вот почему она предпочла меня своим развязным кузенам, которые слишком много времени проводили во Франции (с прискорбием должен сообщить вам, читатели, что следы иноземного влияния на их манеры ощущаются и по сей день, но, к счастью, мы очень мало общаемся).
- Пусть у тебя нет средств, Мэтью, но ты сможешь воспитать Джона по своему образу и подобию – я так мечтаю, чтобы он стал истинным джентльменом. Как ты.
Я осознаю, что не являюсь тем, кого называют «оригиналами», в высшем лондонском свете чудаков всегда очень ценили, но мы, Джонсоны, люди скромные, непритязательные, и должны вести себя соответственно своему положению. Всей душой я надеялся, что мой сын, Джон Уилфрид Джонсон, поймет это. Но Господь считает, что испытания мои на земле должны продолжаться. Могу ли я спорить, роптать? И что мне остается? Лишь подчиниться воле Всевышнего. Смириться. Надеяться. Ждать.
(продолжение следует…)
Часть II
Я, Мэри Блайт, экономка покойной миссис Джонсон, положа руку на Библию, клянусь говорить только правду и ничего, кроме правды. Мой хозяин попросил меня рассказать о том, что я видела и слышала, я и сама понимаю: это мой долг.
Паписты никогда не вызывали у меня отвращения, я просто искренне недоумевала: как можно предпочесть нашей простой ясной и чистой религии, скромной и милой англиканской церкви, эту римскую ересь? До неприличия пышные торжества, богатство священнослужителей, выставленное напоказ. И это во время официальных церемоний! Христос велел: будьте выше земных искушений богатства и власти. И мы, протестанты, свято чтим его заветы. По стране так и шныряют иезуиты, которые спят и видят, как бы добраться до душ представителей знатных английских семейств и, конечно, до их кошельков.
Моя покойная хозяйка была женщиной ангельского нрава, в детстве юный мистер Джон был похож на нее – жаль, что только лицом, очень жаль. Он не унаследовал черт ее характера, вот мою милую мисс Хелен (да позволит мне мой хозяин так ее называть, я же была ее нянькой!) невозможно было бы обратить в иноземную веру, да еще и в католичество… а ее сын – подходящая игрушка для тех, кем движут сомнительные намерения.
- Мэри, - говорила мне мисс Хелен, уже будучи тяжело больной. – Джон так же дерзок, как и мои кузены, боюсь, что он выйдет из-под влияния отца, а когда меня не будет с вами, кому же следить за ним? Я могу попросить тебя…
- Мэм! – воскликнула я. – Ради блага вас и семейства вашего Мэри Блайт готова на все, вы могли бы даже не говорить этих слов, да еще с вопросительной интонацией… согласна ли я? Да я за честь почту, за высшее благо, за счастье служить вам!
Тут я смутилась, умолкла. Конечно, не будь моя госпожа в таком состоянии, я не осмелилась бы обратиться к ней с такой пылкой речью – я все-таки не какая-нибудь экзальтированная чужестранка и помню о своем положении и о том, как мне подобает держать себя. Но мысль о том, что мисс Хелен вскоре предстоит покинуть нас, придала мне смелости. И я видела, что она довольна моим ответом.
- Моя дорогая… - ее высокий голос звучал как колокольчик – с ангельскими перезвонами, на лице ее отражалась вся суть этой возвышенной натуры. И даже болезнь не смогла уничтожить эту красоту настоящего херувима – истинной леди, английской розы с золотыми локонами перламутровыми щеками и небесной голубизной глаз.
Я понимала, что она хочет обнять меня и расцеловать от всей души, но воспитание не позволяло моей госпоже это сделать. Я сама приблизилась к ней, опустилась на колени и прикоснулась к ее руке губами. Мисс Хелен едва заметно улыбнулась, вздохнула, и в этот миг сердце ее перестало биться. Она покинула нас.
Майор был безутешен, но он держался, как истинный глава дома.
- Мэри, она будет жить в наших сердцах, но мы не позволим скорби пошатнуть основы нашего внутреннего распорядка. Все будет так, как было при ней.
Я кивнула. И не осмелилась ничего добавить. В этом не было никакой нужды – наша скорбь была слишком велика. Джон тосковал по матери, но его легкомыслие, которое всегда вызывало резкое осуждение у майора, с годами лишь ярче проявляло себя, становясь основной чертой его прихотливой капризной натуры.
- Мне с вами скучно! – заявлял он во всеуслышание, не стесняясь ни родни, ни гостей нашего дома. – Тут такая тоска, хоть завой на Луну, да еще эта церковь… хоть бы туда меня не таскали. То ли дело картинки, которые я видел, там Рим – и такая пышность, такие облачения у священников…
Я слушала его речи, поджав губы, но не смея вмешаться: не дело даже старой опытной прислуги учить молодого хозяина, у него был гувернер. Но и тот ничего не мог поделать с мистером Джоном, с ним никто не мог справиться. Как-то гостя у своей родни по материнской линии, он что-то услышал о тайне, которую в веках хранили потомки Джайлса Уиллоуби – увы, должна сообщить, в чем она состояла: предок моей дорогой мисс Хелен исповедовал католичество. Мистер Джон обрадовался – у него появилась возможность досадить отцу и мне. Я уверена, что это и было его истинной целью, вообще он живет только этим: мыслями о том, как бы напакостить людям, его окружающим. Я прежде надеялась, что сын моей госпожи повзрослеет и перерастет эту свою черту, которую иначе как детской жестокостью и не назовешь, но она у него прогрессирует.
- Может, в него бес вселился? – осторожно спросила я у майора. – Я слышала, что в таких случаях может помочь священник…
- Мэри, - хозяин устало вздохнул. – Неужели ты думаешь, что мой сын согласится на твое предложение? В церковь он вообще уже больше не ходит. Мне стыдно перед соседями, но что я могу поделать? Тащить его туда силой? Ты забываешь, вы все забываете, что я воспитан как джентльмен, а не как варвар.
- Но в варвара превращается мистер Джон! И с этим надо что-то делать!
- Я не думаю, что он решится на то, чтобы сменить веру, это слишком… эксцентрично, - промолвил майор. Я покачала головой. Похоже, мой хозяин прячет голову в песок, не желая видеть правды: нашей семье грозит настоящий скандал, и моя госпожа, глядя на нас с Небес, будет плакать и сокрушаться. Я уже по ночам слышу, как голос ее зовет меня: «Мэри! Пожалуйста, не бездействуй!» Она опасается большего, чем смена веры, возможно, миссис Джонсон понимает, что сын ее способен на все что угодно. Дьявол воистину искушает его.
Мне страшно, но все же я верую, уповаю на волю Господню, он не оставит меня и майора, пошлет нам знак, хоть какой-то намек на то, как нам справиться со всем этим.
Ну, вот – свою часть увиденного и услышанного я изложила со всей добросовестностью преданной старой прислуги. Сейчас таких мало, так пусть молодежь поучится: как надо служить старинному британскому семейству.
(продолжение следует…)
Часть III
Меня попросили внести свою лепту в это повествование, и хоть сидеть и писать – такая скучища, но я согласилась: благо, у меня есть доверенное лицо, есть кому диктовать, и я сразу сказала – со всеми вопросами и уточнениями к моей компаньонке, я слишком слаба здоровьем и слишком рассеянна, чтобы вот так себя утруждать. Хорошо, что мне повезло с компаньонкой, в наше время попробуй найди понимающего человека.
- Миледи, мой долг – оберегать вас от всех возможных волнений, - сказала она при первой же нашей встрече. Надо ли пояснять, какой трепет, какое умиление вызвали во мне эти слова? Я даже стала словоохотлива, мне захотелось с ней поболтать. Я чувствовала, что откровенностью перед мало знакомой пока мне особой не уроню себя, моя будущая компаньонка – человек чуткий, осознающий во всей полноте, что такое – служение аристократке, какая честь для нее это, и какое, в конце концов, благо. Она же имеет возможность ежедневно и ежечасно наблюдать за мной, это поспособствует улучшению ее манер и просветлению духа.
- О, если б вы знали, Глэдис, как я мечтала, чтобы в моей жизни возник кто-то, похожий на вас, надежный верный и преданный… - эту фразу можно было бы и продолжить, но я устала: так много слов одновременно – для меня это чересчур. Повышенная утомляемость – так мой врач говорит, и он прав. В минуты особой слабости я вспоминаю его слова, и длительный отдых от утомительного человечества вообще кажется мне уже не столько желаемым, сколько необходимым, это – моя святая обязанность перед самой собой.
- Миледи, можете не сомневаться, я все понимаю.
Внешний вид ее показался мне вполне благопристойным – унылым несколько, но она хорошо меня оттеняла: зачем мне блеск и дерзкое очарование юности? Рядом с энергичными людьми я чувствую себя как выжатый лимон, голова моя начинает кружиться, изнеможение в конце концов одолевает меня – у меня так истрепаны нервы, так истончены, кто бы знал! Не поэтому ли я вышла замуж за восьмидесятилетнего лорда Уиллоуби? Достаточно было взглянуть на него, и такой покой воцарялся в моей душе: он с утра до вечера тихо дремал, а я просто блаженствовала – никто не дергал меня и не требовал никакого внимания.
На тот момент брак этот не представлялся моей семье мезальянсом – годовой доход Фрэнсиса был практически равен моему собственному, конечно, хотелось бы большего, но сделка меня вполне устроила. И дополнительным плюсом был его безмятежный нрав и такая милая снисходительная и всепрощающая привязанность ко мне.
- Крошка моя, делайте что хотите, я просто буду на вас любоваться, - говорил он. И я покорялась его воле, с утра до ночи зевая на софе и глядя в окно, пока назойливая прислуга суетилась вокруг нас, стараясь предугадать малейшие пожелания лорда и леди. Это был воистину гармоничнейший из союзов.
Но Господь все же решил послать мне какие-то испытания: после кончины Фрэнсиса выяснилось, что я – не единственная наследница этого святого человека, он вписал в завещание еще одно имя – своего племянника, Джона Уилфреда Джонсона. И этот молодой человек явился сюда. Как только я взглянула на него, тут же поняла: если он пробудет здесь долго, мой обморок неминуем, мне надо отделаться от него как можно скорее. Он отнюдь не намерен считаться с тем, насколько хрупкие у меня нервы.
- Привет, тетушка, - сказал он, нагло ухмыляясь. – Вы моложе, чем я думал.
- Возраст не имеет значения, - постаралась с достоинством возразить я. – Главное – как человек себя ощущает, вот я – существо болезненное и не выносливое, такой меня создал Бог. Таким же был Фрэнсис, мы с ним понимали друг друга. И разница в наших годах совершенно не ощущалась. Тогда как если бы он женился на какой-нибудь суетливой и шумной девице, покоя, блаженства, гармонии мой бедный лорд никогда не достиг бы.
Джон достал из кармана письмо и предъявил мне. Пришлось попросить Глэдис открыть конверт и принести мне лупу: при свете дня разбирать эти мелкие буковки, да еще и в присутствии человека, видеть которого было мне так тяжело… в общем, думаю, объяснения здесь не нужны. Мой нрав и мои привычки к данному моменту повествования в них уже не нуждаются.
«Анна, моя дорогая! Когда Вы прочтете эти строки, я буду уже далеко от Вас. Так не хотелось бы Вас тревожить. Но я просто вынужден попросить об услуге – сын моей покойной сестры Хелен, Джон Уилфред Джонсон, пожалует к Вам. О, проявите терпение! Знаю, что с этим нахальным молодым человеком Вам будет нелегко. Но я намерен помочь ему. Он хочет (и желание его вполне достойно и похвально!) исправить ошибку, которую некогда допустила его мать. Моя сестра не пожелала воспитывать своего сына в лоне католической церкви, хотя в нашей стране давно уже никого не преследуют за его веру. Да, мы, католики, в удручающем меньшинстве, но тем священнее узы братства между немногими католическими семьями Англии. Хелен пренебрегла семейной традицией, связав свою жизнь с майором, а Джон, узнав об этом (да, он очень дерзок, но все же какой благородный мальчик!), пришел в ужас и сказал мне: «Дядя, я не хочу, чтобы память моих предков была осквернена тем, что меня, Уиллоуби по материнской линии, воспитывали как протестанта. Для меня это решительно невозможно, я готов пойти против воли отца, бросить вызов кому угодно, но восстановить справедливость: меня должны были воспитать в римской вере, и я к ней вернусь». Я прослезился, когда услышал такой монолог: все же как много благородства у иных молодых людей, пусть они даже умело скрывают это, но наше поколение не проведешь – мы верим в то, что, несмотря на их вызывающие манеры, огонь истины горит в их сердцах. Поверьте и Вы, дорогая моя. Завещал я этому мальчику не так уж и много, но я просто не мог поступить иначе – он свою долю получит, но на Вашем благополучии это никак не отразится. Любимая! От Вас требуется такая малость: передать Джону письма моей сестры к ее духовному наставнику, отцу Бентли. Она написала их перед свадьбой, когда уже поменяла веру и отреклась от всех нас, Уиллоуби. За сим оставляю Вас навсегда – моя самая нежно любимая из всех супруг!»
Намек на то, что мой муж уже был дважды женат, я снесла спокойно, хотя это требовало от меня колоссальных усилий, я слишком чувствительна, особенно если солнце своими лучами чересчур назойливо проникает в окно, это полезно для моей нежной кожи, но только в умеренных дозах. Я тяжело вздохнула – пришлось просить Глэдис сходить за этими письмами.
Собственно, все. Меня попросили, я все рассказала. И силы мои сейчас на исходе. Если надо что-то добавить, то Глэдис может спросить меня (только как можно тише, чтобы не ранить мой слух и как можно мягче, чтобы не задеть мои чувства).
Дорогие читатели, Анна Уиллоуби на этом прощается с вами. Пора ставить точку, я чувствую: дневной сон уже скоро лишит меня возможности сопротивляться его благословенной воле.
(продолжение следует…)
Часть IV
В семействе Уиллоуби был действителен закон о майорате: не только титул, но и собственность передавалась из поколение в поколение по мужской линии, дочери таких прав не имели. Поэтому вопрос о замужестве многочисленных мисс Уиллоуби решался достаточно просто: всегда находился тот или иной кузен подходящего возраста (или хотя бы не вызывающий отвращения), и брачный контракт заключался к обоюдной радости обеих сторон. Да еще и вопрос веры, к которому представители рода относились так трепетно… все это в целом способствовало закрытости атмосферы, некой самодостаточности рода как такового, но, боюсь, им присуща некая спесь и ощущение своей избранности, угодно ли это Господу? Пусть их духовный наставник заботится о душах своих подопечных, моя роль скромнее и проще.
Я забыл представиться – Томас Прескотт, мне выпала нелегкая задача поведать о юридических разногласиях в семействе своих клиентов: Уиллоуби и Джонсонов. Я не могу позволить себе такую роскошь, как выбор клиентов, исходя из личных симпатий и антипатий, иначе, боюсь, у меня бы их не было вообще. Уиллоуби и Джонсонов я, положа руку на сердце, должен признать, что не выбрал бы, будь на то моя воля. Но я – всего лишь младший партнер в в адвокатской конторе «Джордан и Прескотт», и этим сказано все.
Никто из Уиллоуби не отличался здравым смыслом, все они вместе и по отдельности – это нечто. Но я попытаюсь их описать. Майлз Уиллоуби – чудаковатый старик, страдающий манией преследования, впрочем, он еще довольно терпим по сравнению со своими неотесанными сыновьями-бездельниками и вредными и противными дочками. В том доме я стараюсь бывать только в случае крайней необходимости. Сэр Фрэнсис был мягче, но он – маразматик, которого может любой аферист обвести вокруг пальца, и юному Джону Уилфреду Джонсону это вполне удалось (но о Джоне потом). С ним вполне можно было нормально общаться, если только не задавать ему никаких вопросов, не рассказывать вообще ни о чем.
- Мне нужна ваша подпись, сэр Фрэнсис, - говорил я.
- Где подписать, Томас? – спрашивал он.
Я показывал ему соответствующее место. Он красивым почерком выводил какие-то закорючки, казавшиеся ему самому эстетичными, он гордился своим художественным вкусом. Ему нужно было поддакивать и больше молчать, чем говорить (звуки его утомляли).
Что можно сказать о его жене? Двух предыдущих я смутно помню, тогда был еще ребенком, но он всегда женился на томных красотках болезненного вида, коротающих свои дни и часы на софе, - одна с вышиванием, другая с пасьянсом. Последний выбор его – просто верх совершенства: это уже безделье и изнеженность, доведенные до какого-то Абсолюта. Анна Уиллоуби недурна (как и две предыдущие, тоже с пепельными локонами, уложенными в изящную прическу), но, в отличие от тех двух, не утруждает себя даже тем, чтобы позвонить в колокольчик и позвать прислугу. Она готова часами ждать, когда горничные явятся сами. И не так уж она и больна, если кому-нибудь интересно знать мое мнение, но попробуйте сказать об этом ей! Никто уже и не пытается открыть глаза миледи на этот счет. И уж, конечно, не мне это делать. Положение в обществе и моя скромная должность не позволяют настолько забыться.
- Томас, вы же пришли не для того, чтобы меня утомлять? – с этого вопроса начиналась каждая наша встреча. Но я привык к миледи и не обижался на нее: она, в сущности, безобидна, это еще не самый худший способ паразитического существования, настоящего вреда она никому по собственной воле не причинит. А ведь мало о ком так можно сказать.
- Конечно, нет, миледи, конечно, нет, - отвечал ей я. Она вздыхала, глаза ее закрывались, и эта женщина застывала как статуя в изнеженной позе на целые сутки (даже могла забыть пообедать, впрочем, дело это уже не мое, а прислуги).
Жаль, очень жаль, что знатные леди так мало заботятся о своем здоровье! Им бы поменьше слушать модных врачей, да побольше бывать на свежем воздухе, как это делают мои дочери: и вот результат – одна румяней другой. Никогда я не был поклонником этакой бледности, но в высшем обществе считают ее интересной, загадочной и таинственной, да какой-то еще «роковой», а мне ли спорить со вкусами аристократов?
Джонсоны заслуживают отдельного упоминания. Хелен Уиллоуби, барышня чересчур восторженная и романтическая, загорелась идеей сменить веру, нарушить традиции своей семьи и поступить наперекор всем. Само по себе такое своеволие в молодых – естественно и простительно. Но было бы ради чего… то есть, ради кого? Мэтью Джонсон настолько туп, ограничен и зауряден, что даже такой вполне ординарный человек, как я, был в свое время несколько ошарашен ее выбором. И денег-то у него никаких нет – вся родня состоит из несостоятельных должников и обормотов. Не знаю уж, каким таким «джентльменством» своим он гордится, если бы не брак с Хелен Уиллоуби, его в иных приличных домах и на порог не пустили бы. (Сын его знает об этом, поэтому зол – Джон на редкость честолюбивый молодой человек.)
Но, возможно, именно этакой серостью он и привлек внимание Хелен, которая просто устала от экзотических птиц в своем семействе: уж слишком много эксцентрики, взбалмошности, неуравновешенности, капризов, психозов у этих Уиллоуби. Ей захотелось чего-то другого, и, возможно, она была вполне довольна своей судьбой. Но выросший сын ее доволен своей судьбой не был, и я его понимаю.
- Моя мать совершила такую глупость, - откровенно заявил мне он, чувствуя, что меня ему не обмануть. А обманщик он очень искусный. – Уж хоть бы склонила отца поменять веру, с ним этот номер прошел бы, он очень покладист, и слушался ее буквально во всем.
- Возможно, ей следовало так поступить, - не мог не согласиться я. У даже небогатых католиков есть свои возможности и преимущества преуспеть в обществе. А Джон с его обманчивой внешностью ангелочка и умением манипулировать людьми мог далеко пойти, если воспользовался бы связями Уиллоуби.
Это был наш первый и последний откровенный разговор на эту тему. Я догадывался, что Джон обманул своего дядю Фрэнсиса, но у меня не было доказательств, да и сердце старого лорда разбила бы весть о коварстве племянника. Он получил часть наследства дяди (пусть совсем маленькую) и некие письма матери своему духовному наставнику. Не знаю, как это помогло бы ему достичь своей цели, но подозреваю, что в них была какая-то важная для него информация – нечто большее, чем романтические переживания восторженной барышни. Если же это не так, то его ждало разочарование.
Вот и все, о чем я могу вам сообщить. За сим откланиваюсь.
Ваш покорный слуга Томас Прескотт.
(продолжение следует…)
Часть V
Придется и мне изложить свою версию произошедших событий, хотя, если честно, то нет никакого желания. Но на меня надавили – и я подчиняюсь. Эта уступка моя – лишь временная капитуляция, пусть сражение я проиграл, но цель моя еще будет достигнута, и тогда… ну, да ладно, короче, этих никчемных людишек, которые всячески мне препятствовали, и Господь не спасет (а пока пусть верят в него, блаженные овцы).
Если кому непонятно, то я Джон Уиллоуби. О фамилии Джонсон я даже и слышать ничего не хочу – плевать мне на то, как папаша с мамашей носились со своей любовной историей, ох уж мне эти романтики… тьфу! Изображали тут идиллическую картинку, которая могла бы тронуть какого-нибудь слюнтяя, но не на того напали – меня пустопорожними и цветистыми речами не прошибешь. Ни экипажа, соответствующего моим запросам, ни приемов, ни развлечений, ни даже нормальной одежды (по моим меркам). И они хотели, чтобы я чувствовал себя довольным жизнью? Хорошо хоть я – единственный сын, не хватало еще каких-нибудь братцев, сестричек, которые претендовали бы на часть материнского наследства (и так достаточно скудного).
Если Господь, о котором с утра до ночи талдычат все окружающие, и существует, спасибо ему, что не дал возможности моим совершенно безмозглым папаше с мамашей обзавестись целым выводком Джонсонов (наимерзейшая все же фамилия).
Уиллоуби – тоже те еще фрукты, но от них может быть хоть какая-то польза. Это я еще в детстве понял. К ним был смысл подлизываться. Помогло то, что я был похож на мать внешне (опять же – везение или, как сказала бы наша экономка, дар Всевышнего, вот уж зануднейшая из особ!). И это сходство умело эксплуатировал - мне ничего не стоило прикинуться херувимчиком (благо, для этого был весь набор – цвет глаз и волос, который у сентиментальных овечек вызывает ассоциации с чем-то таким неземным, да еще и нежный румянец, а это уже вообще – полный комплект). Дяди и тети дарили мне дорогие подарки, кузены с кузинами презрительно ухмылялись (я уже в детстве их ненавидел и мечтал быть на их месте, они-то своих привилегий не заслужили ничем, да и с виду – какие-то каракатицы).
Им – все, а мне – ничего. И потому лишь, что мать влюбилась в отца? Да не смешите! Я в это не верю. Даже зная ее характер, все равно поверить отказываюсь, и хоть тысячи мне доказательств ее привязанности к старикану дайте увидеть, я только вам плюну в лицо. И вообще – меня лучше не злить.
А что мне делать, чтобы жить так, как кузины с кузенами? Работать? Это мне-то – потомку древнего рода Уиллоуби и сыну джентльмена (пусть даже такого, как Джонсон).
Единственным моим развлечением было доводить старикана. А что мне еще было делать? На ком сорвать раздражение? И он веселил меня, надо признаться. Его так легко запугать. Глаза становятся круглые как тарелки, рот открывается в форме буквы «О», и он застывает на месте, трясется, бедняга! А мы со Сью (горничная наша) так и покатываемся, глядя на его адовы муки.
Вот такой я устроил ему ад на земле – пусть расплачивается за то, как страдаю я, лишенный всех благ по его милости. (В общем-то, это мать виновата, но ее-то нет, а ругаться мне с кем-то надо, иначе от скуки умру.)
- Джон… ваше поведение меня удручает… - он блеет как ягненок, надо видеть его в такие минуты! Ну, форменный цирк.
Ну да ладно о нем, надоело. У меня был план – выбрать из двух дядей, к кому лучше втереться в доверие. Один подозрителен до маразма, другой до маразма доверчив. Естественно, что я выбрал второго. Логично ведь, да? И дядюшка Фрэнсис растаял, когда я, сделав над собой колоссальное усилие, произнес целую речь о том, как страдаю без истинной веры и как мечтаю вернуться в лоно католической церкви.
- Дядя, я чувствую, что нуждаюсь в чем-то, что усмирит и успокоит мой дух, все мои метания от того, что нет какого-то стержня… вы понимаете? Нет смысла в жизни. Я помню, как в детстве вы отвели меня в церковь, не поверите, но я рисовал потом этот храм, видел его во сне…
Он плакал, честное слово! Проблема была решена. Жаль, что он не успел меня усыновить, у меня был и такой план. Хотелось сменить фамилию и получить кусок пожирнее, но, к сожалению, дядюшка был женат. И если со стороны безвольной и апатичной супруги его сопротивления моим планам и не было бы (она даже не вникла бы в это, ленива до безобразия), то родня ее могла вмешаться. А отец ее, брат, да даже и матушка – люди, увы, деловые. То есть, курице этой с родней повезло, не повезло лишь мне, что наши пути в данном случае пересеклись. И я благоразумно умерил свои аппетиты. Я всегда умел вовремя отступить.
На самом деле мне хотелось не столько преуспеть на каком-нибудь поприще (как решил семейный юрист), сколько решить свои проблемы элементарным способом: выгодной женитьбой. Но, будучи Джоном Уилфредом Джонсоном, я мог рассчитывать только на умопомешательство какой-нибудь богатой наследницы и безумную страсть ко мне (в принципе я могу одурачить какую-нибудь идиотку, но опять же – родня ее и юристы могут вмешаться). Зато, будучи Джоном Уиллоуби, я стану уже не таким незавидным женихом, а в своих чарах такой человек, как я, всегда был уверен.
Если уж мой папаша смог жениться на Хелен Уиллоуби, то что говорить обо мне? Он всю жизнь жил за ее счет, а я что, хуже? Даже манеры его (до невозможности идиотские и слащавые) я при желании могу и скопировать, если кому-то нравятся такие зануды. Правда, надолго меня не хватит, ну так после официальной церемонии и заключения брачного контракта, можно снять маску, назад-то пути не будет. Впрочем, совсем уж наглеть я тоже не собирался, жене предстоит оплачивать мои счета, а значит, надо ей все-таки нравиться. Пусть не все время, не каждый день, но хотя бы время от времени, чтобы жизнь не казалась ей совершенно невыносимой.
Больше всего мне подошла бы какая-нибудь бесхребетная дурнушка, которая будет мне так благодарна за то, что такой, прямо скажем, красавец, как я, обратил на нее внимание, что закроет глаза на все.
Я во что бы то ни стало хотел докопаться до истины: почему же все-таки моя мать связалась с отцом? Мне все казалось, тут что-то нечисто. А вдруг Джонсон – не мой настоящий отец (о чем я мог только мечтать!), я мог оказаться незаконнорожденным сыном какого-нибудь знатного лорда, а брак с Джонсоном понадобился моей матери, чтобы скрыть свой грех. Мало ли – может, тот был женат или еще что? В любом случае, информация могла пойти мне на пользу. Настоящего старикана ведь можно и шантажировать.
И я прочитал ее письма к отцу Бентли – один сентиментальнейший вздор, охи да ахи, тошнило от каждой строчки. Информации – ноль. Но одно место меня все-таки заинтересовало, у меня нюх на такие вещи.
«Мэтью – человек бедный, но гордый. Он никогда не примет мою жертву – я должна скрывать от него все, что касается наших семейных тайн. Он не должен считать, что ради него я отказалась от чего-то, значимого для меня, о, он не должен так думать, одна мысль о муках его совести и ранах, нанесенных его самолюбию, для меня настолько непереносима, что я готова замолчать навеки. Он верит, что брак с ним – для меня единственно возможное счастье, и эту веру его ничто не должно пошатнуть».
Значит, все-таки что-то есть, темнишь ты, мамаша. Пошел я к Бентли – самого его нет в живых, но племянница его, как говорят, многое о нем знала. Живут они с маленьким братом в черт знает каких условиях, даже дом моего папаши получше. Племянница собой недурна, но нрав – это что-то! Даже я поперхнулся. Предлагаю ей деньги за информацию, она вскочила и вытаращилась на меня своими огромными черными глазищами.
- Тысяча чертей! – воскликнула она, буравя меня своим взглядом самой настоящей ведьмы, о которых я только в сказках читал, да и то – там-то их никогда не боялся, а тут аж отпрянул. – У меня нет средств, но есть гордость. Это – все, что у меня осталось, и это никто не отнимет. В особенности – такой нахал, как вы. Вы смертельно меня оскорбили. Идите к Дьяволу!
Если кто не понял, то у меня гордость есть тоже, охота мне больно таскаться по разным домам, да выпрашивать что-то у родственников, вот просили бы у меня. Тут я показал бы им всем, где раки зимуют, и кто они, а кто я. Так что эта поганка даже пришлась мне по вкусу.
Я заподозрил, что Сара Бентли играет роль, и информацию, которой она владеет, она не продаст задешево. Мы долго смотрели друг на друга, я чувствовал, что мы еще сможем договориться. И так, в конечном счете, и вышло. Только жаль, пользы мне это не принесло, ну да об этом расскажет она сама. А я умываю руки.
(продолжение следует…)
Часть VI
- Проклятие рода Уиллоуби – это мой старикан, - заявил мне без обиняков юный Джон. Уж не знаю, кем он себя возомнил и как хочет себя называть, Уиллоуби или Джонсон, какое мне дело? Да, я рассказала ему о том, что мне поведал мой дядя, но выложила далеко не все, только часть правды. Еще не хватало за те гроши, что он мне одолжил под процент. Пришлось с ним торговаться.
- Двести фунтов.
- Пятьдесят. И не больше.
- Меньше, чем сотню, можете даже не предлагать.
Клянусь, не будь я в таком отчаянном положении, и не подумала бы заключать сделку с таким наглецом. Никогда не хотела зависеть от чужих прихотей, милостей и подачек, но так уж сложилось, нет смысла роптать.
Отец Бентли, мой дядя, не мог устоять перед мирскими соблазнами. Ладно бы – женщины (хотя и это затратно, но тут уж я верю в его чувство меры, он все-таки был далеко не молод, а уж энергичность – совсем не его черта), но такое искушение, как азартные игры, подкосило его и опустошило семейный бюджет.
- А вера – ну, как же ваши молитвы, дядюшка? – в отчаянии пыталась я до него достучаться, зная, что верит он искренне. Увы – лучше бы он был обыкновеннейшим карьеристом, тогда мы бы жили иначе. И мне не пришлось бы шить на дому и угождать капризным клиенткам. Но дядю я все же любила со всеми его ошибками, слабостями, заблуждениями – мне просто некого было больше любить. Сводный брат – да, конечно, но он же ребенок.
- Сара, душа моя, я молюсь ежедневно и ежечасно, поверь мне.
Я верила. Ну, а что толку? Сам раньше морщился, говоря о том, «с людьми какого сорта вынужден иметь дело», выслушивая исповеди должников, банкротов, мошенников. (Хотя и понимал, конечно, что это совсем не по-христиански, но священнослужители отнюдь не свободны от самых распространенных мирских предрассудков.) А потом человеком «такого сорта» стал сам. Долги его приходится выплачивать мне, а брата учить – самой. Не знаю, видит ли он нас с Небес, я даже надеюсь, что нет, потому что все это его безмерно его огорчило бы.
Но я не собиралась рассказывать Джону о дяде, это он поносит всех своих родственников во всеуслышание – не знаю, как он собирается преуспеть, до такой степени не умея владеть собой. У меня для окружающих есть свои маски – «оскорбленная добродетель» или «расчетливая деловитость». Сколько я помню себя, во мне была некая двойственность: я могу злиться, кричать, топать ногами и производить впечатление неуправляемой фурии, в какой-то степени мне это на руку, мне нужно, чтобы меня побаивались и не липли с сомнительными предложениями такие кретины, как Джон. Любой, самый банальный и опереточный лексикон, подойдет для этого. В то время как некая совершенно невозмутимая и хладнокровная часть меня спокойно на все это смотрит.
- Ваша мать была не Уиллоуби, им как раз был ваш отец, - сказала я Джону. Он просто затрясся от злости.
- Вы что, издеваетесь, барышня?
Мне стало смешно, но я не подала виду, а снова вытаращила свои глаза, и он вздрогнул. Знаю, что взгляд у меня бывает пугающим.
- Вы разве не слышали историю о похищении одного из детей вашего дяди еще в младенчестве?
- Слышал, конечно, но у него такое количество этих младенцев – я даже их всех не упомню, по мне так – одним больше, а одним меньше… я сам и внимания не обращал.
- Частный детектив его обнаружил, но уже живущим в другой семье. Много лет искали ребенка и все же нашли. Его усыновили некие Джонсоны. Мэтью Джонсон на самом деле Ричард Уиллоуби. Он был крещен дважды – в католической церкви и в протестантской. Вырос и был воспитан как протестант, естественно, окружение на него повлияло. В юности в том, что касается веры, ваш папочка был довольно упрям. Семья не хотела смириться с потерей одного из наследников, а католическая церковь – с потерей одной из душ. Его решили во что бы то ни стало вернуть в лоно семьи и истинной веры.
- Господи, у меня голова идет кругом от всего этого! – простонал Джон, совершенно выбитый из колеи. Но я продолжала рассказ, желая отделаться от него как можно скорее, отметив про себя, что имя Господа он упомянул не в издевательском смысле, возможно, с ним это было впервые.
- Как можно было сделать это? С помощью брачных уз. И для этой роли выбрали вашу мать. Она была приемной дочерью, так что здесь не было даже кровосмешения. Правда, сама Хелен этого не хотела, но поскольку ее воспитали из милости, на нее всегда можно было надавить, внушив ей, что ее долг – поступать так, как нужно главе вашего рода. На тот момент им был ее приемный отец. Они с моим дядей составили план: сначала Хелен меняет веру, чтобы убедить Мэтью в искренности своих намерений, а потом, уже будучи миссис Джонсон, использует все свое влияние на него, и ваш отец сдается на милость моему дяде.
- Опять поменять веру, что ли? Сразу обоим? О, Господи! – Джон закрыл лицо руками. Я втайне надеялась, что он уже забыл о том, сколько я ему должна, слишком ошеломляющей для него оказалась та информация, которую он получил. Но понимала: с такими, как он, надо все время быть начеку.
- Ваша мать заболела и умерла. Она не успела осуществить свои намерения. А процесс это долгий и не простой.
Об одном я ему не поведала, самом, может быть, важном: если после смерти Хелен Джонсон супруг ее все же захочет стать католиком, то по завещанию приемного отца Хелен, Джорджа Уиллоуби, он получит стабильный и довольно приличный годовой доход. Существование его станет безбедным и благополучным. А лицо, которое окажет ему нужную духовную помощь, получит вознаграждение, и не такое уж маленькое.
Судя по рассказам Джона, отец его человек мягкий и безобидный, и слабость его извинительна и совершенно невинна – желание казаться истинным джентльменом. Возможно, ему так мало нужно для счастья – нежная улыбка, комплименты и восхищение его умением вести разговор. Боже мой! Всего-навсего? С ним же так просто поладить. А мне нужны деньги.
Портрет Хелен Джонсон – это первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла в гостиную майора. Златокудрая голубка – какой контраст по сравнению с моей вороньей гривой и ястребиным в иные минуты взором. Возможно, я не в его вкусе. Но ничего – это поправимо, и я знала, как.
- Простите ли вы мне невероятную вольность, которую я позволила себе, явившись сюда без приглашения?
Майор просиял.
- Знаете, мисс, в наше время мало кто так изъясняется, в особенности молодые леди и джентльмены… сейчас все условности, которые составляли главную прелесть для моего поколения, безжалостно отметаются, высмеиваются и уничтожаются. Как это прискорбно.
- О, да! Я знакома с вашим сыном, он много о вас рассказывал, знаете, мне показалось, что в глубине души он осознает, что мог бы многому научиться от вас, и сожалеет, что пренебрег возможностью получить лучшее воспитание в мире.
Майор покраснел.
- Ну, что вы, мисс, я человек простой, скромный… - он прослезился от умиления. И в моей душе шевельнулось что-то похожее на нежность к этому совершенно невинному (пусть и по-детски тщеславному) человеку. – Но так приятно, когда говорят такие слова, и от всей души…
Он взглянул на портрет покойной жены, потом на меня.
- Хелен тоже так думала. Так странно – вы кажетесь непохожими, но это лишь внешний контраст, а внутри…
Так-так, его мысль заработала в нужном мне направлении. Стоит ли мне рассказывать дальше? Подробности наших духовных бесед, его обращение, день нашей свадьбы, выплата всех долгов моего покойного дяди… пусть воображение читателей доскажет все это за меня, нет нужды углубляться в то, что ясно и так. Цена, которую мне нужно платить за стабильное и комфортное существование, для меня приемлема и не тягостна. Доказать, что майор – Уиллоуби, сейчас уже невозможно, но для получения им наследства это совсем не препятствие, а фамилия для меня не имеет значения, пусть по этому поводу бесится Джон.
Я – последний рассказчик, и я ставлю точку. С самыми наилучшими всем пожеланиями.
ваша Сара Амелия Джонсон
http://www.proza.ru/2008/07/28/204
http://www.proza.ru/2008/07/29/125
http://www.proza.ru/2008/07/29/404
http://www.proza.ru/2008/07/31/175
http://www.proza.ru/2008/08/01/160