Так случилось, что охота вести личный дневник у меня отпала сразу же, едва попыталась описать в тоненькой ученической тетрадке ссору со своей соседкой по парте. Несколько раз перечитала написанное, а почему-то легче от этого не становилось. Тогда раз, и думалось, навсегда решила, что ведение дневника - это не выход из положения, это лишь констатация фактов, реже – чувств, этими фактами вызванными. Мне же в тот момент нужно было искать способ примирения с подружкой, которую обидела. И тут я вспомнила, что рядом со мной есть человек, кому я могу доверить любой свой секрет, с кем могу поделиться даже бредовой идеей, которая вдруг народилась в моей голове, и не даёт покоя, ища выхода. Это была моя любимая бабушка, удивительно добрая и мудрая. Она первой в доме узнавала обо всём, что меня тревожило или пугало. Никогда не забуду, как она мне тогда словно напророчила: « За свою жизнь любой человек, даже очень добрый и хороший, много врагов повстречает, откуда только они берутся треклятые. А вот самим наживать врагов не след. Если кого-то обидела, обязательно повинись, глядишь, одним врагом в твоей жизни меньше и станет. Бывает, конечно, что и нет твоей вины в ссоре, а ты всё равно свою гордыню обуздай – и пойди навстречу обидчику, там, смотришь, всё и образуется».
В тот раз я последовала совету бабушки и помирилась с подружкой. А вот в дальнейшем судьба преподносила мне таких противников, что так просто решить проблему сосуществования не удавалось никак, и приходилось вступать с ними в непримиримую борьбу, порой без каких бы то ни было цивилизованных правил. Но тогда уже бабушки рядом не было, и решать все проблемы предстояло самой, нередко терпя поражение или, во спасение, и вовсе сбегая с поля боя.
Бабушка не была человеком суеверным, не верила в приметы, шарлатанством считала гадание на картах. Но, что удивительно, она совсем иначе относилась к снам, объясняя это тем, что, де, человеческий мозг во сне выуживает из памяти то, что во время бодрствования затмевается событиями дня. Она была уверена, что сны – это не фантазии человека, а странным образом сплетённые представления о фактах и явлениях жизни, мимо которых мы словно прошли когда-то мимо. Нельзя сказать, что она верила, но всё же предполагала возможность вещих снов, или снов, разгадав которые, можно предупредить какое-либо несчастье, беду или болезнь. Помнится, как моя мама чуть ли не высмеяла бабушку, когда увидела, что та читает старинный «Сонник». Но она не обиделась, а может, сделала вид, что не обиделась, а мне попыталась объяснить своё отношение к снам на конкретном примере. Вот, мол, человек живёт себе, живёт и не догадывается, что у него больное сердце, потому что пока он молодой, организм, вроде, справляется с болезнью. И вот, снится ему сон, что плывёт он по реке, а на берег выбраться - никак не получается. Висит на шее верёвка, а к ней каменный груз привязан – он-то и тянет ко дну, не давая выплыть. «Это вот и есть вещий сон, - объяснила бабушка,- это, вроде, как сам организм предупреждает хозяина, чтобы тот прислушался к своему сердцу внимательней – камень не случайно во сне у самого сердца висит». Меня не нужно было заставлять верить бабушкиным словам – что бы та ни говорила, мною всегда принималось на веру или, как руководство к действию. А ещё тогда бабушка мне посоветовала, особенно, когда постарше стану, сны записывать – это, де, и для письма полезно, да и может ненароком, когда и пригодиться. С той поры, признаюсь, я частенько записываю увиденные сны, нередко черпаю из них сюжеты, так как порой они очень напоминают мне рассказы или сказки. Однако если не сделать этого сразу после пробуждения, сон, как правило, забывается. Помнишь лишь то, каким он был: интересным, страшным или забавным, да и то не всегда.
Как часто уже в зрелом и даже преклонном возрасте вспоминала я свою мудрую наставницу, пытаясь, хотя бы мысленно, представить, как бы бабушка оценила тот или иной мой поступок. Иногда мне и сейчас слышится её мягкий, бархатный и удивительно тёплый голос, который и напутствует, и успокаивает одновременно, помогая мне обрести равновесие и уверенность в этой жизни.
Толком так и не поняла, то ли это мне приснилось, то ли неким иным странным образом промелькнуло перед глазами, словно наяву. Тем не менее, всё увиденное, позже записала в тетрадь, специально выделенную мной для сновидений.
Помню точно, после ночи всё ещё лежала в постели, силясь открыть глаза. Уже отчётливо слышалось, как за зашторенным окном зачирикали, проснувшись, воробьи, завизжали колёсами выезжающие из двора машины, увозившие своих хозяев на работу. Но вдруг опять все реальные звуки исчезли, и перед закрытыми глазами замелькали озвученные картинки, одна за другой, меняясь, словно в крутящемся калейдоскопе. И тут мне почудилось, что я наблюдаю за всем откуда-то издалека, возможно, сверху. Прищуриваясь до боли в веках, смотрю вниз и вижу необозримые пустынные просторы – кругом ни деревца, ни кустика, ни травинки. А земля такая потрескавшаяся, будто это совсем и не земля, а какая-то странная твёрдая субстанция, которую невозможно обработать человеческими усилиями, чтобы заставить что-либо расти на ней. Над самой землёй, и выше надо мной – бездонное, выгоревшее, почти без цвета небо. Солнца не видно, но свет льётся отовсюду, отчего воздух слоится, подобно слюде. Он текуч и жарок. Кажется, он давит на землю, проникая в трещины и разломы поверхности, делая их ещё более глубокими, а оттого зловещими и пугающими, готовыми поглотить то живое, что, возможно, где-то, за пределами видимого пространства случайно сохранилось на иссушенной планете. Слышу, как что-то затрещало со скрежетом и лязгом, будто лопалась скорлупа гигантского металлического яйца. Всякий раз, когда осколки касались друг друга, они высекали феерические искры, издали похожие на бенгальские огни огромных размеров. Потом раздался неимоверный шум, который, как и неоновый свет, лился отовсюду. Мне пришлось ладонями закрыть уши, казалось, так можно спасти барабанные перепонки. Всё последующее было разбужено моим подсознанием не как что-то ирреальное, а как воспоминания о событиях, происходивших на самом деле, только очень давно, в пору моего младенчества.
Однажды, когда мы уехали за город – почти каждый год родители снимали домик на три летних месяца – мы с бабушкой на целую неделю остались там вдвоём. С самого утра уходили мы в лес, где собирали чернику и землянику, или ходили к роднику за водой. Порой отправлялись в пешие прогулки. Уходили далеко, к дальней роще – так бабушка называла лесок по ту сторону шоссе. Хотя на самом деле был он вовсе никакой не дальний, так как находился от нашего домика не более чем в двух километрах пути. Оттуда неизменно возвращались с охапками полевых цветов, с лукошком, наполненным целебными травами. Но чем ещё мне запомнились те наши вылазки, так это тем, что бабушка научила меня тогда плести венки, которые я, словно корону, водружала на голову и чувствовала себя сказочной лесной принцессой – никак не меньше. Как-то раз мы задержались в лесу дольше обычного – какая-то целебная травка проклюнулась, и бабушка решила насобирать её целое лукошко. А травка была мелкая, колючая, вот и потребовалось на её сбор немало времени. Перекусили тем, что взяли с собой, прямо в лесу, расстелив вместо скатерти под развесистым могучим дубом бабулин белый ситцевый платок. Не заметили, как начало темнеть. Помнится, бабушка удивилась тому, что так быстро промчался день. Когда мы выбрались из рощи и увидели небо, стало ясно, почему нам показалось, что наступил вечер. Всё небо заволокли тёмно-сизые тучи. Начался настоящий ураган. Было не понятно, откуда дул ветер: куда ни повернёшься – тот всё равно обдувал лицо. Роща у нас за спиной загудела, траву стало клонить к земле. Как мы тогда обрадовались, почувствовав под ногами свежеструганные доски недавно отремонтированного отцом крыльца. Я так устала от быстрой ходьбы наперекор ветру, что, стоило прилечь на кушетку, как меня тут же сморило. Где-то ближе к полуночи разбудили жуткие раскаты грома. Ни до, ни после того мне не довелось видеть столь мощной грозы. Собственно, гроза ещё была где-то далеко. Видимо, поэтому громы, следовавшие за вспышками молний, озарявшими всю комнату неземным светом, приходили с большим опозданием. Через окна, что были как раз на противоположной стороне, мне виделось, как небо озарялось пучками света, выстреливавшими из-за туч. Затем картина изменилась: молнии стали подобны стрелам, которые вдруг ломались, превращаясь в зигзаги, и падали в ельник, начинавшийся прямо за изгородью подворья. Тут и раскаты грома стали совсем иными: небо заухало, застонало и закричало на все лады. Стало страшно. Я сползла с кушетки и прошлёпала босыми ногами по прохладному крашеному полу к бабушкиной кровати. Подставив скамеечку, не без труда взгромоздилась на высокую кровать и, утонув в перине, прижалась всем тельцем к родному существу, с головой укутавшись одеялом. Помню, как бабуля гладила меня по голове и всё успокаивала, приговаривая: «Не бойся, дитятко! Это Илия Пророк по небу на своей колеснице носится. А кони у него прыткие, у колесницы колёса огромные, железом окованы – оттого и грохот такой стоит, и искры из-под них сыплются. Дождь же на землю падает оттого, что лошади тучи топчут, а как вытопчут до капли до последней, так сразу дождик и закончится. Сейчас поозорует Илия маленько – и прочь умчит. Всё тогда и успокоится. Землица промокнет – пойдут цветы, деревья да трава в рост. Воздух станет чист и свеж, птички веселей запоют. Солнышко их пение услышит, на небеса вновь вернётся и засверкает пуще прежнего. А ты засыпай поскорей, чтобы утреннее солнышко не проспать, а то грозовые ночи быстро заканчиваются, потому как чаще всего они к нам в середине лета приходят, когда дни длинные, а ночи короткие»
Казалось, бабушкины слова на самом деле подействовали на меня как колыбельная – я и не заметила, как погрузилась в сон, хотя и гром продолжал ещё долго греметь, и молнии не переставали освещать всё в округе, и дождь барабанил по черепичной крыше и по стёклам окон.
Вот и сейчас лежу я с закрытыми глазами, вроде как проснуться не могу, вижу пустынную землю, вздыхающую от изнуряющей жары, и слышу голос бабушки, причём так отчётливо, будто она, как тогда, со мной рядышком лежит и, не переставая, гладит по начавшей седеть голове: «Что, внученька, жалко землицу? А ты позови Илию Пророка. Может, услышит, да и примчит на своих резвых конях? Принесёт с собой тучи сизые, потопчется по ним, потопчется, да и подарит земле вожделенную влагу, от которой та снова оживёт». Потом голос пропал так же неожиданно, как и появился. А я, словно заворожённая, начала истошно кричать и этого бабушкиного Илию звать. Звуки, вырывавшиеся из моего нутра, были не просто громогласными, они ничем не напоминали человеческие и произносились зычно и гортанно. И тут, задираю я голову вверх и вижу вдруг на выцветшем небе следы от гигантских колёс, и слышу цокот множества копыт, словно кони по булыжной мостовой рысью по кругу несутся, а подковы искры высекают. Началась гроза. Только не было в ней ничего зловещего, как в той памятной грозе из далёкого далека. Дождь брызгал весёлыми струйками, словно кто поливал землю из лейки невиданных размеров. А между струйками, как серебряные нити, поблёскивали ниточки молний. Я, всё ещё пребывая где-то наверху, над тучами, наблюдала, как внизу, словно синие блюдца, образовывались озерца, заполнялись водой разломы и трещины, из которых брали своё начало реки. Земля стремительно покрывалась пушистой травкой, которая у меня на глазах становилась всё выше, гуще и зеленее. Она колыхалась от лёгкого дуновения ветерка, отчего казалась мягкой и шелковистой – всё радовало глаз.
И вдруг, всё ещё находясь в полудрёме, слышу громогласное: « Эй, ты там, внизу, ты доволен? Не пора ли отпустить меня на покой? Я уже вдоволь по небу накатался, да и кони мои подустали слегка».
Потом раздался не то хохот, не то гром – и через мгновение стало тихо-тихо. Я тотчас проснулась, подошла к окну, распахнула его настежь и, увидев во дворе мокрую блестящую листву тополей и сверкающие в лучах утра многочисленные лужицы, совершенно неожиданно для себя, вслух произнесла: «Спасибо тебе, Илия Пророк, достаточно. Ты молодец!»
Гроза в одночасье прекратилась. Дождь, несмотря на то, что уже вовсю светило солнце, вынырнувшее из-под обрывков стремительно разлетавшихся в разные стороны туч, ещё несколько минут лениво побарабанил по асфальту. Потом и он стих. Казалось, измученный нестерпимой жарой город наконец-то задышал полной грудью, вдыхая вместе с озоном дивные ароматы цветов, оживших после дождя на многочисленных клумбах, разноцветными островками разбросанных по умытым дворам и улицам.