Димочка постарел – мы это сразу заметили. Он вошёл в аудиторию без очков, в вязаном джемпере с горлышком. Вошёл и ничего не сказал. И мы поняли – постарел.
Недоуменно переглянулись поклонницы на первых партах. Димочка ли это? А где же его зеркальные очки, в которых отражались наивные глаза вечно влюблённых в Димочку студенток?
Я помню, как мы впервые увидели Димочку. В аудитории было душно, густо пахло книгами и духами. На перемене мы открыли форточку, и брызнуло в сонную аудиторию февралём, разбудило прикорнувших на задних партах второгодников. Зазвенело всё. По углам зашевелились, зашушукались девчонки. Кто-то схватил мел и стал выводить на доске непотребства на псевдостарославянском. «Азъ есмь креведъко». Отличницы заспорили, сколько «ятей» нужно писать в слове «креведъко» - одну или две.
И вошёл Димочка. Поздоровался – и всё притихло. Поумолкли девчонки, позасыпали второгодники. Отличницы с виноватыми лицами стали вытирать доску с «креведъкой», так и не успев договориться о «ятях».
Мы тогда ещё, конечно, не знали, что это Димочка вошёл. Сначала-то думали – так себе. Это уже потом оказалось – Димочка. Загорелый такой, будто и не февраль совсем. С чёрной бородкой. Димочка…
«Восприятие современной отечественной литературы отличается от восприятия литературы классической…» Говорил он интересно, конспектировать было невозможно. Под майкой теснились мускулы, хорошо проглядывал их рельеф. Рельеф – это что-то на истории искусств рассказывали, к Димочке очень подходило. Из-за зеркальных очков не видно было глаз – отражались лампочки аудитории. «Студенты не следят за тем, что публикуют современные авторы. Прервалась связь времён. Навык искать новые литературные имена утрачен…» Он смотрел на всех и не смотрел ни на кого, увлечённый своими Ерофеевыми. Говорил, что в восемнадцать нет духовной зрелости, необходимой для… В этот момент Димочка как-то очень удачно повернулся, очки перестали бликовать, и аудитория на миг разглядела его огромные глаза. Огромные-огромные. Наверное, даже голубые, хотя девчонки с первых парт говорили, что карие, а с задних – зелёные. Как мы потом ни садились, ни включали и выключали свет в аудитории, как Димочка ни поворачивался, больше нам его глаза разглядеть не удалось до самого зачёта. А так хотелось! Оставалась за этими бликующими стёклами какая-то загадка. Правда, для чего необходима духовная зрелость, загадкой оставалось тоже, и до зачёта, и после него – в конспекте так до сих пор пробел и красуется.
Он, Димочка, постоянно слова какие-то говорил… Нам очень нравилось его слушать, хотя тогда было ничего не понятно. Состояние экзистенции. Оппозиции цивилизации и природы. Противоестественность социалистической модели. Ах, какие глаза были у Димочки, как хотелось посмотреть на них ещё раз.
Ещё он стихи читал. Прямо на первой лекции, представляете? Нет, мы понимаем, конечно, стихи, но чтобы на первой лекции… Он стоял за кафедрой, левой ладонью держась за неё, а правой скользил по воздуху, делая спирали у себя перед лицом. Большой палец был отогнут вверх, а четыре остальных крепко сжаты. На безымянном виновато сверкало золотое кольцо.
Первая лекция длилась всего полтора часа. Нет, следующие, конечно, тоже полтора часа, но эта была какая-то особенно короткая. Так всё кончилось быстро – и блики очков, и мускулы под рубашкой, и возмутительные стихи про Нефертити. Это Евтушенко, конечно, но нельзя же на первой лекции!
Всё кончилось – и Димочка медленно вышел. Из аудитории вышел. И девчонки наши тогда решили, что он будет Димочкой. Ну как решили? Ксюшка у меня спросила: «Катька, как тебе Димочка?» Я-то плечами пожала, а вот Ирка сразу по аудитории расплескала: «Димочка, Димочка!» Так и получилось – Димочка. В него, бесконечно молодого, все девчонки влюбились, сразу же и навсегда – до зачёта.
Потом ещё практические занятия начались в группах. Обстановка крайне интимная, почти наедине с Димочкой: всего двадцать человек одногруппников, это вам не лекция! И говорить можно было почти обо всём. Вроде – о произведении, а получалось, что обо всём. Даже о любви можно было. И он нас слушал, представляете? Вы знаете, что это такое, когда мужчина в очках тебя слушает? Девчонки сходили с ума.
Я не сходила. Я вообще Димочку три следующие лекции ненавидела, особенно когда он в аудиторию входил в своей рубашке с короткими рукавами. Входил, здоровался и сразу закрывал форточку. Хотя нет, сначала всё-таки форточку… В аудитории душно, восемьдесят студентов в свитерах, а он – форточку… Лучше бы стихи читал! Но девчонки всё равно с ума сходили, а Димочка продолжал смотреть из-за бликующих очков и руку с кольцом показывать. И что-то там про истоки русского постмодернизма говорить, но это, конечно, уже никто не помнит.
Девчонки ему знаки внимания оказывали – рефераты сдавали, домашние работы писали, даже здоровались в коридорах. Димочка оказался донжуаном: тоже здоровался, реферат у Ксюшки прямо из рук взял – Ксюшка потом всю перемену сама не своя ходила. А Маринку, Маринку-то на одном практическом занятии даже по имени-отчеству назвал, представляете? «Марина Леонидовна, - говорит, - что-то не припомню вашего домашнего задания за прошлую неделю…» Маринка, конечно, вся и расцвела… Она ещё потом до конца занятия смотрела на Димочку, ловила блики его очков.
Да все ловили, все сидели с открытыми ртами. Все краснели, когда Димочка с жаром принимался читать Евтушенко. Почему-то только на Евтушенко краснели, на остальных поэтах – не очень.
Я не краснела, честное слово, не краснела. Ну, может, краснела только, когда он форточку закрывал. А из-за Евтушенко не краснела. Хотела попробовать, но всё как-то не до того было.
А там уже и пришёл май, наступил день зачёта. Девчонки топтались у аудитории, поправляя короткие юбочки. В зеркало поглядывали. Каждая ждала беседы с Димочкой один на один, по очереди вырывали то у меня тетрадку с лекциями, то у Ксюшки блеск для губ.
Я в джинсах пришла и с тетрадками - ничего глупее придумать не могла.
Димочка опаздывал минут на сорок, интриговал. Мы расселись в аудитории. Кто-то как тогда, в феврале, стал рисовать «креведъку». Отличницы опять заспорили, так с февраля о «ятях» и не договорились… И опять вошёл Димочка, как первый раз.
И все ахнули.
Димочка был в вязаном джемпере с горлышком, хотя на дворе цвёл май. Спрятались куда-то загорелые мускулистые руки. Но главное, на Димочке не было бликующих очков, а были только обычные серые глаза уставшего человека. И как-то сразу стало ясно, что ему уже за сорок, и девчонки стали украдкой стирать помаду. И смотрел Димочка не на всех сразу, а отдельно, как-то рывками. Хотя он даже стихи прочитал.
А потом уж совсем невообразимое произошло. Он нам поставил зачёты автоматом, и никому не пришлось сидеть с ним наедине в кабинете. Даже на пересдачу никого не отправил! И мы тогда поняли – постарел Димочка, постарел.
Девчонки быстро так после зачёта собрали вещи и разошлись... Я даже расстроилась немного из-за Димочки – хотя так и не покраснела ни разу за весь семестр. Ксюшка сказала, что ей вообще уже с февраля Андрей Андреевич с кафедры классической литературы нравится. Он и очки носит, и кольцо на пальце тоже есть.
Евтушенко, правда, не читает, но что ж поделаешь...