Лукьяныч проснулся с уже конкретно сформулированной мыслью: сегодня потрахаюсь.
Вот и жена с утра грузит:
- Тебе всё бы трахаться, а нет чтобы полочку прибить, бра повесить. Сколько дней куплено и лежит без движения.
- И пускай себе лежит, - убеждает её Лукьяныч, - ты ведь тоже лежишь и ничего.
- - Подумаешь, прилегла, а ты всё в углу с компом своим, порнуху смотришь. Только об этом и думаешь.
- А об чём думать, родная?
- Так хотя бы о дне рождении твоём, пошли бы и купили мне чего…
- Тебе? Почему тебе?
- А разве тебе неприятно будет?
- Ну, конечно, приятно. Вот и бра купили вместо новой видеокарты…
- Так когда повесишь?
- Куда оно денется? ПовЕшу, а желание уйдёт из организма…
- Ну и пусть уходит. Другое появится, полезное.
- Как ты музчину не поймёшь. Желание для него всё! Без него никакое бра не засветится.
- Ладно, иди уж… К ужину-то будешь?
- А то… Пельмешки приготовь мои любимые.
- Не волнуйся, накормлю.
Идет Лукьяныч, выходит дворами, достаёт мобилу, комнату снимает на два часа. Ни меньше, ни больше – в самый раз! Потом в магазин идёт: вина, конфеты, пирожных разных для милой берёт. Звонит милой. «Ну я договорился… на два часа… в четыре будешь? Успеешь? Жду, как всегда.»
Доволен Лукьяныч, мысли преобразуются в реальные подвижки. Успеет, голубка, освободится, прилетит. Да и то ведь с работы домой забежать, мать не ходячую поддержать, накормить и успеть улизнуть, пока доча со своей работы не пришла.
Дочька у его милой сурова и непреклонна, вертит матерью. Ну да ничего, как-нибудь…
Отбарабанил положенное Лукьяныч в институте, и с продуктами, и желанием в условленное место встречи прибыл загодя.
Полчаса ждёт – нет родимой, нет любимой. Ещё полчаса ноги топчет Лукьяныч – нету. Уж и так и эдак прикидывает: может, сразу на квартиру пошла? Да, нет, ведь не знает она точно, разные ведь квартиры снимает. Поэтому условлено место встречи у них – в районе этих самых квартир. Звонит ещё раз и опять- «Абонент в данный момент не может…». Что за напасти… Зима, между прочим, ноги стынут… Уходить собирается Лукьяныч, «не судьба, - размышляет, - другим разом, наверное…»
Глядь! Идёт ненаглядная, плывёт желанная!
- Мне отмазка нужна для дечери, - говорит, - кран, мол, покупала, задержалась после работы. Пошли.
Лукьяныч ни звуком не перечит, ни глазом не покосит, ни бровью не поведёт. Ищет подходящий магазин «Сантехника».
- У тебя трубы какие?
- Старые, обычные.
- Обычный кран нам… спасибо… поменять можно, если чё? Хорошо…
Купили кран сердешной. Довольная.
- А то ведь сам знаешь, - рассуждает она, - приду: где была, куда бегала? Романы заводишь? Гульки на старости лет… Знаешь доченьку мою…ох, рано её родила, молодая была, глупая…
- Да, знаю, Ксюшенька, чай не первый год встречаемся…
- А какой? – хитрит Ксения, проверяет силу чувств.
- Шестой, поди…
- И ты помнишь, милый мой… пошли уж… далеко, нет?
- Тут рядом.
Заходят в квартиру съёмную. Там хозяйка дожидается, сердится: у меня на очереди люди, а вас черти носят, целый час жду…
- Не ворчи, - Лукьяныч, знает чем успокоить, денежку в карман загребущий суёт и выпроваживает.
Заграбастал было Ксюшу свою в охапку, да… загвоздочка. Поцеловались, а губки надула, в себе пока, в мыслях своих запуталась.
Лукьяныч бутылку достал, штопор… Сейчас тёплой волной зальёт хмурые думы. Опять не заладилось. Тужился, кряхтел – штопор разогнулся. Во бляха, муха! Не фирменный конечно, походный, проволочный. «Что, за пробки ёлки-маталки?» - подумал.
- Ох, я сердитая сегодня, - начала монолог Ксения Николаевна, - представляешь, женишок с морей к дочке является. Без подарков, без цветов хотя бы, а мы стол, мы закуску… Приняли, как положено, а он – хам! Безо всего, так ещё на ночь остался, негодяй! А та дурёха рада… Представляешь?
Лукьяныч представляет, он даже видит, как они толкут время в ступе. Время своей единственной жизни, йоханый бабай. Нет, надо срочно перекладывать рельсы беседы в долину Большого Траха.
Но перед этим Лукьяныч достает нож, кромсает пробку, проталкивает её настырную внутрь и… наливает Канонический Номерной Кагор. Вот она истина в бокале! Отведай, милая, прервись.
Ксения Николаевна машинально берёт бокал, они чокаются и пьют. Истина уже заструилась в неё, и постепенно на глазах она становится Ксюшей. Она ещё рассказывает, какой у неё ужасный директор и что она не знает, каким образом доработает до пенсии.
- А что пенсия? – напоминает Лукьяныч, а сам потихоньку по спинке ладошкой-то гладит, поглаживает родимую, - что пенсия? Разве ж при нынешней жизни отдохнёшь? Нет, пенсия - это заслуженная добавка к зарплате и более ничего.
Сам-то рукой в низины ейные опускается, за юбку устремляется непреклонно. А там попочка необъятная… просторная…
- Помнишь, как мы купаться ездили? – любимые воспоминания будит Лукьяныч, а злобу дня гасит, гасит. Не фиг. И как бы невзначай под кофточку сзади юрк. Давай крючочки-петелички на лифе искать, давай освобождать добро природное. Тугой лифчик у Ксеньюшки, ох тугой, да широкий. Так ведь и Ксюша в обхвате… невозможно вообразить… Прилепиться надо, соприкоснуться, примкнуть к раздолью, к необъятным просторам. Ох, не объезженны ещё Ксюшины просторы им, не исхожены. Остались ещё уголки не проторённые, лощины не осеменённые.
Сидит Ксюшенька, млеет, потихоньку плачется в жилетку. Кому ей поплакаться, кому покручиниться… Мужа пять лет тому схоронила, мать на руках, дочка незамужняя. Забот полон рот. А ведь и о себе вспоминается иногда, томится бабий организм.
Лукьяныч речи умело ведёт, охмуряет, смешит. Улыбается Ксюша и улыбка идёт ей. Ямочки задора на щёчках проступают, глазки маслятся, губки зовут. Прикосновения хотят, желают губки красные по-це-луйчиков. Да уж и припал к ним Лукьяныч, занемог без ласк. И губами приник, и язычком проник, и её язычок отведал. Дооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооолгий поцелуй получился, сладкий.
Ещё наливает Лукьяныч, выпили и опять целоваться. Теперь и ушки её, как пельмешки обсасывает и за ушками лизнёт, и в шейку вопьется. А уж родимая выгибается, мурлычит…
Тут и плечики оголяет и кофточку расстёгивает, да и лифчик двухведёрный побоку. Припадает Лукьяныч ко грудям - наслаждается обилием, доступностью. Это ж не кино какое-нибудь, не виртуал глазливый, это жизненонеобходимый реал ощутимый, тёплый, пульсирующий. Месяц, как не видел, не игрался, сосцы не покусывал. Шепотом любовным ушки не смущал. К себе не прижимал, желанную. Скинул рубаху с себя одномоментно, другим моментом – штаны отшвырнул. Приник грудью к её груди. Славно. Томно. Восторг!
- Ну-ка, вспомни обо мне, Ксюшенька, - шепчет Лукьяныч.
И Ксюша вспоминает, отходит мыслью ото всех посторонних забот. Поднимает она полные других любовных забот ручки свои белые да возлагает их на Лукьяныча. И начинает ими голубить да холить место заветное Лукьяныча. Знает она такое место и губками прикладывается, и зубками чуть-чуть. А уж потом и труселя долой, и ноженьки раздвигает свои… откидывается навзничь…
Ух, Лукьяныч, взыграл нутром, перцем восстал. Колышком тугим, горячим, ох! Ну дела, ну потеха, вольну молодцу не помеха! Потешиться, позабавиться, да ещё, да ещё пока силушка не убавится… Знатся время пришло, трах-бах, словно яблоки налитые спелые, трах-бах, падают друг на дружку, трах-бах, парень да на подружку, трах-бах. Нынче трах, да не простой трах, не обычный повседневный профилактический, а фактически большой трах. Трах-бах, трах-бах, трах-бах-х-х-х-х!!!!!