Все годы пребывания в Америке Лёшу грела мысль, что это не навсегда – его эмиграция, Нью-Йорк, чужой язык и чужая страна, что в любой миг он может сложить вещи в чемодан и возвратиться туда, откуда приехал, возвратиться к старой жизни и старым друзьям, привычному порядку и вещам. И когда Лёше было особенно тяжело на душе и от надвигающейся депрессии тошнило больше, чем от испорченной ливерной колбасы, он представлял себе аэропорт, самолёт и то, как он садится в этот самолёт и в последний раз окидывает взглядом Нью-Йорк, Статую Свободы и бухту Нью-Йоркского залива. Ему сразу становилось легче, расступались мрачные мысли и он засыпал с твёрдой верой в то, что он сам хозяин своей судьбы.
Возможность поехать в Украину появилась в конце августа. Даже не возможность, а потребность разобраться с наследством родителей, потому что от матери остался дом в пригороде, где Лёша вырос и возвращаться жить в который он не планировал никогда в своей жизни. Дом надо было продавать и покупать квартиру в городе или забирать деньги с собой в Америку, чтобы никогда уже не думать об Украине, как месте своей постоянной прописки. Словом, Лёша укладывал чемодан в квартире в Бруклине, смотрел на белые стены, скудную обстановку и голый пол и думал, что, возможно, ему сюда придётся возвратиться ещё раз лишь для того, чтобы окончательно завершить свои дела. Хотя какие дела могут быть у эмигранта? Сидя вечером на старом стуле на кухне и размешивая сахар в кружке с чаем, Лёша без обычного раздражения слушал доносящуюся из соседней квартиры громкую музыку и чуть ли не впервые у него не было желания постучать кулаком в стену и потребовать тишины. Он считал себя уже почти не принадлежащим этой квартире, городу и стране, он чувствовал себя свободным от привязанности к этому месту.
Погода в родном городе была отвратительна – пронизывающий ветер и мелкий дождь, впивающийся в кожу миллионами острых капель. Лёша поспешил к зданию аэропорта. После ньюйоркского аэропорта Кеннеди, где блестит пол, улыбаются люди и пахнет кофе и ванилью, запах завалявшихся мокрых тряпок здесь напомнил ему сырой погреб родительского дома, в котором хранились зимой картошка, лук, морковь и многоэтажные ряды стеклянных банок с закрутками.
Таксисты перед аэропортом глянули на Лёшу подозрительно, словно он привёз с собой эту плохую погоду. Лёша подошёл поближе и спросил:
- На БАМ отвезёте?
БАМом называлась самая дальняя околица города, славившаяся болотами и комарами, а также однообразными зданиями новостроек, различить которые можно было лишь по чёрным большим номерам на стенах.
- Откуда будешь? – ответил вопросом на вопрос таксист и оценил большой клетчатый чемодан Лёши.
- Оттуда и буду, с БАМа.
- Я понимаю, не дурной, - почему-то обиделся таксист, - откуда прилетел, говорю?
- Издалека, - ответил Лёша.
Он не привык к столь бесцеремонным вопросам незнакомых людей.
- Из Америки, - заключил водила и пригласил парня кивком головы за собой. - Садись, поехали.
Лёша сел в его разбитое Пежо и целую дорогу дышал дымом крепких сигарет и пОтом его сатиновой рубашки бледно-коричневого цвета.
Водитель говорил, задавая неинтересные вопросы и Лёша чувствовал себя, словно на приёме у врача.
По приезду Лёша рассчитался долларами.
Таксист довольно ухмыльнулся и сказал:
- И это деньги!
Лёша не среагировал, поблагодарил и, взяв за ручку большой клетчатый чемодан, потащил к подъезду сестры.
- Слышь, американец! - крикнул в спину таксист, - я тебе за пятёрку вытолкну чемодан на самый последний этаж, - но парень мотнул головой и только повторил спасибо.
Сестра жила на пятом этаже девятиэтажного дома. Лифт, к удивлению Лёши, работал, но в нём воняло мочой, блевотиной и прокисшим супом, будто невидимый призрак здесь безвылазно жил. Лёша поморщил нос и решил подниматься пешком. Сестра встретила странной смесью запахов чеснока и шампуня. Видимо, она заметила смущение Лёши, потому что после коротких объятий сказала:
- Извини, у меня сегодня единственный выходной и я натирала голову кашкой из чеснока, а его запах никакими шампунями не смывается.
- Ничего, всё нормально. Сеня где? – спросил он сестру о муже.
- Уехал к маме на три дня – приболела она. Так что будешь здесь хозяином, накормлю тебя до отвала.
- Я не голодный, Маш, знаешь, больше спать хочется, чем есть, я бы лучше принял душ и завалился на боковую. До завтрашнего дня. Всё же одиннадцать часов в воздухе.
- На боковую так на боковую, - согласилась сестра, - но насчёт душа я ничего пообещать не могу – третью неделю нет горячей воды. Если подождёшь, согрею воду в кастрюле и сольёшь себе в ванной из кружки.
Лёша забыл, совершенно забыл, что в кране может отсутствовать горячая вода и помыться здесь такая же непозволительная роскошь, как персональный самолёт.
- Ладно, лягу так, - устало согласился он, - надеюсь, не испачкаю тебе диван.
- Лёшка, ты что, мы сами моемся раз в неделю, некогда с этой водой греться.
Сон на новом месте был тревожным. Снились какие-то свистящие ветры, поваленные деревья, пески и красные закаты, Лёша просыпался несколько раз среди ночи и всё шире открывал окно, потому что было душно и нечем дышать, хотя на улице дул тот же мерзкий ветер.
- Ну, как спалось? – спросила сестра за завтраком, подавая яичницу и хлеб с маслом.
- Маш, я давно не ем яиц. Отвык от них, ничего полезного там нет. Прости меня.
- А что ты ешь? – сестра посмотрела на Лёшу с интересом.
- Овсянку, обычную овсянку на воде. С бананом можно.
- Ну извини, - сестра заулыбалась, поправляя сорвавшуюся прядь волос, - мы не в Африке, бананов нет.
- Всё нормально, не волнуйся, я попью чая с хлебом.
Лёша не виделся с сестрой семь лет - ровно столько, сколько прошло с тех пор, как он уехал в Америку. Сестра располнела, подурнела за эти годы и движения её стали неуклюжими. А ведь ей тридцать пять, самый расцвет молодости, если судить по американцам. Единственное, что осталось от прежней Маши – большие, серые, влажные глаза, которые она унаследовала от мамы. И даже при том, что глаза не изменились, глубоко запрятанная усталость читалась и в них.
- Что ты на меня так смотришь? – Маша перехватила взгляд брата и ему показалось смутилась, потому что каким бы ни был равнодушным к себе человек, не замечать возрастные изменения своего тела он не может.
- Ничего, давно тебя не видел, пытаюсь вспомнить тебя ту, давнюю.
- А что вспоминать, постарела я, видишь, морщины вокруг глаз появились и волосы седые. Только крашу я их... Зато ты, - Маша вдруг перевела разговор на брата, - стал лучше, будто семи лет и не было. Появился какой-то задор в глазах, лёгкость, хотя по телефону жаловался на жизнь и говорил, что она тебя достала.
- Да, так и есть, она меня достала и странно, что выгляжу я по-другому.
Первым делом Лёша с Машей решили сходить в бюро технической инвентаризации и выбрать там паспорт на мамин дом. Маша отпросилась с работы и они встретились у городского парка.
Инвентарьбюро располагалось в тихом домике глухого двора и после дождей добраться к нему оказалось делом не простым. Лужи с грязью окружали домик бюро со всех сторон, словно кто специально сделал его неприступным бастионом. Посетители петляли между лужами и грязью, стараясь выбрать места потвёрже и посуше. Но под конец перехода их ноги всё же выглядели грязными.
- Мне неудобно теперь заходить в кабинет к человеку,- сказал Лёша сестре,- посмотри на мои туфли.
- Ты определённо отвык от нашей жизни, - подбадривала сестра,- грязью здесь никого не удивишь. Гораздо подозрительней выглядеть чистым и отутюженным, когда на улице слякоть и дождь.
Кабинет инспектора по частному сектору был отделан берёзой и выкрашен импортной водоэмульсионкой в чистый золотистый цвет. Сам инспектор сидел за небольшим столом из тяжёлого дерева и смотрел на входящих в дверь людей немигающим взглядом. Его серый костюм в сочетании с голубой рубашкой и тёмно-синим галстуком выглядел непритязательно и ненавязчиво и создавал впечатление, что хозяин кабинета здесь всего лишь незначительная часть интерьера, не играющая никакой принципиальной роли.
Инспектор выслушал рассказ брата с сестрой с печальным безразличием. Иногда он понимающе кивал головой, демонстрируя причёску с аккуратными висками и гладко выбритой шеей.
- Всё так, всё так, - отвечал любезно чиновник и выдвигал условия и сроки, которые не годились Лёше с Машей ни под каким предлогом.
Переговоры затянулись на добрый час. Маша начала терять терпение, а Лёша не знал, что говорить. Инспектор кривил губы, стучал пальцами по столу и бросал короткие взгляды на входную дверь, словно за ней таились ответы и подсказки на все его сомнения.
- Так, так, это всё так, - продолжал кивать инспектор.
Единственное о чём удалось договориться - что они вернутся два дня спустя со справкой от ЖЭКа о составе семьи.
На улице Лёша предложил:
- Маш, давай зайдём в кафе, подумаем о завтрашнем дне – я не хочу опять подобной волокиты.
Они зашли в кафе «Я и Ты», заказали по чашечке крепкого кофе. Ещё Маша спросила воздушное пирожное, но так сдержанно, словно не хотела казаться в глазах брата прожорливой.
- Ну, что там насчёт завтрашнего дня? – спросил Лёша, когда девушка в чёрном переднике принесла им заказ.
- Не знаю что и как, - ответила Маша, - но в ЖЭК я пойду без тебя.
- Это как? – удивился Лёша. – Там может быть потребуется моя подпись.
- Когда потребуется, я позову тебя, но в кабинет я войду сама.
- Маш, прости, но я тебя не понимаю?
Он действительно ничего не понимал.
– Я вёл себя неправильно? Или говорил что-нибудь не так?
- Нет, Лёшка, ты говорил и делал всё так. Но пойми - наши люди хотят взятки. В особенности, если видят кого из Америки. Ты не заметил этого по инспектору?
- Нет, не заметил. И потом, я ничего не говорил про Америку. Откуда он мог узнать?
- А тебе ничего не надо говорить,- усмехнулась сестра и мягко посмотрела Лёше прямо в глаза. – У тебя, Лёш, на лбу написано, что ты уже не наш, не здешний. Это трудно передать словами, но, поверь, это чувствуется с одного взгляда на тебя. Ты, Лёша, принадлежишь уже не нам. Ты другой уже, из другого мира.
Ночью к Лёше сон не шёл. Он лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и думал о том, что завис между двумя мирами, как звезда между двумя полушариями Земли, и нет ему места ни там, где он родился, ни там, где он живёт.