– Будь честен! – говорю я ребёнку. Будь честен, как папа, и сознайся.
Сынишка смотрит глазами раненой газели и, всхлипывая, повторяет:
– Но это же не я!
– А кто? – наливаюсь я праведным гневом.
– Оно само!
– Ах, само! – рву я из брюк ремень, чтобы показать ему, чем хороша правда.
Когда-то мне было семь, и, отвечая на телефонные звонки, я чётко выговаривал:
– Сын военкома слушает!
Да, я был сыном военкома, мне было семь, а желанный сентябрь всё не наступал.
Я мечтал о школе, как о велосипеде «Орлёнок», и даже сильнее, но на улице по-прежнему была весна. Родители уходили на работу, старший брат – на учёбу, а я скучал. Отчего мог запросто поджечь дом. И взрослые это знали.
– Не прикасайся к спичкам! – наставлял меня папа. – Это опасно!
Я внимательно слушал и старательно кивал, ведь я был хорошим мальчиком.
Однако после наставлений спички мне стали сниться. Неведомая сила тянула меня к этим волшебным палочкам с серными головками, и однажды, выдвинув шкафчик комода, я поджёг вату. Родители были заняты гостями, а я, стащив вожделенные спички, чиркнул.
Боже, как она вспыхнула! От красоты я даже зажмурился... и быстро задвинул пылающий ящик.
Комод тушили все. Гостям понравилось.
– Я тебе говорил! – кашлял папа, разметая руками клубы серого дыма.
– Но это же не я!
– А кто?
– Оно само. Я лишь чиркнул...
Спички после того случая из дома исчезли вместе с ватой.
– Его опасно оставлять одного, – шептались родители.
– Так бери с собой, – предлагал папа.
– Как я могу брать его в женскую консультацию?! – пугалась мама. – Там же всюду эти картинки. Бери его ты!
И мне позволили ходить к папе в военкомат. Это оказалось гораздо интереснее спичек, потому что там были гранаты.
– Проснёшься, почисть зубы, позавтракай и иди к папе, – говорила мама.
– Проверь газ и воду! – требовал отец. – И не забудь закрыть дверь на ключ.
Я внимательно слушал и старательно кивал, ведь я был хорошим мальчиком.
И, проснувшись, чистил зубы, завтракал, проверял газ, крутил краны...
– А она настоящая? – заворожено разглядывал я лежащую на полке «лимонку».
– Учебная.
– А можно мне...
– Можно, только не трогай усики. Ни в коем случае не трогай усики и не вынимай кольцо!
Я внимательно слушал и старательно кивал, ведь я был хорошим мальчиком.
– Кто знает, вдруг она настоящая.
Лучше бы папе этого не говорить. Теперь мои пальцы сами, как намагниченные, тянулись к металлическим усикам; и я то разгибал их, то снова загибал, возвращая на место.
Мы как раз зашли в магазин прикупить чего-нибудь к обеду, когда усики неожиданно обломались.
– Ой! – сказал я, выставив вперёд одну руку с гранатой, а другую – с кольцом, и продавщица беззвучно рухнула под прилавок. А папа, выкрикнув что-то очень взрослое, чего мне нельзя было слышать, выхватил из моих рук «лимонку» и шмыгнул на улицу так, что меня качнуло, словно от порыва ветра.
Вернулся отец уже без фуражки и в грязной шинели.
– Я же тебе говорил! – кричал он. – Я же тебя предупреждал!
– Но это же не я!
– А кто?!
– Они сами.
И это была чистейшая правда. Усики сломались сами. Но папа почему-то не верил и рвал на себе портупею. Лишь взглянув на продавщицу, лежавшую тихо-тихо, как мёртвая, он успокоился.
В итоге ушли мы без покупок и домой отправились на военном мотоцикле. Я сидел в люльке, и все видели, что едет военком со своим сыном. Было здорово. Жаль «лимонка» пропала. Папа сказал, что она всё-таки оказалась учебной.
В подъезде было сыро и скользко. Потоки воды катились по каменным ступенькам и струйками стекали в проём.
– Трубу что ли прорвало? – пробормотал отец.
Я пожал плечами.
– Ты точно воду проверил? – просверлил меня его пытливый взор.
– Точно!
Обманывать не хорошо, я это знал.
Когда мы зашли, в коридоре смешно плавали папины тапочки, а в большой комнате из-под воды на нас таращился утопленник: новый, дорогой ковёр – предмет гордости и результат большого блата.
Из кухонного крана, как с брандспойта, хлестала вода, хотя никакого пожара не было, потому что спрятанные спички отсырели раньше, чем я их обнаружил.
– Зачем ты это сделал?!!! – заметался по дому отец, создавая маленькие водовороты.
Он был растерян. То хватал ведро и тряпку, то отшвыривал их, принимаясь двигать размокающий сервант. А когда хрустальные бокалы сыпались ему под ноги, он оставлял сервант и бежал в спальню спасать перину. Чтобы тут же бросить и её, отяжелевшую от влаги, и, с остервенением отоптав сапогами, схватиться за ковёр.
Он тянул его, словно рыбацкую сеть. Потом поскальзывался, падал и, забавно дрыгая ногами, долго выкрикивал в потолок смешные, взрослые слова, от которых мне хотелось смеяться, но я сдерживался.
– Зачем ты это сделал?!!! – скрежетал отец зубами, сжимая кулаки и, надо признать, не на шутку пугая меня своим перекошенным лицом.
– Но это же не я!
– А кто?
– Оно само! – мямлил я, отмечая, что папина шинель после купания стала намного чище.
А потом приходил прокурор. Сосед снизу. Он был слегка выпивший и потому добрый. Пьяным он бывал только к ужину, а к обеду лишь выпившим. В этом смысле у прокуроров очень строгий график, и нарушать его ни в коем случае нельзя.
– Что творится? У меня весь потолок, все стены... – сказал папе прокурор, и отец, достав бутылку, стал объяснять ему постаканно.
Приход соседа спас меня от скучных расспросов. Я ушёл на улицу, обдумывать происшедшее. А когда вернулся, прокурорский график был так сильно нарушен, что хоть ужин ещё не наступил, но прокурор уже лежал, не двигаясь.
– Я проверил газ и закрутил краны, – объяснял я маме, поскольку папе мои объяснения были уже не интересны.
– Я почистил зубы, позавтракал и хорошенько закрутил все краны! – повторял я.
К тому времени мама разобрала заторы, разогнала пьяных и, устранив последствия стихии, прибывала в задумчивости.
– Я почистил газ, закрутил все двери и закрыл на ключ все краны! – клялся я. Даже ни одной малюсенькой спичечки не нашёл!!!
– Ладно, – устало проговорила мама, – будем считать это проделками домового.
Такое объяснение мне показалось логичным.
Следующий день был отмечен особым всплеском активности подлого «барабашки». В том, что это козни потусторонних сил, я не сомневался.
– Ты всё помнишь? – хором спросили меня родители перед уходом.
И я старательно покивал, ведь я был хорошим мальчиком, и помнил всё.
– Почистить зубы... – повторял я, орудуя зубной щёткой.
– Позавтракать... – шептал, заглатывая омлет.
– Закрыть краны... – стонал, закручивая вентили двумя руками.
– Дверь – на ключ!
И лишь выполнив все пункты предписаний с чистым сердцем и спокойной совестью, отправился в военкомат.
– Ну? – увидев меня, нахмурился отец. – Сюрпризов не будет?!
– Не, – шмыгнул я носом. – А гранаты остались?
У папы дрогнул глаз.
– Сиди, рисуй! – указал он на листок бумаги.
Когда зазвонил телефон, мы как раз извлекали обломки карандаша из замочной скважины папиного секретного сейфа.
Звонил сосед прокурор. Он что-то кричал, я не мог разобрать, что именно, но по выражению папиного лица догадался, что «барабашку» будут четвертовать.
А потом все вокруг видели, как военком едет домой с сыном. Мотоцикл ревел, я тоже. Мы проносились по кривым улочкам райцентра, влетая в лужи и оставляя за собой заляпанных грязью прохожих. А, подъехав к дому, обнаружили в ландшафте некоторые изменения.
Во-первых, у подъезда появилось море. Во-вторых, прокурор был трезв. Мы нашли его высаживающим нашу дверь, закрытую мной на оба замка и на все обороты. К нашему прибытию дверь была уже изрядно помята, поэтому открывать ключами мы её даже не попытались, просто высадили с косяком.
В этот раз вода хлестала уже из всех плотно закрытых и тщательно проверенных мною кранов. Всё, что уцелело вчера, сегодня почило в Бозе окончательно. Зрелище было настолько травмирующим детскую психику, что я поскорее убрался на улицу, чтобы не расстраиваться, и до самой темноты пускал в море кораблики.
А вечером мне не поверила даже мама.
– Но это не я! – заливался я горючими слезами.
– А кто?!! – в два голоса орали родители.
– Ба-ра-б-башка!
– Ах, барабашка! – рвал из брюк ремень папа. – Ну, так я покажу тебе, чем хороша правда.