Приросла навсегда, проросла сквозь тебя, отодрать бы её, но ты носишь (любя?) – эту маску, скрывая неловко, что живая душа, что так хочет тепла, что устала от фальши и едкого зла….
Вот такая беда: впереди – холода, ну, а ты – ты пропа…, ты загнал себя сам – в мышеловку.
Так заманчив казался кафтан короля, одиночество, сплин и простая вода – чьи-то слёзы в ночную подушку. Ложь была так сладка, но черствела душа, и ты сам пропустил, как легко, не спеша, превратился из мастера вдруг в торгаша, растерял сам себя – до пустынного дна, до конца, до гроша...(потроша равнодушно закрома чьих-то дней, превращённых в игрушку).
Поздно лоб разбивать. Ты хотел растоптать? Но лишился и славы, и шика. Этот город пустой – он уже неживой, те, кто рядом с тобой – манекены. Отвернутся друзья, дотянуться нельзя ни до прошлого, ни до родного. Всё, что грело – мертво, всё, что было – ушло, оказалась, что маска приелась давно, а игра обернулась дерьмово.
…В Гефсиманском саду расцветут поутру одинокие дикие вишни. Разобьётся звезда, зазвенит лебеда, но в руках у тебя – ничего, пустота.
Холод.
Крошево льда …
Не составит труда? – Что ж, настала пора, запиши в дневнике, дни свои вороша:
«Одиночество – это когда…»