СОЛНЕЧНЫЙ ЗАЙЧИК
В 1989 году к нам в отдел поступила на работу молодая женщина, выпускница ВУЗа. Сначала она абсолютно не привлекла моего внимания. Вернее, привлекла, потому что, увидев её впервые, я поразился: «Ну и морда!». При этом фигурка у неё была очень хорошенькая, осанка - как у балерины. В дальнейшем, когда мой взгляд изредка фокусировался на ней, моей реакцией неизменно была одна и та же мысль: « Бедная девочка! При такой фигурке - и такая морда!». Одевалась она простенько, выглядела абсолютным ребёнком, и, увидев на её пальце обручальное кольцо, я опять поразился: «Боже мой, такой ребёнок, а уже делает все эти штуки! Ей бы ещё в куклы играть!». Общих дел по работе у нас с ней не было, и я проходил мимо неё, как мимо стула: некрасивая, желторотая, – о чём мне с ней говорить? Позже до меня дошло, что её как женщину это уязвляло. Пару раз она подсаживалась ко мне и пыталась поболтать, но я односложно отвечал, не поворачивая головы: «Да», «Нет», «Угу», и она, надув губки, уходила. Так прошло около года.
В огромном, отделанном мрамором вестибюле нашего института стояли столы для настольного тенниса, и в обед там всегда играла молодёжь. Ира (так её звали) тоже повадилась туда ходить, поскольку неплохо играла. К тому времени она стала изысканно одеваться, демонстрируя хороший вкус и чувство стиля, и пользовалась там успехом, обусловленным также её победами за теннисным столом.
Я не считал для себя как для ведущего научного сотрудника возможным обедать в рабочее время, тратя обеденный перерыв на игру в теннис, как это делала молодёжь, поэтому там не появлялся.
Вообще у меня на работе ни с кем до сих пор нет дружеских отношений. Люди все объективно хорошие, но субъективного притяжения ни к кому нет. Обедаю я всегда один, обсуждаю только рабочие проблемы. Недавно у одного нашего сотрудника было 50-летие, и по его пожеланию ему подарили гитару. Расслабившись на банкете, я взял её и спел несколько песенок. На следующий день многие наши дамы подходили ко мне и выражали своё восхищение. Делали они это в разных выражениях, но заканчивали все одной и той же поразившей меня фразой: «Никогда бы не подумала!».
Ходил я в описываемый период в чёрном костюме с галстуком и воспринимался, видимо, этаким «человеком в футляре». Однажды Ира и её подруга стали надо мной подтрунивать, имея в виду именно такой мой образ, и в шутку пригласили меня поиграть в теннис: дескать, там Ира «положит меня на обе лопатки»!
Я внутренне возмутился («Что воображают о себе эти пигалицы!»), пошёл и выдрал её с разгромным счётом. Мы сыграли ещё несколько партий, и я, до сих пор никогда не разглядывавший её внимательно, был поражён её необыкновенной грациозностью (качество, которое я чрезвычайно ценю в женщинах, и которое встречается у них гораздо реже, чем красивые черты лица и фигура), её сияющей улыбкой, от которой всё лицо её прекрасно преображалось, а глаза начинали чудесно искриться и мерцать (такого я не видел больше ни у кого!).
Наигравшись, мы стали говорить друг другу какие-то положенные в данной ситуации слова, вроде: "Благодарю за игру…", и она стояла передо мной в чёрном костюмчике с коротенькой юбочкой и белой кружевной блузочке, стройная, как рюмочка на тонкой высокой ножке, сияя улыбкой, в её голубых глазах прыгали золотые искорки, и чудесные мерцающие лучи лились на меня. Она стояла на фоне окна, и полуденное апрельское солнце превращало её белокурые локоны в сияющий ореол. Так изображаются ангелы на картинах Рафаэля…
Я словно впервые её увидел. Это было, как солнечный удар. Невозможно было нарушить это "чудное мгновенье". Безумно хотелось увести её куда-нибудь, где цветы и зелёная листва...
Но мы находились на работе, и она, помахав мне ручкой, побежала в столовую, цокая каблучками, а я поплёлся на ватных ногах в свою комнату.
С тех пор мы каждый день играли в теннис, а в предпоследний день апреля я пригласил её поужинать завтра в кафе (угрызений по поводу её мужа у меня не было, т.к., невольно слушая её ежедневную болтовню с подружками, я сделал вывод, что никаких чувств к нему она не испытывает). Она согласилась. Я заказал столик на двоих в самом престижном в то время кафе "Tet-a-Tet" (именно так - с двумя большими Т - писалось его название).
На следующий день я летел на работу, как на крыльях. Это был предпраздничный укороченный день, и народ собирался лениво. Её ещё не было. Я в нетерпении буравил глазами дверь. И вот - входит она, одетая наряднее, чем обычно. Моя грудь расширилась в восторженном вдохе: "Ах! Для меня!". Она сразу нашла меня взглядом и, не сводя с меня широко раскрытых немигающих голубых глаз, направилась через всю комнату прямо ко мне! Я замер в блаженстве. А она подошла и сказала, что мама её не пустила, потому что надо сразу после работы ехать на дачу и высаживать рассаду (они с мужем жили вместе с её родителями).
Мне казалось, что я очень достойно перенёс это известие. Я улыбнулся и браво заявил, что - ничего страшного, всё это - ерунда, сходим как-нибудь в другой раз. Но она много позже рассказала, что у меня сделались такие несчастные глаза...
Как это нежданно…
Являться мне стал
Той девочки странной
Божественный стан.
Вся - живость и прелесть,
Из мёда и роз…
И сверлит с апреля
Проклятый вопрос:
“Долги иль желанья?
Как их совместить?”
Долой оправданья!
Вновь хочется жить!
Не думать о плате!
Не дом, не друзья,
То синее платье -
Вот смысл бытия!
Синее длинное платье из тонкого шёлка, без рукавов, с перетягивающим её тончайшую талию широким белым поясом необыкновенно ей шло и было одним из любимейших мною её нарядов.
Её согласие поужинать со мной очень обнадёжило меня, и, хоть первая попытка и не удалась, я был уверен, что наши отношения будут развиваться. Обычно она обедала с подружками, но пару раз, когда подружек не было, мне удалось с ней пообедать, и после этого она уже сама стала стремиться оказаться со мной за обеденным столом: слава Богу, мне было, что рассказать! Наблюдая за собой как бы со стороны, я думал тогда: «Эх, мне бы в юности иметь такой опыт, мудрость и проницательность! Насколько успешнее шли бы мои дела на этом фронте!». Я тщательно готовился к каждой беседе, составляя на бумажке её план. А она слушала меня, вся подавшись вперёд, опершись локтями на стол и широко раскрыв свои прекрасные глаза! Она мгновенно реагировала на рассказываемое, и все эмоции тотчас отображались на её живом, подвижном лице, которое уже не казалось мне страшной «мордой», хотя даже просто приятным я бы его не назвал даже тогда.
Однажды в меню значилось «Тушёное сердце баранье с гречей»…
Посыпано перцем, в подливе лиловой,
Тушёное сердце лежало в столовой.
В огромном и душном обеденном зале
В него равнодушные вилки вонзали,
И, судьбы сердец представляя едва ли,
Их плоть молодецкие зубы жевали.
А эти сердца по лугам и овражкам
Носили в себе молодые барашки.
Как бились сердца, когда утром, за баней
Барашки драчливые стукались лбами!
И как трепетали, встречая под вечер
В укромном местечке кудрявых овечек!
И гибли от слова красавицы гордой:
«Куда же ты снова с бараньей–то мордой!»
Вот так они жили, любили, страдали,
А их потушили – и с гречей подали…
Тебя забавляя стихами и прозой,
Я скоро истаю дымком папиросы…
О, милая! Если тебе я не нужен,
То съешь моё сердце хотя бы на ужин!
Однако, вопреки моим ожиданиям отношения наши прочно застыли на этой стадии. Все мои деликатные попытки пригласить её где-нибудь поужинать или даже просто погулять наталкивались на твёрдый отказ, а однажды, проявив чуть большую настойчивость, я получил исчерпывающий ответ, очень спокойно и, я бы даже сказал, кротко озвученный голосом ребёнка, которого взрослые пытаются обмануть:
- Ты думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься? Можешь не стараться. Ты – герой не моего романа.
При этом глаза её ещё расширились и стали абсолютно ледяными и неподвижными.
Меня, признаться, поразило такое недвусмысленное толкование моих намерений. На самом деле я добивался вовсе не того, что она имела в виду, вернее, отнюдь не только «этого». Как всегда, фантазия понесла меня в немыслимые дали: я женюсь на ней, и т.д., и т.п. …
Стихи лились из меня в тот период, как никогда прежде. Вернее, это был невыносимо мучительный процесс, но это был единственный способ пережить происходящее. Завершив очередной стих, я оказывался внутренне совершенно опустошённым, обессиленным, но наступало облегчение. После каждого стиха я был уверен, что это – точно последний, больше уже нет никаких сил… Но происходило очередное событие и опять вгоняло меня в такое состояние, выйти из которого можно было только через новый стих.
Почему–то стихи не возникают, когда всё хорошо. Ни одной из своих двух жён я не написал ни единого стиха.
Прощальный отдаю поклон
Тебе, о видеосалон!
Я больше не войду сюда,
Чтоб не оставила следа
В моей душе, ожившей вновь
Скотоподобная “любовь”.
Кто ж завсегдатаи твои?
Иль им не пели соловьи?
В душе они не берегут
Тот первый трепет тёплых губ,
Принявших поцелуй в ночи,
Когда земное всё молчит,
И целомудренно звезда
Прильнула к зеркалу пруда?
Да, было… Было… А теперь…
Квартиры отворяешь дверь,
Из кухни выглянет жена
И, как всегда раздражена
Свекровью, сыном, теснотой,
Затеет разговор пустой
О ценах… Выцветший халат,
Где нет двух пуговиц, не рад
Являть при действиях её
Дыру в колготках и бельё.
Ужель они давным-давно
Сильней пьянили, чем вино,
Нам головы, и голосок
У них был нежен и высок,
А не скрипуч и раздражён…
Не превращайтесь, девы, в жён!
А что ж мужья? Одним – вино,
Другим убежище – кино,
Где – солнце, пальмы, плеск волны,
Где девушки всегда стройны,
Всегда с улыбкой на губах,
Ночных фланелевых рубах
Они не знают: кружева
Скрывают их едва-едва.
И я укрылся в мире грёз,
Под сенью пальм, а не берёз,
На жизнь смотря через окно,
Как в чёрно – белое кино.
Казалось, исчерпал уж я
Все наслажденья бытия,
Отпущенные мне судьбой…
Осталось – жертвовать собой
Для дел, для сына, для семьи,
Смирив желания свои.
Но в тусклых красках жизни той
Возник вдруг зайчик золотой!
По серым будням заскакал –
И мир расцвёл и засверкал!
Меня, играя, он задел,
Обжёг – и дальше полетел…
А я - застыл, заворожён
То ль явью, то ли миражом…
О чудный миг! И с той поры
В один слились мои миры,
И в нём не плещет океан,
Нет пальм, мулаток и лиан,
Там лишь в палатке у ручья
Тот зайчик солнечный и я…
В один прекрасный день я заподозрил, что не я один оказываю ей знаки внимания. Я вдруг увидел, какими глазами смотрит на неё начальник нашего отдела. Иногда на моё предложение пообедать вместе Ира, скромно потупив глазки, отвечала, что уже приглашена, и я видел её в столовой рядом с ним. Удивительное дело! Меня абсолютно не волновало, что она каждый день ложится с мужем в постель, но эти её обеды с начальником вызывали во мне бешеные муки ревности! Я старался договориться с ней об обеде как можно раньше, чтобы опередить его, да, видимо, и собеседник я был более интересный, и постепенно обеды стали исключительно моей привилегией. Видимо, он тоже был ею сильно увлечён, потому что совсем махнул рукой на общественное мнение и приходил в нашу комнату играть с ней на компьютере в волейбол (там участвуют два игрока). Зрелище было бесподобное: все работают, а эта пигалица в суперкороткой юбочке и он в тёмном костюме с галстуком сидят бок о бок у компьютера, тыкают пальцами в клавиатуру и хохочут!
Глядя на происходящее со стороны, я понимал весь комизм ситуации: два старых козла увлеклись юной вертихвосткой и совершенно потеряли контроль над собой. Но я не в силах был справиться со своими чувствами, да и не хотел справляться! Это было так чудесно! «Пред Вами в муках замирать, бледнеть и гаснуть – вот блаженство!».
Конечно, муки ревности не могли не вылиться в очередной стих. Последним толчком послужил её отказ на моё предложение проводить её после работы домой, поскольку она должна быстро бежать в больницу к заболевшей маме. Случайно я увидел в окно, что из института она выходит вместе с начальником, никуда не торопясь и весело болтая.
Что мне сделать, чтобы ты,
Наконец, сказала: «Да!»?
Подарить тебе цветы?
Сбросить лишние года?
Да не так уж постарел!
Первый в деле я любом,
Мускулист и загорел,
Разбиваю плитки лбом…
Он – не может? Не беда!
Каждый вечер не со мной,
С ним уходишь ты.… Куда?
Верно, к маменьке больной…
Чем он лучше? Не понять…
И из кожи лезу вон,
Чтоб лучистый взгляд поймать,
Хохотка услышать звон,
Но уже в который раз
Получаю я в ответ
Пустоту холодных глаз
И безжалостное «Нет!»…
От реальности в мечты
Убегу я, как всегда…
Что мне сделать, чтобы ты,
Наконец, сказала: «Да!»?
Три вышеприведённых стиха были первыми, которые я подарил ей, напечатав на разноцветных (красный, жёлтый, зелёный) листках. Она восхищённо смотрела на меня:
- Мне ещё никто.… Никогда…
Я на всякий случай попросил её никому их не показывать, имея в виду подружек на работе.
На следующий день, придя на работу, она первым делом бросилась ко мне:
- Володя! Прости! Я не удержалась и показала стихи маме! Меня просто распирало! Я бы лопнула!
Вот такая она была. Очаровательная! Истинная женщина!
В дальнейшем я тоже печатал стихи на разноцветных листках.
Как-то мы оказались рядом в очереди в гардероб в конце рабочего дня, и я галантно подал ей плащ, ожидая, что она смутится: «Что ты, я сама…», как это сделала бы любая из наших затюканных тёток. Ведь на работе не принято видеть в сотрудницах дам, за которыми следует ухаживать. Но она восприняла это как должное, с такой царственной улыбкой и достоинством, и так умело приняла раскрытый мною плащ, что у меня впервые возникла мысль: «Эге, да она совсем не так проста и наивна, как кажется!».
Почему-то обедать она предпочитала со мной, а после работы уходила с начальником. Страшные картины возникали в моём воображении: он снял квартиру неподалёку, и после работы они отправляются туда.… Сейчас-то я знаю, что это был полный бред!
В то лето начальник готовился защищать докторскую диссертацию. Он – хороший, умный мужик, и без него развитие тех направлений, в которых мы работаем, было бы невозможно. Но начальники в принципе не могут заниматься научной работой: у них для этого просто нет времени. Все исследования делали его сотрудники, которые защитили на этом кандидатские диссертации, а он был их научным руководителем.
В подготовке диссертации к защите есть очень важный, едва ли не главнейший этап: представление диссертации в головной организации. Это независимая экспертиза работы: автор делает доклад перед специалистами другого научного учреждения, и те признают (или не признают) его работу соответствующей всем требованиям.
В вечер накануне доклада начальник и Ира опять ушли с работы вместе.
Утром мы (те, кто имел отношение к его работе) приехали в головную организацию слушать доклад. Это было позорное зрелище! Он запинался, путался, не мог объяснить, что нарисовано на плакатах…
В разгромных выступлениях слушателей говорилось, что подобный уровень не соответствует не только докторской или, хотя бы, кандидатской диссертации, но даже докладу простого инженера на семинаре. Вот до чего доводят нас женщины!
В конце концов, он успешно защитился, но это уже не имеет отношения к данному сюжету.
Следует также отметить, что молчаливое соперничество на любовном фронте абсолютно не отразилось на наших отношениях.
Разумеется, отношения в нашей троице обросли сплетнями, которые до нас с начальником, в силу нашего высокого положения, доходили только через Иру, которой-то высказывалось всё! Меня поражало и восхищало, насколько она пренебрегает всеми этими условностями, не беспокоится за свою репутацию. Она, например, запросто могла на всю нашу комнату, где работали человек 12, сказать: «Володя, пойдём, попьём кофе?», - и мы вместе шли в буфет. Вершиной моего триумфа было приглашение на празднование её дня рождения. В закутке за шкафами был накрыт стол, собрались 6-7 её подружек и я – единственный мужчина, без начальника, чему я, честно говоря, был несказанно удивлён! Подружки пару раз намекнули, что начальника тоже следует позвать, но она даже не удостоила их ответом, посадила меня рядом с собой и внимательно за мной ухаживала, следя, чтобы моя тарелка не пустовала. Мы сидели рядом, разряженные в пух и прах, как жених и невеста. Я наливал ей вино, она подкладывала мне салаты.… Всем всё было абсолютно ясно.… Кроме меня. Мужская голова отказывается понимать такое поведение женщины. Казалось бы, этим она даёт позволение абсолютно на всё, а на самом деле я лишь однажды попытался поцеловать её…
В тот день она явилась на работу в новом белом платье, коротком и облегающем. Тонкая полупрозрачная материя позволяла легко убедиться, что под ней присутствует лишь узкий белый треугольник на бёдрах. Выше сквозь неё проступали два волнующих тёмных кружка…. Конечно, я сделал всё, чтобы в этот день пообедать вместе с ней. Когда я стоял рядом с ней в очереди на раздаче, меня била нервная дрожь, и боюсь, что мой вид был просто неприличным. Ну, как можно вообще ходить в такой одежде, а тем более – на работу? Какая тут работа?
На обратном пути в лифте мы были одни, и я, как бы шутя, обнял её за талию, что я неоднократно делал ранее. Она относилась к этому спокойно и обычно не прерывала болтовни. Но в этот раз она вдруг замолкла и, повернув голову, посмотрела на меня своим характерным взглядом исподлобья. Я не смог удержаться и легко коснулся губами её губ, сразу же - ещё раз, и вдруг увидел, как её лицо исказила гримаса отвращения! Это было самое худшее, что только могло случиться! Я, в общем-то, никогда не обманывался насчёт её отношения ко мне: она сама не раз прямо мне об этом говорила, но ещё более говорили мне её выразительные глаза, которые ни разу не зажглись тем характерным блеском, который говорит мужчине, что он волнует женщину. Но отвращение!…
С обеда она ушла, дав мне раздолье для фантазий: куда это она направилась в таком платье! (Впоследствии выяснилось, что платье она надела просто так, а с работы отпросилась по делам, и мои фантазии, как всегда, ничего общего с реальностью не имели. Но мужчина же всему ищет рациональное объяснение!). Я абсолютно не способен был не только работать, но и вообще как-то контролировать свои действия, и часа три ходил взад и вперёд по комнате, изумляя коллег, в то время, как в голове моей складывались строчки:
Белое платье тает
На загорелой коже,
Контуры чайки белой
Дразнят, манят под ним…
Ясно, что не святая
Так нарядилась… Боже!
Ты всемогущ, – так сделай,
Чтоб нам побыть одним!
Грозен, но справедлив Ты!
Что ж Ты меня караешь?
Всё, что от этих летних
Дней сохранить смогу –
Тусклая клетка лифта
И поцелуй у края
Нежных, но безответных,
Сомкнутых плотно губ.
Конечно, по женскому обыкновению, она говорила мне, что ей очень хорошо со мной как с другом, что у неё много знакомых мужчин, с которыми она с удовольствием общается, считает друзьями, но с которыми совершенно не может вообразить каких-то более близких отношений. Но было в этом некое лицемерие: если мы – просто друзья, то как же она позволяет мне оплачивать наши ежедневные обеды и кофепития? Это очень распространённая женская позиция: помещая влюблённого мужчину в разряд «друзей», пользоваться его услугами, ничего не давая взамен, кроме позволения находиться рядом. Но это может длиться лишь до тех пор, пока мужчина не поймёт окончательно, что ему тут ничего не светит.
Надо отдать ей должное: обеды были единственным пунктом, где она эксплуатировала свои женские привилегии. Я не встречал другой такой женщины, которая была столь честна со мной. Она ни разу не нарушила обещания, не забыла вовремя предупредить об изменении её планов, не слукавила в чём-то….Уважала мои чувства и сразу же чётко определила наши взаимоотношения… Она держалась со мной, как самый лучший товарищ, и это невероятно подкупало в ней.
Я ещё надеялся. Зарабатывал я в то время хорошо, затраты на обеды, мороженое и цветы никак не отражались на моём бюджете, и я таким образом «покупал» счастье разговаривать с ней. К обеду я, как правило, старался ещё чем-нибудь побаловать её - бананом или шоколадкой, а она каждый раз изумлённо распахивала глаза и восхищённо ахала, доставляя мне этим несказанное удовольствие.
Несколько раз мне удалось проводить её до дома (это минут двадцать прогулочной ходьбы). Первый раз это случилось, когда я подарил ей духи. В то время были распространены продажи «дефицита» на предприятиях. Однажды на наш отдел (60 человек) выделили 1 флакон французских духов «Шанель №19», и выигрыш пал на меня. Я совершенно не представлял, хороши ли эти духи (впоследствии я прочёл в газете, что это – любимые духи директора (женщины) Ленинградской фабрики духов «Северное сияние»; уж она-то знает толк в ароматах!). Но денег было – некуда девать, и я купил, хотя стоили они, как две пары самых лучших женских сапог (это я вспоминаю тогдашнее обсуждение этого события нашими женщинами). С женой отношения были таковы, что дарить ей что-либо совершенно не хотелось, и года два флакон валялся у меня в рабочем столе.
В отношениях с Ирой я, как я понял, зашёл в тупик. Я очень измучился от всех этих переживаний, мучений, и решил закончить этот этап своей жизни. А чтобы сделать это красиво, придумал подарить ей эти духи с объяснением смысла подарка и сделал это, подловив её в коридоре. До сих пор меня охватывает восторг при воспоминании о её лице, на котором мгновенно сменяли друг друга множество эмоций: восторг, смятение, смущение, желание вернуть подарок, желание оставить его, благодарность, жалость…. Я так ею залюбовался, что не смог ничего сказать из заготовленного. В этот день я несколько раз ловил на себе её внимательный взгляд и решил рискнуть. Когда мы уходили с работы, я догнал её в коридоре и попросил разрешения проводить, ожидая, что она, как всегда, откажет.
- Ну, конечно же! – как бы даже извиняясь, очень нежно ответила она, и моя душа запела!
Мы чудесно погуляли, и она сказала запомнившуюся мне фразу:
- Володя, ты потрясающе умеешь ухаживать, и я бы, возможно, не устояла, и даже - наверное, но.… У меня – муж, у тебя – жена…
Поразила меня эта фраза по двум причинам. Во-первых, она назвала «потрясающими» мои ухаживания в чрезвычайно ограниченных условиях, исключительно в стенах института! Я не проявил и двадцатой доли того, на что способен! Какие же ухаживания она видела в своей жизни? И, во-вторых, что она имела в виду под словами: «не устояла бы»? Обычно так говорят, когда имеют в виду постель, но я-то на это даже не намекал никогда! У меня, как всегда, были самые благородные намерения…
Сочувствие в глазах, но снова – «Нет».
Что ж, видно, не судьба услышать «Да».
И в голове – шекспировский сонет:
«…Моей любви лишиться навсегда…»
Как сделать, чтоб пожар во мне угас?
Не помогли “прощальные” духи,
И вновь ловлю я взгляды чудных глаз,
И разрывают голову стихи…
Как хочется пригреть и приласкать,
Обнять и от чего-то защитить,
И в рок-н-ролле бешено скакать,
И узкой горной тропкой провести…
Всё лучшее, что знаю, чем богат,
Что я в душе ношу – тебе отдать,
И каждый день встречать твой нежный взгляд:
В его лучах так сладко пропадать!
Ишь, как распелся! И каков кураж!
Я сам себе противен и смешон
За жалкие попытки мелких краж
В постылом лифте. До чего дошёл!
Где силы взять, чтоб чувств не выражать,
Быть сдержанным, достоинство храня?
Уж никуда в мечты не убежать:
Мечта моя – в трёх метрах от меня…
В дальнейшем я ещё несколько раз провожал её, и в разговорах на прогулках и за обедами она раскрылась для меня совершенно иной, нежели я её представлял вначале.
Она оказалась очень интересным для меня человеком, существенно расширившим моё знание жизни и понимание женской натуры, благодаря тому, что являлась представительницей совершенно иного социального слоя и обладательницей иной психики.
Сначала меня просто шокировали её некоторые высказывания. Например, когда я рассказывал ей историю о своём «первом разе» (она слушала с всепоглощающим интересом, и на её лице тотчас отображались переживаемые эмоции) и заметил, что сейчас я понимаю, что как порядочному человеку мне не следовало принимать предложение этой девушки при таком безразличном отношении к ней, она воскликнула:
- Что ты, Володя! Это же так естественно!
Я-то ожидал, что она из женской солидарности тотчас поддержит моё самоосуждение…
Все свои встречи с друзьями она называла «пьянками». Её рассказы начинались так:
«Однажды мы пили на дне рождения у…».
«Был период в моей жизни, когда я пила с панками…».
При этом у неё был такой невинный голосок и такие чистые глазки!
Я не воспринимал её слова буквально, думал, что это – просто её бравада или привычный язык её компании. Как-то за обедом, рассказывая одну из своих историй, я упомянул про 19-летнюю девушку, которая пришла на нашу вечеринку со своей бутылкой водки, так как она принципиально не пила ничего другого, а у нас всегда были только вина. Всю бутылку она выпила сама и через час уже лежала, похрапывая, на диване, в то время, как все веселились. Меня поразило, что Ира слушала это с таким выражением жгучего стыда на лице, будто это произошло с ней. Естественно, я не допускал и мысли о чём-либо подобном в отношении неё.
Но однажды на работе справлялся какой-то праздник. Для немногочисленных дам и нескольких непьющих мужчин на столе стояло сухое вино, а для «настоящих мужиков» по традиции была приготовлена смесь выдаваемого для научных целей спирта с вишнёвым сиропом крепостью около 50;. Каково же было моё потрясение, когда я увидел, что этот «ребёнок» не только не возразил, когда её сосед налил ей эту смесь (я сначала решил, что она просто не поняла, что это такое, и после первого же глотка поперхнётся, сморщится и откажется пить), но и запросто опрокинул в рот содержимое бокала. Её сосед тоже был удивлён её лихостью, но тут же стал вновь наполнять её бокал, испытующе глядя на неё. А она подбадривала:
- Давай-давай, лей, не жалей!
- А домой-то дойдёшь?
- Что ты! Регулярные тренировки!
- А головка завтра будет бо-бо?
- А у меня таблетки есть от похмелья! Растворяешь в воде, выпиваешь – и никаких последствий! Правда, у меня все запасы уже кончились, но я как раз сегодня ещё купила две упаковки!
Всё-таки она оказалась недостаточно тренированной, и к концу праздника её движения утратили координацию, речь – чёткость, а сквозь детское и чистое, хотя и некрасивое, личико стала проступать типичная маска алкоголички.
Я потерял дар речи, весь праздник просидел окаменевший. У моего ангела проступили рога и копыта!
На следующий день, в субботу, я в 9 часов уже был на своём садоводческом участке, где строил дом. Автоматически тюкая топором, я возвращался к вчерашним событиям, вновь и вновь переживая крушение божества. И вдруг из меня попёрли строчки. Я еле успевал записывать. Так быстро я не писал стихи ни разу в жизни:
Пред тобою я стою, как перед бездною,
Чем заглядываю глубже, тем страшнее мне,
Но влечёт меня судьба неизвестная,
Тянет вниз, накинув петлю на шею мне.
Что там ждёт меня на дне? Муки адские,
Иль ладоней твоих ласки райские?
Научиться б мне читать тайны глаз твоих,
Только это – как иероглифы китайские.
Как порочный ангел, то светла ты, то темна,
Но когда же ты, когда - настоящая?
Когда горькую отраву лихо пьёшь до дна,
Иль - сейчас, передо мною стоящая?
Если б ты не была холодной льдиною,
Запылала б, как и я, жарким пламенем,
Улетели б мы со стаей лебединою
В тихий край, к озёрам синим, речкам каменным.
Там не знают табака и не пьют вина,
Там в лесной избушке счастливо жить бы нам…
Только быстро заскучаешь ты там одна,
Лишь со мной, таким сугубо положительным.
И стою я пред тобой, как перед бездною,
Ничего в твоих глазах мне не обещано,
И вовсю себя кляну: «Ну, что за бездарь я,
Не могу очаровать такую женщину!».
В понедельник, придя на работу, я вызвал её в вестибюль, где никого не было, и прочитал этот стих. Мне хотелось именно прочитать его, а не вручить напечатанным, как все предыдущие, потому, что он возник у меня в неразрывной связи с неким интонационным ритмом, который мне хотелось донести до неё. Она слушала, широко раскрыв глаза и не мигая, а потом попросила проводить её сегодня после работы.
На улице после недолгого молчания она попросила объяснить появление этого стиха. Оказывается, она заметила моё необычное состояние на празднике и женским чутьём почувствовала, что это из-за неё, но не поняла причину. Не поняла она и после моего первого объяснения про выпивку и про то, как воспринимается нормальными людьми её монолог о таблетках от похмелья (Хотя кто знает, что считать нормой? Каждый считает нормальным именно себя.). Она не видела в этом ничего предосудительного. Тогда я повторил монолог, заменив «похмелье» на «сифилис». Она слушала, низко опустив голову, а по окончании произнесла: «Впечатляет!».
Меня всегда очень занимало: что побуждает людей пить водку, когда существуют прекрасные вина? Ведь первая (и естественная!) физиологическая реакция на водку любого живого существа, будь то человек или животное, - отвращение! Собаки и кошки ненавидят запах алкоголя и нередко нападают на человека, от которого разит спиртным. Как же происходит превращение человека (особенно – девушки!), чтобы он из всех напитков стал предпочитать именно водку? А примеров тому я знал множество. И я решил, пользуясь случаем, выпытать это у неё. Но она, обычно отвечавшая очень подробно и откровенно на самые мои рискованные вопросы, тут ограничилась только кратким замечанием, что, если отсутствуют какие-то моральные запреты, то привыкаешь очень быстро.
Тем не менее, мне удалось выяснить, что к водке она привыкла ещё в школе и так полюбила это дело, что, гуляя с подружками, специально знакомилась на улице с парнями, чтобы те пригласили их в кафе и угостили выпивкой. А чтобы не приходилось потом расплачиваться тем, чего парни ждут в ответ от девушки, она овладела искусством исчезновения из таких мест и ни разу не попалась.
Мне стало ясно, почему по понедельникам она, как правило, отказывалась играть в теннис, говоря:
- У меня что-то голова…
и крутила рукой у виска. Видимо, приходила в себя после воскресных возлияний.
Вообще, она оказалась натурой чрезвычайно авантюрной. «Как меня только не изнасиловали, не прирезали!» – восклицала она, рассказывая про свои похождения по всяким притонам. Но ей везло, всякий раз удавалось улизнуть. А её лучшая подруга однажды попалась. Познакомилась на улице с двумя приличными на вид парнями, те пригласили якобы на день рожденья, а, войдя в квартиру, заперли дверь и мучили её всю ночь. Ей удалось убежать только под утро, когда они устали и заснули. Но на улице она обнаружила, что забыла золотые серьги, и, боясь гнева родителей, вернулась за ними. Парни продержали её ещё сутки. После этого она попала в больницу, и врачи сказали, что она не сможет иметь детей. А было ей 18 лет. Но более всего меня поразило в этой истории то, что Ира, обнаружив, что подруга после этого происшествия не может даже смотреть на мужчин, решила её вылечить. Для этого она стала чуть ли не насильно таскать её по всяким кафе, поить спиртным и знакомить с мужчинами, и рассказывала как о своей большой победе, что уже через полгода подруга, напившись, позволила мужчине целовать и обнимать себя.
В 17 лет Ира на пляже в Сочи познакомилась с космонавтом, и он, приезжая в Ленинград, всякий раз звонил ей и возил по ресторанам на своём «Мерседесе» (а тогда иномарок в СССР не было и в помине, и такая машина производила фурор!). Когда она мне это рассказала, я как раз читал в журнале его космический дневник, где он пел дифирамбы своей жене, писал, как он скучал по ней на орбите…
Плотскую любовь она познала, как она выразилась, очень поздно – в 19 лет (духовная любовь, насколько я понял, ей в принципе не знакома: мужчин она воспринимала на уровне «нравится – не нравится»), со своим первым мужчиной познакомилась, конечно же, в кафе, и было ему 36 лет. Замуж вышла в 20 за своего ровесника, но за этот год до замужества постаралась компенсировать своё отставание. На мой вопрос о количестве усмехнулась и ответила: «Пальцев на руках не хватит…». Вконец обнаглев, я спросил, были ли у неё любовники после замужества. На её порозовевшем лице тотчас отобразился ответ, однако, она, закусив губу и глядя на меня округлившимися глазами, отрицательно покачала головой. Но она была столь правдива, что на следующий день подошла ко мне и, напомнив о моём вопросе, сказала, что, если бы даже что-то и было, она бы мне всё равно не призналась. Фантастическая женщина!
Объясняя, почему из всех своих мужчин она вышла замуж именно за мужа (я всё надеялся услышать, что она влюбилась), она протянула:
- Ну-у…Все подружки уже окольцевались… Он был настойчивее других…
Свадьбу два раза откладывали по её инициативе, но, в конце концов, она всё же состоялась. Накануне свадьбы жених устроил проводы холостой жизни с друзьями в пивбаре, там подрался по пьянке и на свадьбе был с разбитой в кровь, опухшей мордой, заклеенной пластырем.
Я слушал её историю и диву давался: как можно жить такой животной жизнью?
В ней вообще было много животного. Из мужчин на неё производили впечатление только крутые самцы. Идеалом мужской красоты для неё был американский актёр Микки Рурк.
Как я мечтаю с тобой остаться
Наедине!
Но медитировать в томном танце
С тобой не мне,
И все твои озорные взгляды
Не для меня,
И обольстительные наряды
Не для меня,
И в сладкой неге полночной лени,
Как в полусне,
К кому-то сядешь ты на колени,
Но не ко мне…
Я б лёг без страха под нож хирурга
И вынес боль,
Чтоб встать с улыбкою Микки Рурка
Перед тобой…
Как первобытный дикарь восхода
С волненьем ждёт,
Я утром жду твоего прихода:
Вдруг не придёт?
Пройдёшь, овеешь меня духами,
Кивнёшь: «Привет!»,
А я опять изольюсь стихами…
Я жив?… Иль нет?…
И от неё самой исходила какая-то животная, эротическая аура. Однажды она сказала мне, лукаво улыбаясь:
- Ты воспринимаешь меня как самку!
Я начал было возражать, но вдруг понял: а ведь это - правда! И она своим женским, животным чутьём осознала это раньше меня!
Я прекрасно понимал, что духовно мы – абсолютно разные люди, что между нами невозможна гармония, взаимопонимание, но готов был бросить всё и идти за ней, куда угодно, - так она влекла меня!
Однажды вечером она задержалась после окончания рабочего дня поиграть на компьютере. Я подсел к ней, началась болтовня, и исходившие от неё волны женственности так дурманили мою голову, что я прилагал огромные усилия, чтобы сдержаться. Останавливало меня и присутствие ещё одного сотрудника, сидящего за своим столом метрах в семи от нас. Наконец, силы мои иссякли, и я, не обращая внимания на сотрудника, стал целовать её обнажённую руку, выше, выше… Она, сияя от удовольствия, повторяла: «Нельзя! Нельзя!», но руку не убирала и продолжала играть на компьютере. Воодушевлённый, я положил руку ей на колено (она, как всегда, была в мини-юбке), но тут её улыбка исчезла, и она спокойно, с отрешённым любопытством уставилась на мою руку, как будто на муравья, ползущего по её ноге: а что он дальше будет делать? Это полнейшее отсутствие эмоций охладило меня сильнее любых запретов. Я в очередной раз убедился, что как мужчина я для неё – полный ноль.
«Когда – нибудь, в далёкой Аргентине, ты захочешь перечесть книгу, читанную в юности, поднимешься по стремянке к самой верхней полке, возьмёшь эту книгу, и вдруг из неё выскользнут поблекшие разноцветные листки и запорхают по комнате. Внучка соберёт листки и спросит:
- Бабушка, что это?
А ты наденешь очки и будешь долго с недоумением вглядываться в полузабытые славянские буквы и вдруг вспомнишь наивного романтика, давным-давно пытавшегося завоевать твоё сердце глупыми мальчишескими выходками вроде разбивания лбом цементных плиток. «Ах, глупый, глупый!» - подумаешь ты и снисходительно улыбнёшься.
А в это время в далёких Гималаях, у границ вечных снегов, в хижине, сложенной из дикого камня, будет сидеть тот мечтатель в священной позе «лотос», в набедренной повязке, бронзовотелый, высохший от многодневной аскезы, с седыми волосами до плеч и длинной седой бородой, и горящим взором смотреть на большой плоский камень, лежащий перед ним вместо стола, на котором не будет ничего, кроме двух теннисных шариков, накрытых куполом, выточенным из кристалла горного хрусталя.… Вдали от мира, путём многодневных медитаций и изнурительных очищающих голоданий он будет пытаться постичь непостижимую тайну: как, ну как следовало искать пути к сердцу прелестной озорницы? Во имя её он совершал подвиги, но она лишь усмехалась:
- Герой, я не хочу тебя!
Он бросил к её ногам всё лучшее, что имел в своей душе, но прелестница осталась равнодушна:
- Поэт, я не хочу тебя!
Чего же, чего не хватало ему, и чем обладали другие, более счастливые?
И чтобы постичь эту тайну, он решит ужесточить суровость испытаний и, покинув хижину, поднимется босой по острым камням ещё выше в горы и взойдёт на ледник, стекающий с вершины, подпирающей небо, и горящий голубым огнём в лучах высокогорного солнца, и там, открытый всем ветрам, несущим с перевалов холод гималайских снегов, пробудет неподвижным в священной позе «лотос» три дня и три ночи. И на исходе третьей ночи, когда небо начнёт светлеть, а звёзды – гаснуть, озарение снизойдёт на него, и он увидит ответ, начертанный в аквамариновом небе огненными буквами. Хриплый крик исторгнется из его груди, и душа его отлетит в лучший мир, где обнажённые сладкоголосые гурии будут обмахивать его опахалами из павлиньих перьев, и ручные львы и леопарды - лакомиться из его рук дольками ананасов, ибо иной пищи они там не знают.
Он будет проводить дни и ночи в неге, покое и умиротворённости, и ни одно его желание не останется неисполненным, но никогда уже не будет он так счастлив, как в те дни, когда безумный огонь сжигал его, и милая шалунья одним взглядом своих удивительных глаз то возносила его на вершину блаженства, то низвергала в бездну отчаяния…».
Всё это тянулось около двух лет. Я совершенно извёлся, чувства мои к ней не охладевали (Ира как-то сказала, что за ней никто и никогда так долго и настойчиво не ухаживал), и я с облегчением, с каким выдирают больной зуб, пусть даже и без наркоза, воспринял известие, что она увольняется и переходит на работу в частную фирму. Конечно, появился прощальный стих:
Вот перевёрнута ещё одна страница
Моей истории… Окончена глава…
Как оскудела жизнь без милой озорницы!
Не греет солнышко, не радует трава…
Невидимой чертой магического круга
Ты обозначила пределы наших встреч,
Стремясь во мне иметь лишь преданного друга,
Стараясь трогательно дружбу уберечь…
Но я бессилен пред твоим очарованьем,
И, в ночь бессонную бежав от суеты,
За разом раз пытаюсь новым заклинаньем
Снять колдовской запрет магической черты.
Но, лишь переступлю, - тотчас: «Нельзя! Не трогать!» –
Твой окрик, словно, на блудливого кота,
К сосискам тянущего свой разбойный коготь.
И вновь незыблема заветная черта…
Как горько осознать, что всё-таки – не нужен!
Но, хоть для нас с тобой не пели соловьи,
Я счастлив был, в кафе заказывая ужин,
Я счастлив был, в метро сжав пальчики твои.
Что ж, верно сказано: «Насильно мил не будешь!».
Я сделал всё, что мог. Что я ещё могу?
Года нас разведут, и ты меня забудешь,
И унесёшь с собою тайну нежных губ…
А через несколько месяцев я узнал, что она развелась с мужем и повторно
вышла замуж.