Старая школа напротив универмага. Седьмой класс. Конец урока алгебры, а впереди — большая перемена! Хочется выбежать поскорее из душного помещения на майский школьный двор, подтянуться пару раз на турнике, крутнуть "подъем с переворотом", посталкивать желающих слабаков с гимнастического бревна-бума и затем чинно сделать пару ядовитых сигаретных затяжек за школьным туалетом в конце двора! Красота!
Может потому я и оказываюсь первым возле классных дверей. Двери достаточно старые, может даже и довоенные, и состоят они из двух высоких, десятки раз крашенных, массивных голубых половинок. Одна из них, правая, зацеплена на нижний и верхний крючки.
Сзади меня уже подпирает горстка одноклассников, всецело разделяющих моё желание поскорее вырваться из класса, и я левым плечом наваливаюсь на левую же половинку дверей — проход к свободе открыт!
Шагнув в коридор я почему-то останавливаюсь, пропуская вперед авангард выбегающих. И вдруг, словно в замедленной киносъемке, я перестаю слышать всё, кроме оглушительного и затяжного хлопка двери о пол коридора за своей спиной, вижу испуганные лица одноклассников и медленно открывающуюся дверь учительской…
Время если и "замедляется", то только для того, что бы потом "ускориться". Может поэтому, не успеваю я прислонить тяжелую отвалившуюся половинку дверей к стенке, как заунывный звонок уже загоняет всех обратно в класс.
Шум в коридоре умолкает, хлопают двери соседних классов и оттуда гулко доносятся монотонные голоса учителей. Зато в нашем классе на удивление тихо, как никогда…
Наконец, в зловеще зияющем дверном проеме появляется поначалу школьный журнал, а за ним — учительница русского языка и литературы Фира Львовна. Ничего не подозревая, она свободной рукой пытается закрыть за собой приставленную рядом с дверным проемом отвалившуюся половинку. Это ей не удается и она делает повелительный жест кому-то с первой парты, мол, закройте. В ответ весь класс молча разводит руками, а я не знаю, куда бы мне сейчас провалиться да подальше. В голове мерцают разноцветные огоньки фантастической машины времени, а душа моя коварно прячется под её педалями…
Потратив всего несколько секунд на прояснение ситуации, Фира Львовна садится за стол, разворачивает журнал и аккуратно проставляет напротив моей фамилии несколько двоек. Мои друзья с первых парт, дабы я не сомневался, утвердительно кивают мне, пряча глаза и пытаясь сделать скорбные рожи.
- Чернецкий! Дневник на стол! А отец пусть завтра зайдет в школу и возьмет с собой рублей пятьдесят на починку двери, или на изготовление новой! — чеканит Фира Львовна, поворачиваясь в сторону дверного проема, в котором уже маячит, утвердительно кивая красноносой головой, школьный плотник дядя Саша.
— И… и ко м-мне пусть з-зайдет! — вполголоса мычит дядя Саша, злобно
добавляя:
— С-сколько лет висела, ником-му не мешала… Нашелся, понимаешь, бог-
гатырь. Тьху! Лучше уч-чился б-бы так…
Я понуро несу свой дневник на учительскую плаху, философски размышляя о том, что дверь-то могла упасть на моих одноклассников, отвались она в другую сторону! Значит я спас кого-то из них, подставив своё плечо и направив увесистую половинку двери туда, где в это время никого не было! Но слова "герой" и "победитель" вовсе не синонимы, как я раньше считал.
Мне вдруг становится до глубины души обидно и хочется всем объяснить, что эта древняя латанная-перелатанная дверь — старше моего отца, который вот уже два года как прикован к постели! Он не придет в школу и не принесет пятьдесят рублей, потому что моя мать-прачка работает одна из семьи в четыре рта, получая всего-то шестьдесят рублей в месяц!
Но я молчу, потому что уверен — сейчас меня никто не поймет, тем более — не пожалеет. Да и не нужны мне ничьи утешенья…
— Не знаю, что, или кто из тебя, Чернецкий, получится…— возвращая мой униженный двойкой и сообщением для родителей дневник, горестно произносит Фира Львовна и риторически добавляет:
— Наверное, какой-нибудь хулиган и бандит! Писателя из тебя точно не выйдет, ведь по языку и литературе у тебя полный ноль! Физика и математика еще нормально, пока… Но это дело времени. Запустишь и это! Иди…
Я плетусь на свое место, а Фира Львовна, брезгливо проведя меня взглядом,
начинает урок:
— Сегодня, а я боюсь, что и всю эту неделю, у нас с вами, будет не один, так называемый, открытый урок. А, пожалуй, целая серия открытых уроков! Всё это благодаря вашему однокласснику Чернецкому! Дни открытых дверей, одним словом…
Класс на всякий случай неодобрительно гудит, хотя и непонятно ещё что для всех лучше — свежий весенний воздух с дверного проема, или традиционное удушье?
Фира Львовна, как всегда, права — всю оставшаяся часть недели мы наслаждаемся майскими ароматами, а я даже становлюсь на какое-то время знаменитостью старой школы. Старшеклассники уважительно жмут мне руку, мол, силён… Девчонки тоже улыбаются загадочно и мило. А вот учителя меня почему-то сторонятся, даже не вызывают к доске. Наверное думают, что я такой-де силач, который в порыве гнева может и её разломать и учительский стол сокрушить вместе со стулом!
В голове снова мерцают разноцветные огоньки фантастической машины времени, а душа моя уже не коварно прячется под её педалями, а радостно прыгает всё по тому же классу, оторвавшись вперёд ровно на восемнадцать лет…
У моей дочери Оксанки радостное и в тоже время грустное событие — успешное окончание четвертого класса и прощание со своей первой учительницей Татьяной Арсеньевной. За партами восседают родители с влажными носовыми платочками возле умиленных глаз, а перед ними выступают их серьезные чада, декламируя с запинками прощальные стихи, танцуя и разыгрывая комедийные сценки.
Всё это незабываемое действо я снимаю на собственную видеокамеру для домашнего архива, твердо зная, что в видеокопиях, которые я затем раздам на добрую память всем родителям, не будет только одного, случайного и непонятного для них, кадра — изображения левой дверной половинки, к которой периодически подходит и прислоняется взволнованная Татьяна Арсеньевна, благоговейно прижимая к груди школьную тетрадку со сценарием!
Давно я не был в старой школе… Но мне почему-то кажется, что если сейчас я оказался бы в ней, то непременно бы отправился туда, где все еще болтается на скрипучих навесах дверная половинка с тремя планками, неровно набитыми трехпалой рукой дяди Саши.