ИЛИ ОДИН ДЕНЬ ФИЛИППА ДЕНИСОВИЧА
ПОЭМА О ЛЕСПРОМХОЗЕ В ТРЁХ ЧАСТЯХ С ПРОЛОГОМ И ЭПИЛОГОМ
П Р О Л О Г
- Лети, лети, Филиппок, через запад на восток, через север, через юг, возвращайся, сделав круг! – закричала, приплясывая, старуха в красном платке. Это она обрадовалась, увидев проплывающего над ней Филиппка. Филиппок расправил полы тулупа и, заложив вираж, приземлился в снежной степи, между столовой и домом.
Прямо перед ним на тропе стоял такой же, как он, коротыш, только в одних трусах. - Люди женятся, *бутся, а нам не во что обуться – сообщил он Филиппку последние новости. – Тулуп снимай, холодно! – добавил злобно, поёживаясь. - А как же я? – растерянно спросил Филиппок. – Тебе новый выдадут, а мне без тулупа никак нельзя - коротыш дёрнул Филиппка за рукав и Филиппок почувствовал, как ледяной воздух волной покатился к нему в штаны. – Ааааа! – заорал Филиппок, хватая свалившееся на пол одеяло. - Прррроспаллл! Прррроспаллл, Фиррррллллиппок! - трещал будильник на старой трёхногой общаговской тумбочке.
У Т Р О
Попрыгав по комнате, размахивая руками, Филиппок оделся и выскочил на мороз. Он бежал по тропе между покосившимися бараками, смотрел под ноги, приговаривал - Лети, лети, Филиппок... - Если бы Филиппок действительно мог летать, он бы увидел, как чёрные маленькие фигурки, одной из которых был сам Филиппок, пробирались со всех сторон к улице, по которой цепочкой тянулись в направлении лесопункта. Кто-то из них был в таком же тулупе, как и у Филиппка, кто-то в фуфайке, кто-то в рабочей, серой войлочной куртке. Из сонных ртов шёл горячий пар, смешиваясь в одну общую большую струю. – Хрум–хрум, хрум–хрум - тяжёлыми поршнями давили снег сапоги. – У-у-уууу! – казалось, сейчас заревёт впереди могучий советский локомотив.
- Шмяк! – что-то резко и больно ударило его по лицу. Филиппок с криком – Мать! - сделал по инерции два шага вперёд, потом какая-то неведомая упругая сила подбросила его в воздух, перевернула на спину и откинула назад в снег. Он упал, полежал какое-то время не двигаясь, потом, путаясь в тяжёлых полах тулупа, матерясь и отряхиваясь, встал на ноги. Зрение возвращалось с трудом. Сквозь слёзы и вспыхивающие в глазах красные угольки, Филиппок увидел натянутую попрек тропы бельевую верёвку. – Фигасе, начался денёк… – бодро сказал он, выбираясь со двора на освещённую одиноким и тусклым фонарём улицу.
Тут надо сделать срочное отступление и рассказать, как Филиппок попал сюда, в край суровых мужчин и серых бараков. Да вот так просто взял и попал, - по распределению. Всего три дня назад он устроился в общежитие, а сегодня у Филиппка был его первый законный рабочий день.
Вообще-то, по паспорту Филиппок - Филипп Денисович, но мама как назвала его в роддоме - Филиппок, так и поехало. Да он и действительно был вылитый Филиппок! Роста небольшого, а я бы сказал даже - крошечного. Чуть вздёрнутый пуговицей кверху нос, пухлые губы и круглые глаза, и в двадцать с лишним лет делали из Филиппка мальчишку. Да он мальчишкой и был, в какую сторону его ни крути.
Тулуп ему выдали на взрослого мужика, и полы его почти доставали до пола. - Простите за тавтологию – печально пошутил начитанный Филиппок, разглядывая себя в зеркале, доставшемся по наследству от прошлого жильца. Руки торчали в стороны, как у пингвина, шапка с опущенными ушами съехала на лоб. Филиппок вздохнул и смирился. Смиренный человек был наш Филиппок.
Как он оказался в такой ситуации, не смог бы сейчас объяснить никто. И мама, и папа, и бабушка очень любили своего Филиппка. Что заставило этих милых, тихих людей отправить его в лесотехнический институт - одному богу известно. Ах, если бы они хоть на минуту могли представить себе, что такое вообще этот, так называемый, ЛЕСПРОМХОЗ, то они никогда, слышите, никогда бы не отдали своего любимого Филиппка в руки работников пилы и топора! Но, и мама, и папа, и даже бабушка Филиппка были, как это принято выражаться - творческая интеллигенция. Смутные представления о предполагаемой профессии, романтические посиделки на кухне с пением под гитару: «А я еду, а я еду за туманом», вскружили им головы. Вот так и попал наш Филлипок туда, где ничему полезному, кроме как спать в любое время суток, не выучился, а все эти шпалы и костыли, выемки и насыпи, нижние и верхние склады, и даже харвестеры с форвардерами, остались для него словами чужими и очень далёкими.
Как бы там ни было, а бабушка связала Филиппку свитер из козьей шерсти, который козлом, соответственно, и вонял. Папа надавал Филиппку много-много дельных советов, а мама... Что мама? Мама только смотрела на своего маленького Филиппка, прижимая обе руки к губам, словно боялась расплакаться. Плакали уже на вокзале. Причём плакали все: и мама, и бабушка, и даже папа, которого мама считала всегда сухарём, называла - «ты мой грубиян», и очень редко, и только в игривом, особенном настроении - «ты мой гусарик». И Филиппок не выдержал! - «А все кончается, кончается, кончается, едва качаются перон и фонари...» - закрутилось пластинкой у него в голове, и он тоже захлюпал носом, когда перрон и в самом деле качнулся и побежал назад, и все его такие любимые, похожие из окна поезда на маленьких гномиков, поехали вместе с перроном в своё чудесное, тихое, спокойное прошлое. А у самого Филиппка впереди было одно только будущее, совсем неизвестное и очень, очень опасное.
- «Гуляш из медвежатины» - прочитал Филиппок в меню. – Ого! – удивился он. Кассирша довольно заулыбалась. – Это медведь Руфкина! – гордо сказала она, как будто это был какой-то совершенно особенный медведь. – «Медведь Руфкина» – повторил, расплачиваясь блестящими монетками Филиппок, а из двери в моечную на него вылупились две круглолицые девчонки-двойняшки в одинаковых белых фартуках. Филиппок расправил плечи, как мог, и подтянул живот, которого у него и так не было. – Какой маленький! – почему-то обрадовалась одна. Она показала второй, до какого места достал бы ей Филиппок, если бы стоял сейчас рядом. – Вылитый Руфкин! - её подружка, желая смутить Филиппка, покачала руками грудь, едва не вываливающуюся из лифчика. – Кыш, дуры! – закричала на них кассирша. – Вы ешьте, ешьте – ласково напирая на букву "ш" сказала она Филипку. – Вам надо побольше кушать.
Филиппок взял поднос и уселся поближе к двери. - Руфкин, Руфкин... Да, кто такой, этот Руфкин?! - раздражённо подумал он. Тут дверь и открылась, а в столовую боком вошёл человек в чёрном драном пальто, без шапки, с огромным кнутом в руке. Он подскочил к Филиппку и, ни слова не говоря, изо всей силы бабахнул кнутом о стол. - Руфкин! - конечно же, решил Филлипок. Он чуть не попал себе вилкой в глаз и вжался плотнее в стул. В столовой на мужика не обратили никакого внимания. – Спокойствие, только спокойствие – сказал себе Филиппок и собрался уже доесть свой гуляш. - Трах-тарарах! - мужик чуть не выбил из рук Филиппка солонку. - Вкусна телятина с побегами бамбука! - заорал он, вращая дико глазами, - Суп из собаки жирной, что приправлен горными грибами, и клейкий рис из Чу и Мяо, который тает - только в рот возьмёшь! - Задрав кнут к потолку, он застыл, топорща усы, как Пётр Первый на медной лошади. Филиппок пребывал в полнейшем отчаянии. – Пипец какой-то… - сказал он себе, не зная, что теперь со всем этим делать. - Полководец Ли по имени Гуан был родом из Лунси! - подмигнул ему человек за соседним столиком. Он встал, взял за шкирку грозного мужика и выбросил из столовой. – Петрович моя фамилия – представился, подходя к Филиппку, и Филиппок пожал его мужественную, сильную руку.
- Да нет, это не Руфкин, это наш местный дурак – объяснял на ходу Петрович, оказавшийся бригадиром на участке у Филиппка. – Специалист по ханьским одам. Медведь его напугал. - Петрович плавно вписался в людской поток, продвигавшийся по улице к лесопункту, и замолчал, к чему-то прислушиваясь. – Хрум–хрум, хрум–хрум - в такт остальным давили снег его сапоги. - Хрум-хрум-хрум, хрум-хрум-хрум - частил Филипок, и Петрович с удивлением оглядел его ещё раз. – Странная вещь, эти оды – задумчиво сказал он, наклонился и взял Филиппка под руку. - «Возможно, что не зная меры, вы днём и ночью предавались развлеченьям. И вот дурное ци рвануло вспять. Оно крушит, ломает, губит изнутри вас. И заползает в сердце чёрная, похмельная тоска!» - с выражением прочитал он. - Ведь вроде всё про нас, так? - Филипок кивнул головой. - Тогда скажи мне, что такое ЦИ? - Филиппок пожал плечами. - Вот! Никто не знает...
Расставшись с Петровичем у крыльца, Филиппок прошёл через тамбур, потом через длинный, заставленный стульями коридор. - Тук-тук-тук! - постучался в обитую мышиного цвета войлоком дверь. – Захады, да! – откликнулся кто-то на стук, и Филиппок вошёл в новую жизнь, голубую от стоящего колом табачного дыма и шумную от множества голосов одновременно разговаривающих людей, никак не отреагировавших на тихое Филиппковое – Здрасьте...
- Ну, парахады, парахады! – сказал Филиппку начальник, раздвигая руками дым, чтобы получше разглядеть Филиппка, и Филиппок уселся на табурет, оглядываясь по сторонам в поисках впечатлений. Жарко потрескивала поленьями печь в углу, потные плотные мастера участков, развалившись на шатких стульях, сидели вокруг стола и беззлобно поругивались друг с другом. Монстры, зубры, и волки лесного дела. Не один раз покусанные клещом, поседевшие, огрубевшие, вырубившие не одну тысячу кубометров древесины, готовые вообще спилить всё вокруг, если это потребуется их социалистической родине. Все они были практически на одно лицо, все в одинаковых зелёных фуфайках, с одинаковыми коричневыми планшетками через плечо, с одинаковыми беломоринами в зубах, и все они одинаково не обращали никакого внимания на Филиппка, как будто его и не было. – «У них были прямые спины, по два инфаркта, они пили спирт ящиками, но не спились» – вспомнил откуда-то Филиппок и вздохнул.
Начальник постучал ручкой о стол, дожидаясь внимания. - Ви знаетэ, какоэ нэщастэ параизашло сы таварышшэм Руфыкыным – с сильным кавказским акцентом сказал он, вытирая промокашкой вспотевшую лысину, а заодно и мягкие, свисающие вниз концами усы. - Так ывот, папарашу лубыт и жалават. С сэгодынашынэва дына у нас эновий парарап. А завут иго Фылып, а па оччисытаву - Дэнысывыч. Маладой сыпыцыалыст, такы саазат - добавил он и затолкал промокашку под воротник, пытаясь протереть теперь ещё и мокрую волосатую шею. - Монстры, сидевшие за столом, скептически посмотрели на Филиппка, и тут Филиппку показалось, что один из них, со странно вывернутой энцефалитом кривой рукой, подмигнул ему раз, а потом ещё и второй, и Филиппок радостно улыбнулся и подмигнул в ответ. Кто-то из мастеров рассмеялся. Тогда тот, что с кривой рукой, заморгал глазами, как испорченный светофор, и, взволнованно заикаясь, попытался что-то сказать, потом встал, махнул здоровой рукой и вышел из комнаты. Все замолчали и укоризненно уставились на Филиппка. – Гхым, гхым... – покашлял в кулак начальник. Тут в предбаннике зародился какой-то шум, все оглянулись, забыв на время про Филиппка, и в кабинет с грохотом влетела бензопила, едва не задев кого-то из густо сидевших вокруг стола. – Твою мать! – одновременно закричали сразу несколько человек, вскакивая со стульев. – Зарэцыкый, былят! – заорал начальник на влетевшего вслед за своей пилой в кабинет рабочего. – Забырай саваю пылу и пызыдуй атсудава! – Не дождётесь! – нисколько не испугавшись начальника, патетически воскликнул в ответ Зарецкий, высокий, хитрый мужик, лет тридцати, с железной фиксой во рту, в толстой войлочной куртке и длинных резиновых сапогах с закатанными до колен голенищами. – Пока будет этилированный бензин - хрен вам всем в сумку! Плюмбум в организме мне на *** не нужен! У нас не капитализм, вашу мать! – привёл он последний убойный довод, спокойно забрал пилу и вышел, прикрыв за собой дверь. В кабинете наступила мёртвая тишина, только потрескивали поленья. Потом все потихоньку начали ржать, включая ничего не понимающего Филиппка. И заходились сильней и сильней, заражаясь теперь уже друг от друга, и кто-то упал головой на стол, а кто-то стонал и всхлипывал в полной истерике. Вернувшийся в кабинет, обиженный Филиппком мастер, долго молча смотрел на всех, моргая нервно глазами. – А-а-абкурились а-с-с-совсем а-с-с-сволочи – наконец сказал он и открыл настежь форточку.
Петрович ждал Филиппка на улице. – Бегом в гараж – скомандовал он. – Одна нога здесь, другая там.
Гараж встречал Филиппка непролазной, почему-то не замерзающей даже в самый лютый мороз грязью, готовой зачмокать его, хватать-обнимать за ноги, стянуть с него сапоги прямо вместе с носками из козьей шерсти. – Ихде таких Филиппков дают? – под громкий смех напрашивался кто-то из шоферов, толпившихся кучками возле своих машин. – Идите-ка... на нефритовый стержень, ребята – беззлобно отправил их в путь Петрович, подталкивая застрявшего в грязи Филиппка к крыльцу гаражной конторы. – Давай... – открыл он тяжёлую дверь, пропуская вперёд себя Филиппка. - Постигая всё до предела, будь бесконечен! - ввинтил Филиппку на ухо и, для надёжности, перекрестил его в спину.
- Транспорта для вас нет – зыркнул завгар тяжёлым взглядом из под густых хохляцких бровей. - Ребята с заправки вернулись - все шланги свёрнуты. – А если их развернуть? – Филиппок решил проявить смекалку. – Кого? – удивлённо поднял глаза завгар. – Шланги… – неуверенно подсказал Филиппок, понимая, что ляпнул чего-то не то. Завгар в третий раз внимательно осмотрел Филиппка. – Ладно, берите Генку – страдальчески морщась, сказал он.
- Ну, вот! – Петрович довольно потирал руки. – Я же говорил – даст! Завгар мужик, конечно, суровый, но против тебя - куда он попрёт? – Петрович хихикнул. - Кто ж тебе такой тулуп выдал? – спросил он, подсаживая Филиппка в кабину оранжевого КАМАЗа. – Да это же Руфкина тулуп – заметил смуглый узкоглазый шофёр, помогая втащить начальника на сиденье. – Его недавно медведь задрал – объяснил он удивлённому Филиппку. – Да ты не бойся, застрелили его, медведя-то. – Гена Монгол! – представился он, подавая большую и чёрную от въевшегося мазута ладонь. – Филиппок... – рассеянно сказал Филиппок, смутился, махнул рукой куда-то в окно, покраснел, заёрзал ногами, чуть-чуть не достающими до грязного пола. – Гена заржал как конь. - Я не буду тебя еть, ты моя Маруся! – весело закричал он, с треском втыкая первую передачу. – У тебя в ****е медмедь, я его боюся!
КАМАЗ миновал ворота леспромхозовского гаража и выскочил на дорогу между домами. Филиппок, расстроенный произошедшим конфузом, молчал. Молчал и Петрович. Водила покосился на Филиппка, красного, как пионерский галстук. - Девка-то у тебя есть, начальник? – спросил он, желая разрядить напряжённую обстановку. - Девки у меня нет – смущённо сказал Филиппок, и зачем-то развёл руками. - Девок у нас много – поддержал разговор Петрович. – Много-то много, только девки у нас спелые, крупные – сказал водила, с сомнением оглядев Филиппка. – Вот служил я в Монголии, – без остановки продолжал он, – так там все девки такие – прочертил ладонью поперёк широкой груди. – Ебёшь и плачешь! – загоготал он и отпустив руль, изобразил руками процесс. Петрович и Филиппок заулыбались, представляя ебущегося в бескрайней монгольской степи водилу.
Закончилась поселковая тощенькая дорожка, выкатились на федеральную. Замелькали деревья, столбы, дорожные указатели. Филиппок приступил к изучению топонимики. – «Крестцы» – прочитал он. Опять понеслись куда-то столбы и стриженные деревья. – «Вины» – прочитал Филиппок на синем щите. - «Читатель ждёт уж рифмы: розы» - припомнил он недавнее школьное. Загадал – «Буби» появятся или «Пики»? Фиг вам! «Яжелбицы» - увидел на следующем указателе Филиппок и посмотрел на сидящего рядом Петровича. – «Я желаю биться» – с лёгкостью опытного экскурсовода пояснил суть Петрович. – Легенда такая – добавил он, покосившись на Филиппка. - Вроде как Александр Невский встретил на этом холме войско шведов. Ну, те и давай задирать его, типа, выёживаться. Невский рукой так махнул, желаю, говорит бицца прямо вот здесь. – Ну?! – Филиппок ожидал продолжения необыкновенной истории. – Дык, чё ну? – Петрович скучающе оглядел пол. – Отхуярил... - Филиппок удивлённо помотал головой. Водила тихонько ржал, наблюдая за Филиппком в своё грязное, битое, в морщинистых трещинах, зеркало.
Д Е Н Ь
Когда КАМАЗ свернул с трассы на леспромхозовскую узкую магистраль, Филиппок заскучал. Больше не было знаков, столбов, табличек с названиями. Густой лес стеной стоял вдоль дороги. Вверх, вниз, вверх, вниз, лес, лес, один сплошной лес… Филиппок уже стал задрёмывать от такой монотонной езды. - Вот, гад! – сказал вдруг шофёр, тормозя перед стоящими впереди двумя внедорожниками. Рядом, на самом краю делянки выла пила. Вальщик с «Уралом» топтался вокруг огромной сосны, а вокруг вальщика крутилось начальство. – Мудаки – оценил картинку Петрович. Филиппок сразу узнал директора, который три дня назад напутствовал Филиппка и ещё двух таких же «специалистов» на трудовые и ратные подвиги. Директор говорил пафосно-длинную речь о том, что они вливаются в этот заслуженный, «Ордена Ленина», коллектив, и должны соответствовать, и так далее, и так далее... Филиппок потел и страшно боялся. Сейчас директор давал ценные указания вальщику. Он выписывал руками немыслимые кренделя, стучал по голове кулаком, о чём-то возбуждённо рассказывал, перебивая рёв работающей бензопилы. Окружающие директора кивали друг другу и понимающе переглядывались. Вальщик нервно отмахивался, потом заглушил пилу и демонстративно отошёл в сторону, всем видом показывая, что, типа, сами пилите, если такие умные. – Зарецкий! – узнал его Филиппок. Вдруг что-то произошло, и все стали тревожно смотреть наверх, аккуратно придерживая пальцами шапки из норки, затем стали оттаскивать директора в сторону. Директор уходить не хотел, и пытался подпереть ствол руками. – Ветер на нас – сказал Гена, завёл двигатель и сдал немного назад, осторожно выглядывая из кабины. Директора, наконец, оторвали от уже трещавшей под порывами ветра сосны, которая, ломая по пути ветки, с шумом накрыла стоявший первым NISSAN. – ****ец – резюмировал, с интересом наблюдавший за всем, Петрович.
Сосна сложила директорский PATROL пополам, перегородив дорогу. Директор сидел на обочине без шапки, обхватив голову руками. Остальные из свиты давали друг другу какие-то указания. Пиле Зарецкого тоже пришёл конец, её даже не было видно из под огромного, заросшего толстой корой комля. Сам Зарецкий подскакивал то к одному, то к другому руководителю. - На каждую жопу есть *** с винтом! - кричал он, приседая, как в танце, и резко выбрасывая руки в стороны. – Ну, это надолго… – Монгол, зевая, посмотрел на часы. – А чё, Петрович, Денисыч-то пусть бежит, заберём его на обратном - сказал он, кивнув на расстроенного увиденным Филиппка.
- Давай! – согласился Петрович с Геной и выпустил Филиппка на волю. – Метров пятьсот до развилки, потом направо. А вечером заберём, если медведь не съест - пошутил бригадир, хлопнул дверцей.
- Съесть-то он съест, только кто ж ему даст? – дерзко парировал через полчасика Филиппок. - Я страсть какой ловкий! – процитировал он любимый рассказ, шагая по белой и гладкой, как новенький ватман, трассе. - Я бедовый! - Он уже свернул в поворот и пошёл в горку. Где-то там, вдалеке, работала одна из его бригад. - Хо-ро-шо, хо-ро-шо - шептал под ногами снег. - Действительно, хорошо! – согласился с ним Филиппок, и все ёлки вокруг одобрительно закивали верхушками. Филиппок даже подпрыгнул, вот как его распирало. Он вспомнил девчонок двойняшек в одинаковых чистых фартучках. - А неплохо бы их... того! - расхрабрился наш Филиппок. И тут он увидел, что с горки, на которую поднимался, кубарем катится чёрный медведь. Летит прямо на Филиппка, закидывая вбок тяжёлую задницу. - Беги, беги к нам, Филиппок! - зашумели, замахали ветвями все сосны, берёзы и прочие разные ели. И Филиппок бросился в лес, через правый кювет, засыпанный снегом. Почему через правый? Можно было и через левый бежать. Да какая тут разница! Упал, поднялся, выкарабкался наверх. Оглянулся и замер. Огромный кабан стоял на дороге прямо напротив застывшего деревом Филиппка. Кабан скосил на него красный бешеный глаз и к чему-то прислушивался. – Монгольский пастух по имени Гегенхаси вышел из дома поприветствовать дорогих гостей - зачем-то сказал свинье Филиппок. – Чпонг! Чпонг! – продырявили воздух два выстрела. Кабан взрыхлил копытами снег, со страшной скоростью удаляясь от Филиппка. За ним промчался буханкой УАЗ из окон которого пиками вытаращились стволы. – Иии-ха! – кто-то кричал диким голосом.
Своих Филиппок увидел издалека. Узнал по тёмным пятнам деревянных щитов, раскиданных вдоль обочины. Свернув на брошенный через канаву, собранный из свежих стволов мост, он обошёл кругом трактор ТБ-1 и по-хозяйски охлопал руками захват для укладки щитов в дорожную колею. – Тэбэшка... – ласково сказал он и направился к домику, из щелей которого валил пар. - Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл... - напевал он, довольный счастливым избавлением от кабана и прибытием в точку сборки. – День добрый! – поздоровался, протискиваясь в бытовку.
– Страсстфуйте, страсстфуйте – вставая, сказал аккуратно одетый рабочий с дымящейся трубкой в руке. – Хямеляйнен – представился он, манерно наклонив голову и щёлкнув каблуками, как заправский военный. – Лёха – просто сказал второй, рыжий, подавая Филиппку мохнатую лапу. – Приссоеттиняйттесь - Хямеляйнен махнул рукой, сметая вооброжаемый мусор с лавки. - Мы тутт песдельниччаем, - продолжал он, - немноошшко споорим. - Был тут у нас один такой, Руфкин, - перебил, не дожидаясь окончания преамбулы, рыжий Лёха. - То под трактор попадёт, то с балкона упадёт - скороговоркой затрещал он. - Неет, - Хямеляйнен рассмеялся и поводил в воздухе пальцем, - с палконна онн не уппал. – Да какая разница, - опять перебил горячившийся Лёха, - медведь-то его задрал?! - Этто таакк! - согласился теперь Хямеляйнен. - К пиле подойдёт - пила глохнет! - продолжал возмущаться Лёха. - Руку пожмёт - я три дня чесался потом! - Такк, такк… - кивал головой Хямеляйнен, задумчиво посасывая деревянную трубку. – Коворил я ему - схотти к паппке! - Да хоть к бабке иди, хоть к дедке! Злой был. Ему и монгольский шаман не помог бы. - Такк, такк... сслой пылл, какк сопакка, а паппы к нему такк и липпли. - От баб одни неприятности - отмахнулся рукой Лёха. - Такк, такк… - Хямеляйнен, выколотил из трубки табак в поллитровую стеклянную банку. – Ну, ффсё! – вставая с лавки, сказал он. - Хваттит палтатть, пора рапооттать!
Задержавшийся Лёха вместе с Филиппком вышел на улицу. - Домик зелёный видишь? - показал Филиппку вагон, спрятанный в лапах могучих ёлок. - Это столовая. Дуй туда, пока Руфкина не уехала. - Руфкина? – поразился странному совпадению Филиппок. - Ага, жена того самого. Чистая медведица – ухмыльнулся Лёха, закинул на спину «Урал» и ушёл вслед за трактором Хямеляйнена, весело попукивающим впереди чёрным дымом.
Филиппок поднялся по ступенькам столовой и открыл дверь. Из-за стойки на него уставилась, почти упиравшаяся головой в потолок, огромная рыжая девка. Филиппок поздоровался и нерешительно затоптался на месте. Девка молчала и внимательно рассматривала знакомый тулуп, потом двинулась танком на Филиппка. Филиппок попятился, задом сбил стол и упёрся спиной в стену. Девка медленно подходила к нему. - Люблю я таких! – грудным хищным голосом сказала она, нависая всем телом над Филиппком, потом ловко подхватила его и поставила на рядом стоящий стул. Теперь Филиппок оказался одного роста с совершенно невероятных размеров девкой, которая крепко прижала его к себе и задышала в лицо чесночной вонью. – Ма-мааа! – закричал в ужасе Филиппок, вырываясь из цепких лап «чистой медведицы». Стул опрокинулся, и Филиппок на четвереньках кинулся к двери.
Выскочив из столовой, Филиппок заметался среди деревьев, потом выбежал на близкий шум трактора. – Куда! Куда, ****ь! – поздно услышал он, поравнявшись с ТБ, который, опустив нож до земли, задом двигался навстречу бегущему Филиппку, волоча за собой ветки, корьё и вершинки спиленных елей. Филиппок оглянулся на крик, и в это время нога его подломилась под тяжестью надвинувшейся на него массы отходов лесопильного производства.
- Как же я так! – успел подумать ещё Филиппок. – Это же прямое нарушение техники безопасности! – жаркой молнией сверкнуло у него в голове. – Сразу же мама, папа, бабушка и с ними почему-то медведь Руфкина – быстрой стаей закружились над ним. – Как же так, Филиппок?! – в ужасе кричали они. И когда этот крик и рёв слились в один страшный – ААААА! – И вот сейчас Филиппок уже должен был от этого всего умереть, вдруг раз… и наступила полная тишина. И никто уже не рычал, не мелькал, не кружился над Филиппком, только один Лёха с непокрытой головой ругался матом, пытаясь достать Филиппка из-под кучи лесного хлама. Потом подошёл Хямеляйнен, отдал Лёхе шапку, и тоже стал смотреть сверху на Филиппка. – Не натто рукааттса – задумчиво сказал он и задымил, как паровоз, своей трубкой.
- Вот ****ь, а?! Второй Руфкин! – матерился в сердцах Лёха, волоча Филиппка на себе к дороге. – Не натто рукааттса – повторял задумчивый Хямеляйнен. Из-за поворота показался оранжевый самосвал, затормозил у моста и сбросил из кузова щиты на обочину. – Привет! – сказал, вылезая на снег, улыбающийся Петрович. – А мы ещё пару рейсов хотели сделать. – Домой, домой! – замахал руками на всех рыжий Лёха. – Забирайте начальство к едрёне фене. Хватит с нас на сегодня.
- Домой, так домой – уже в кабине Петрович разглядывал помятого, пришибленного последними событиями Филиппка. - Я любуюсь тобою, о юноша смелый и стройный, ты стоишь - одинок, среди тех, кто тебя окружает! - продекламировал он, пытаясь развеселить тревожно молчавшего Филиппка. – Ну, как? – спросил, не дождавшись от Филиппка ответной реакции. - Познакомился с мужиками? - Н-на мення наппаал окрооммный тиккий каппаан – с эстонским акцентом сказал ещё не вышедший из контузии Филиппок.
- Да вот твой кабан – водила показал на пятно, красной тряпкой распластанное по дороге. – Завтра в столовой есть будешь.
В Е Ч Е Р
В жаркой, мерно покачивающейся кабине, Филиппок успокоился, задремал. Ему приснился вечер в родном городке. За окном мучалась вьюга, укутывая в снег поленницы и сараи. Филиппок, натянув одеяло до подбородка, смотрел в потолок. - Как грустно... - подумал он вдруг. - Как грустно и хорошо... - Стучала пишущая машинка, потрескивали поленья в голландской печи. – Мама… – тихо позвал Филиппок. Машинка перестала стучать. Мать повернула голову к Филиппку. – Говно! – сказала она. Филиппок проснулся и вздрогнул. Узкоглазый улыбающийся водила смотрел на него. - Говно! – повторил он и мотнул головой в сторону указателя, появившегося из-за поворота. – Говна наберём, Денисыч – смущённо поддержал шофёра Петрович. Он тоже смотрел на ничего не понимающего Филиппка. Филиппок покорно кивнул - Говна, так говна... – Я не буду тебя еть, ты моя Маруся! – затянул довольный Монгол. Машина съехала с трассы и, подпрыгивая на ухабах, покатилась в сторону птицефабрики.
Хотя об этом рассказывала ещё одна табличка со стрелкой, самой птицефабрики видно не было. Вместо неё показался большой котлован, по краю которого ходил экскаватор с гигантским ковшом, и медленно, как будто бы ложкой в супе, перемешивал свежий навоз с куриным помётом. Горячие испарения, превращаясь в густой белый туман, довершали эту сюрреалистическую картину. – Вот это, блин, да! – сказал восхищённый немыслимым зрелищем Филиппок.
- Би-биип! – просигналил Монгол и, задранный в небо, как фаллос, ковш, замер. – Петрович выскочил из машины с двумя бутылками водки в руках и страшнейшая, нестерпимая вонь ворвалась в кабину. – Привыкай! – подмигнул Филиппку водила и лихо подал самосвал к экскаватору. – Плюх! – шлёпнулась в кузов вонючая масса говна. – Плюх! – Вторая пошла! – считал Гена. – Плюх! – третья. – Плюх! - это уже Петрович упал на сиденье, едва не придавив собой Филиппка. – Поехали! – скомандовал он и КАМАЗ, рыча и оскальзываясь в курином дерьме, с большим трудом выбрался на дорогу.
- А вот интересно, - принюхиваясь к Петровичу, спросил Филиппок, - в Монголии говно есть? - В Монголии говна много! – поделился воспоминаниями шофёр. Он сунул руку в карман и вытащил почтовую марку. - Презент – сказал он. Филиппок осмотрел марку со всех сторон. Страшная шаманская маска на лицевой напомнила Филиппку жену Руфкина. «Монгол Шуудан» – поёжившись, прочитал он и зачем-то лизнул обратную сторону. Приторно-сладкий сок облепил язык Филипка. Петрович с Геной переглянулись. Водила открыл бардачок, достал оттуда железную круглую штучку, похожую на кольцо с хвостиком. Захватив зубами кольцо он ударил ногтем по загнутому вверх кончику. Странный, никогда раньше не слышанный Филиппком, плотный вибрирующий звук наполнил собой кабину. Гена совсем отпустил руль. Одной рукой он прижал колечко к зубам, второй стал ритмично стучать в хвостик. Филиппок обернулся к Петровичу. – Нормально – кивнул Петрович, закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Филиппок сидел молча, не шевелясь, и смотрел прямо перед собой.
Вдруг повалил снег. Сначала мелкими точками ударил в стекло кабины, потом крупными белыми хлопьями залепил весь обзор. Дорога исчезла и, сколько бы не вглядывался вперёд Филиппок, ничего видно не было. Удивительный, вибрирующий звук железки проникал прямо в мозг. Филиппку показалось, что машина оторвалась от земли и летит высоко, продолжая впустую крутить колёсами. Испытывая необъяснимый восторг, Филиппок встал коленями на сиденье и выглянул в окошко Петровича. Сквозь рваные, проносящиеся внизу облака он увидел холмы Монголии. Филиппок долго вглядывался в эти бескрайние синие холмы, по склонам которых бродили лошади и коровы, потом облака слились в одну большую белую скатерть, сквозь которую уже ничего не было видно, и Филипок сел на место, плотно закрыл глаза и стал слушать. – Быннн – быннн – быннн – упругими толчками отдавалось у него в голове. – Уэээннн – уэээннн – уэээннн – утробно ворчало где-то совсем глубоко, - в животе, почему-то решил Филиппок. Потом звук неожиданно прекратился. Филиппок открыл глаза и увидел, что самосвал спокойно катится по дороге. Он посмотрел на Петровича. - Хомус – объяснил Филиппку Петрович. - Инструмент монгольских шаманов. Вызывает дождь, снег, отгоняет злых духов - добавил он. - Долго слушать нельзя, крышу на раз сносит. - Филиппок вспомнил про марку, зажатую в кулаке. – А что значит «Шуудан»? - спросил он. – Да говно это, – ответил Монгол, останавливая КАМАЗ у одного из покосившихся бараков, - монгольская почта.
На крыльцо выбежала старуха в платке, почему-то знакомая Филиппку. Всплеснув руками, она убежала обратно в дом и вышла уже с двумя «беленькими», тулупе и валенках. – Ой, вы гости мои дорогие! – заголосила, раскинув руки с бутылками в стороны, как будто хотела обнять КАМАЗ. – Привет, Ивановна! – поздоровался с ней Петрович, высовываясь в окно. – Баню готовь, мыться будем.
В жарко натопленной бане Ивановны Филиппок размяк и ослаб. Он лежал на верхнем полке, смотрел на Петровича, лупившего веником Гену и бессмысленно улыбался. - Эх, вот бы и мне такой йух! – мечтательно сказал он, глядя как внушительное хозяйство Петровича качается маятником при каждом ударе. - Не туда смотришь – назидательно сказал Филиппку Петрович. Он вытер со лба пот и бросил веник на каменку. – А куда надо? – с надеждой спросил Филиппок. – Сюда - пошутил Петрович и хлопнул водилу рукой по заднице. – Вставай, Монгол, в себя смотреть будем.
Монгол разлил по стаканам водку, выпил свою и молча уставился на Филиппка. – Не понимаю – поморщившись, сказал ему Филиппок. – Чего ты не понимаешь? – спросил Филиппка водила и налил второй стакан. – Было ведь две бутылки? – спросил Филиппок. – Ну – согласился Монгол и выпил. – А стало опять две – подсказал ему Филиппок. Монгол посмотрел на Петровича. - Ему больше не наливать – строго сказал Петрович. - Пятнадцатого дня восьмой луны давайте съездим к устью Янцзы в Гуанлин - предложил он, обведя всех затуманившимся, как утренний луг, взглядом. - А чё, съездим - поддержал Гена, нисколько не удивившись. Он достал кисет с двумя вышитыми драконами на боку, насыпал рубленной мелко травы в ловко выпотрошенную щелчком папиросу, и протянул её Филиппку. – Ну, - сказал он, - курнём «кузьмича». И зажёг спичку.
- А медведи в Монголии есть? – спросил Филиппок, затягиваясь сладким, как мёд, дымом. – Медведи в Монголии есть, – сказал Гена, - только маленькие. Он взял в рот хомус и подёргал отогнутый язычок пальцем. - Уэээннн – уэээннн – уэээннн – полетел над Монголией Филиппок, разглядывая сверху холмы и прикидывая, куда приземлиться. - Ийм нэртэй хуудас байхгуй байна! – Монгол показал Петровичу на летящего Филиппка. - Таны узэхийг хуссэн хуудас манай серверт байсангуй – спокойно сказал Петрович, закрыл глаза и положил голову на клеёнку.
Филиппок приземлился в снежной степи, между столовой и домом. Прямо перед ним на тропе стоял такой же, как он, коротыш, только в одних трусах. - Чё глазы вылупил? – поёживаясь, зло спросил он у Филиппка. – Ты Руфкин?! – узнал его Филиппок. – Руфкин, Руфкин… тридцать лет уже Руфкин. Тулуп снимай, холодно. – А как же я? – растерянно спросил Филиппок. – Тебе новый выдадут, – сказал Руфкин, - а мне без тулупа никак нельзя. Он схватил Филиппка за рукав. – Ааааа! – испуганно закричал Филиппок. – Хватит орать, придурок! – подёргал его за плечо высокий, плотный мужик в толстой войлочной куртке и длинных резиновых сапогах с закатанными до колен голенищами. – Ты кто? – спросил его Филиппок, приходя в сознание и оглядываясь в поисках пропавшего Руфкина. – Конь в пальто – пошутил Зарецкий. - Пилу новую надо! – Всем надо – обрадовался удачному приземлению Филиппок. - Ты начальник не залупайся. Один такой уже залупался... – Его, наверно, задрал медведь? – неожиданно расхихикался Филиппок. – Смотри-ка – удивился Зарецкий, сверкнув железной фиксой во рту. – Только не медведь, а медведица – поправил он Филиппка. – Но тебе это не поможет. - Я бы попросил вас! – приподнимаясь на цыпочки, грозно сказал Зарецкому Филиппок. Он хотел бы и дальше развить свою мысль, но вместо этого громко пукнул. – Ну, дак ты попроси, попроси – отгоняя рукой появившееся из штанов Филиппка белое облако, насмешливо предложил Зарецкий. – Я же вот тебя попросил. – Я бы попросил вас, - настойчиво и уверенно продолжал Филиппок, изо всех сил стараясь больше не пукать, - немедленно отправиться в пешее путешествие на нефритовый стержень. – Че-го? – протянул Зарецкий. – Чего-чего... – передразнил Зарецкого Филиппок, теперь уже полностью контролирующий ситуацию. - Монгол Шуудан, вот чего! - сказал и пошёл, не обращая на Зарецкого никакого внимания. - Хрум–хрум-хрум, хрум–хрум-хрум – издевательски похрустывал снег. - Сам ты говно! – уже в спину крикнул Зарецкий, но догонять Филиппка не стал. Задумчиво постоял, посмотрел, как глупо хихикающий прораб медленно растворяется в темноте. - Идиот, бля… - услышал последние слова Зарецкого Филиппок и прибавил шагу.
- Хрум–хрум-хрум - Я от зайца ушёл... - Хрум–хрум-хрум - Я от волка ушёл... – завёл свою песенку Филиппок, медленно, но верно приближаясь к родной общаге. В горле у Филиппка першило и очень хотелось есть. - Ты сегодня не Филиппок, а просто-напросто колобок какой-то – похвалил он себя и остановился. Чья-то огромная тень ворочалась глыбой под фонарём, раскачиваемым ветром. Сердце у Филиппка сжалось, а потом заколотилось, как бешеное. – Медведь Руфкина! – почему-то решил Филиппок, развернулся и бросился бежать по степи вокруг дома. Тень кинулась за ним, настигая по пятам Филиппка. Филиппок чувствовал её тяжёлое, прерывистое дыхание. - Шмяк! – что-то резко и больно ударило его по лицу. Филиппок пролетел по инерции ещё два шага вперёд, а потом опрокинулся в воздухе и упал назад в снег. Жена Руфкина с криком – ****ь! - кубарем покатилась через него. - Верёвка! - обрадовался Филиппок, привычно уже отряхнулся и, не оглядываясь, побежал вверх по лестнице.
Э П И Л О Г
Закрывшись на все замки, Филиппок поставил будильник на 6 часов, выхватил из холодильника кусок колбасы и рухнул в кровать. - Какой длинный день… – подумал он сразу про всё и так с колбасой в руке и уснул. Кто-то долго ещё стучался, царапался когтями в дверь Филиппка. Кто это был? Может, медведь Руфкина, а может, его жена. Но Филиппок этого уже не узнал. Он просто лёг на кровать и, не раздеваясь, уснул, только успел сказать – Господи, миленький и родной! Спаси и сохрани меня, господи! – Вот именно так сказал и уснул. Один бог знает, откуда он взял такие замечательные слова. Но бог обязательно будет хранить его, потому что бог всегда хранит таких Филиппков.