Небо подземелья

       Часть 1

       Книги судеб



       1.

«Метро и чтение. Поезда и книги. Связь Метрополитена и печатной продукции общеизвестна. Что делаем мы, спеша на работу, лишь спускаясь в толчее на станцию, ближайшую к нашему дому, какую покупку совершаем первой? Правильно – это газета, книга. Что делаем мы в вагоне, если не спим, не размышляем и не рассматриваем попутчиков? Правильно, читаем.
«С&С» начинают эксклюзивный цикл, посвященный Метрополитену. В следующем выпуске нашей газеты будут опубликованы материалы о беспризорных детях, живущих в метро. На очереди – статья о крысах-мутантах. Приятного чтения, дорогие пассажиры!

       «Скандалы и сенсации»

Часть архитектурного ансамбля станции «Полянка» - скульптурная группа, изображающая мужчину, женщину, ребенка – обращает на себя внимание многих пассажиров. Поэтому то, что Павел смотрит на нее сейчас, - естественно. И хотя он видит ее в тумане полусна – веки его, тяжелые, как свинец, норовят опуститься, и он по временам встряхивает головой, точно отгоняя какое-то воспоминание – тем не менее высеченная из камня семья занимает его путаные мысли. Как же выглядит скульптурная группа? Вид ее членов выражает счастье – это бросается в глаза. Расправленная грудь мужчины, изящно отведенная рука женщины, ветвь в ней, как бы колеблемая ветром, улыбка на лице ребенка, сидящего на плече отца, а главное – их взгляды, не то чтобы достигающие эскалаторного туннеля и даже, поднимаясь по нему - расположенных наверху церкви, перекрестка и магазина «Молодая гвардия», но скорее – устремленные в будущее, в будущее, где все семьи станут такими же, как эта, исполненными бестревожности и оптимизма. Изваяния – в аккуратной, округлой формы, нише; за их спинами развевается красное полотнище и летят такие же каменные, как и они, птицы.
Павел едва не проспал станцию, где ему было назначено свидание – эти несколько дней он не высыпался, в связи с ненормированным рабочим графиком и незапланированными праздниками, так что, когда раздался голос диктора, объявляющего о том, что следующая станция – «Боровицкая», он сорвался с сиденья, задержал дверь, и в последний момент выскочил на перрон. Двери за его спиной закрылись, раскрылись, закрылись вновь, поезд зашипел, как бы переводя дух, – и отправился дальше, а Павел в числе немногих пассажиров прошел меж мраморными колоннами и остановился, ожидая. Было, если верить станционным часам, 20.05. Он опоздал, но другая сторона, видимо, тоже; протерев глаза – умыться бы! –Павел стал рассеянно, от нечего делать, оглядывать зал.
Ничего примечательного. Пришел поезд, ушел; меж колонн, тонкими ручейками, протекли – туда-сюда – люди; ток воздуха освежил лицо. Свист, грохот колес, объявления – Павел не вел счет времени – слились почти тотчас в непрерывный гул, какой слышишь в раковине, приставленной к уху. Он очнулся от безмыслия только тогда, когда почувствовал, как голова падает на грудь – ему почудилось, что он вовсе и не покидал вагона, а все еще едет по Серпуховской линии, – он поспешно встрепенулся, широко раскрыв глаза, инстинктивно (как будто кто-то, заметив, мог бы осудить его) бросил недоуменный взгляд вокруг.
И – увидел книгу. Она лежала в нише за скульптурой женщины; подземный ветер – настоящий, а не тот, который колыхал каменное платье – шевелил ее страницы. И если любопытство Павла пробудилось, то совершенно не потому, что он любил читать; и даже не потому, что его заинтересовало содержание. Ее обложка изображала ту же скульптурную группу! Тех же мужчину, женщину, ребенка! Рука его протянулась сама собой и взяла книгу.
Мягкий переплет, глянцевая картинка. Имени автора не было. Павел открыл ее, поймал взглядом первую строку, и – равномерное движение зрачков слева направо, будто курсор по экрану, – лицо его, вначале бесстрастное и чуть унылое, начинает явно, хотя и медленно, меняться: брови, изгибаясь, поднимаются, рот поджимается, глаза округляются, и вот – редкий случай! – на его лице отражается недоверчивое изумление; вот уже нет рядом с ним скульптурной группы, галогенных ламп и колонн, нет поездов и пассажиров, да и самой станции «Полянка» нет – есть только то, что происходит в книге».

       2.

«Нет причин сомневаться, что метро, являясь доступным и удобным транспортным средством, обладает также качествами, над которыми мы, хоть и встречаемся с ним ежедневно, предпочитаем не задумываться. Замечали ли вы, как обезличен каждый отдельный человек в подземных залах и переходах Метрополитена, как он похож на других, как сливается с общей массой с того самого момента, когда толкает тяжелую деревянную или стеклянную дверь? В Метрополитене нет человека, там – сообщество пассажиров, разобщенных и погруженных в себя. Неудивительно, что мы стремимся как-нибудь скоротать время пути. Кроме чтения – этого естественного развлечения – существуют еще два основных занятия, которые предпочитают пассажиры. Эти занятия – размышления и сон. И оба они – заметьте это особенно! – как бы распахивают внутри нас некие двери; сновидения и мысли, являющиеся их результатом, - целиком и полностью заслуга Метрополитена. Итак, чтение, размышления и сон. Таким образом, время растягивается и сжимается для нас в той степени, в какой мы предаемся трем этим занятиям, т. е. «уходу в себя»; с другой стороны, вся работа метро, этого бесперебойно действующего механизма, построена на четком отсчете времени – ремонт, движение поездов, эскалаторов, функционирование турникетов и обслуживающих систем… Разве нет тут такого, над чем стоит крепко задуматься? Разве не странно это пересечение двух времен - субъективного нашего и объективного времени Метрополитена?
К сожалению или к счастью, человек обладает способностью, познавая мир, создавать среди неведомого и полного опасностей пространства пузыри комфорта; таковы космические станции, на которых люди, если верить СМИ, живут и работают вполне сносно, а вокруг простирается Вселенная, таковы батискафы на чудовищных глубинах и горные бивуаки альпинистов на высоте, немногим отличающейся от высоты полета ТУ-134. Таков Метрополитен - привычный, родной, лишь изредка вызывающий подспудную тревогу – пузырь, удобный и необходимый…

       «Эзотерический вестник»

Альбина отвлеклась. Оглядела рассеянно попутчиков. Они – мужчина в синем берете и с такими же синими, гладко выбритыми щеками, держащий на весу дрожащую газету, пожилая дама, погруженная в любовный роман, парень со скейтбордом за спиной и в наушниках, листающий какой-то яркий журнал, девушки, уткнувшиеся в свои тетрадки – были кружком, к которому она, по крайней мере сейчас, не принадлежала. Читать она не могла, хотя и пыталась. Она сидела, сложив руки на коленях, в самом углу вагона, под огнетушителем, - одинокая, отрешенная. На ее лице сквозила время от времени улыбка. Было ли ей плохо или радостно, она и сама не знала. Станция за станцией – «Цветной бульвар», «Чеховская», «Боровицкая» - оставались позади; мигали лампы, шипели двери… Дом на Севастопольском проспекте, куда ей нужно было попасть, - одна из ее коллег называла его Домом Рождения – находился в относительной близости от «Нагорной», - и Альбина, наполненная волнением, заранее готовилась к выходу.
Вслушивалась в объявления; но получалось, что вслушивается она в себя. Вспоминала. Две фиолетовые полоски*, ее истерический почти смех. Рвотный комок у горла, дурнота – и неожиданная мысль о том, что она уже в ином качестве. Ржаные лепешки, гранатовый сок – и ее безумное желание, здесь и сейчас, того и другого. Наконец, его, его лицо, едва различимое, глядящее с экрана на нее, распростертую на кушетке – глядящее будто из другого мира, – и ее решительный отказ от предложения узнать, кто. Все это попадало в фокус ее умственного взгляда не хронологически, а мгновенно и целиком, - словно она обозревала с горы долину. Обозревала – и не верила. Как давно она…? Если бы не спазмы там, – отрезвляющие ее и бросающие в пот, – она бы сочла, что это просто сон. Она торопила время. Нужно было добраться до цели, и хотя ей страшно было отдавать себя в чужие руки, но еще страшнее было – не успеть. Теперь она была – не одна! Вот на ее животе, натягивая мягкую джинсовую ткань комбинезона, появилось вздутие и – проехало поперек его, будто мускул – его локоток. Альбина улыбнулась, испугалась, встала – услышав название своей станции. Голова ее закружилась. Она слабо вскрикнула, – судорога застигла ее врасплох, в глазах вмиг наступила тьма – и если бы не чья-то сильная рука, подхватившая ее, она, вероятно, упала бы без чувств. Она оказалась на перроне станции. Поезд ухнул, пошел дальше. Пришла ли она в себя до конца? Неизвестно. Во всяком случае, ничуть не удивившись чужой помощи, восприняв ее как нечто само собой разумеющееся, она – болезненно-инстинктивно – повлеклась наверх за этой рукой. Не в силах даже как следует разглядеть попутчика – очертания предметов были размыты, как акварельная картина, тронутая дождем – хотя заметила мельком, что это молодой мужчина… мальчик в черной куртке… ниже ее ростом… бледный… Они вышли из метро – в сумерки. Огни, ветер; дверца машины, раскрывающаяся перед ней… Вот она на заднем сиденье. Попутчик сел рядом. Те же огни понеслись мимо, - она смотрела в окно. Лишь на миг ее взгляд попал в салонное зеркало (на нем, как молния, ветвилась трещина), откуда озабоченно-сочувственные глаза водителя, жующего сигарету, как будто сказали ей: «Потерпи». Ехали ровно, но быстро – и вот серый угол здания, находящегося на возвышении, едва ли не уперся в них, как утес.
Она ожидала очередную судорогу – и не сразу поняла, что нужно выходить. Бледная рука потянула ее за собой. Она увидела ярко освещенный порог, двустворчатую дверь, двух женщин в халатах, - они спешили к ней. Альбина выдохнула – спазм был слабый – и, ухватившись за крепкую руку попутчика, шагнула вперед; ее взяли с обеих сторон под локти. Одна из женщин была полной и хорошей, другая – худой и плохой, – Альбина определила это безотчетно. Ступеньки. Потертая ручка, отражение в стекле. Хлопок за спиной. Та, что была слева, называла ее «голубушкой» и шла мягко, та, что справа – впилась пальцами ей в запястье и на какое-то ее, Альбинино, беззвучное замечание, усмехнулась: «Какой еще Дом рождения? Центр планирования семьи!» А полная сказала: «Еще чуть-чуть… Сюда… Вот и ладушки». Они оказались в какой-то комнате – стол, кушетка, - и Альбина, повинуясь внезапному побуждению, обернулась. Ее провожатый остановился, не переступая порога – нахмуренный, в черном – его волосы были темны, с налетом седины – но, вероятно, это была всего лишь игра света от ламп, которые слепили Альбину.
Ее отвлекли. Худая, сев за стол, стала что-то писать. Полная суетилась рядом. Альбина, не зная, что делать, стояла посреди комнаты, неприкаянная и будто бы завороженная, пока те, что вели ее, занимались будничной работой. Не только никакой торжественности не было в том, что окружало ее, но даже и ничего, что приносило бы облегчение. Чем дальше, тем больше ею овладевал смутный страх. Мысли ее были бессвязны, - да и были ли они? Вот ее, кажется, просят сесть; вот холодно ее ногам – что, ее разувают? – вот подъехала каталка. Ее рассудок лишь фиксировал то, что происходило с нею. Она не думала ни о чем – ощущала. Прислушивалась к своему телу – когда снова? Судорога медлила. Меж тем с нею что-то делали, одевали в какую-то бесформенную распашонку, брали у нее то, что необходимо в таких случаях. Спрашивали о чем-то. Предлагали лечь... Сердце ее сжалось. Она вздрогнула. Зачем ехать, когда она может – сама?..
«Знаем, знаем. Ложись, голубушка. Мы довезем. Так надо».
И вот стена, выкрашенная до половины голубой краской, ушла вниз, мир повернулся вокруг оси, лампы – те же, слепяще-белые – побежали перед глазами. Альбина прикрыла веки. Ее слегка качало. Она чувствовала – удивительно – слабейшие толчки, малейшие зазоры между плитами пола, словно стыки рельсов в метро. Она слышала, как открываются и закрываются двери… слышала приглушенные, но внятные крики животной природы – так не мог кричать человек… слышала, как над ней произнесли ее фамилию и прибавили: «Предродовое». Обнаружила себя уже на кровати – в полутьме, одну. Вскоре над ней – разметавшей простыни, горящей – склонилось лицо полной; Альбина почувствовала, как в ее ладонь легло что-то округлое, шероховатое, прохладное… мандарин? Полная, улыбнувшись, исчезла; Альбина, подняв голову ей вслед, успела различить циферблат часов – они показывали 20.30 – и тут время отступило. Наступила боль. Так внезапно! Для Альбины, безусловно, лучше было бы потерять сознание, чем переносить то, что последовало – это был ад. Спазм, еще спазм. Стеклянные (как в вагоне) стены. Истошный крик. Трубки, вживленные в нее. Слезы и пот, пот и слезы. Гулкий голос худой («Два пальца!») и другой, мужской голос («Что, пора?.. Наташа, в третью»). Ремни. Лампы. Черное никелированное кресло с лотком. Полное равнодушие. Сон? Конец?
Нет. Ее тормошили, забирались внутрь, кричали на нее – но тщетно. Он? Она уже не желала его. Она ненавидела его. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, и все.
Ее муки были вечны. Тело – разорвано. Но вот кто-то вдруг (в установившейся тишине) произнес над ней: «Есть»; вот донесся до нее, из далекого далека, пронзительный, тонкий крик; вот ощутила она странную, но явственную пустоту внутри... Миг недоумения, растерянности. Сморщенное личико, родное ей существо. Неудержимое, заливающее ее чувство. Нежность? Лю…? Могла ли она – в этом состоянии – осознать то, что произошло затем? То, что постигло ее? Крик смолк, его передали кому-то – она слышала, как щелкнули ножницы, перерезая пуповину – вокруг нее возникла какая-то суета, стоящие над ней сгрудились, расступились, послышались восклицания, ругательства – и все ее зрение застлало лицо ее попутчика. Бледное, со скорбными глазами. Она дернулась всем телом, хотела закричать, но не смогла. Потом все погасло. В последний момент она ощутила в руке что-то мягкое, липкое – это был раздавленный мандарин».

       3.

«У Али ребенок родился! Прости, что опоздала… Па-аш! Только не сердись. Помнишь мою подругу, журналистку, у нее вчера… Что это ты читаешь? Короче, засиделась у Гречихиной, отмечали… Потом салон. Как тебе моя стрижка?»
Павел поднял глаза почти сразу, - но какую-то секунду взгляд его еще сохранял рассеянность и недоумение, как будто его вырвали из сна. Он кивнул, нахмурясь. Рука его отстегнула блестящую застежку – книга скользнула в портфель.
«Ну, куда идем, в «Галерею» или в «Гино-таки»?» - та, которую он ждал, сияла.
Он огляделся. «Полянка» была так же малолюдна. Два подростка в красно-белых шарфах, оживленно жестикулируя, стояли поодаль. Нарастал шум очередного поезда.
 «Пойдем прогуляемся, - сказал он, не глядя на нее. – Поужинаем потом. Ты не против?»

Что-то случилось с ним вчера… Ах да, книга. И художница. Бурное получилось объяснение! Направляясь, почти ощупью, в ванную, включая на ходу музыку, умываясь, чистя зубы – все автоматически – Павел, хотя и вяло, досадовал на свое поведение. Нужно было спустить все на тормозах, как с Ариной («У тебя отчество, случайно, не Родионовна?»); или имитировать внезапную болезнь, как с той студенткой-театралкой («Ауч!») из Питера; или, на крайний случай, таинственно исчезнуть… Он кисло усмехнулся, вспомнив подслушанный разговор женщин в офисе по поводу отсутствия поздравлений с 8 марта: «Павел Евгеньевич нас недолюбливает…» Обижайтесь, обижайтесь.
Поставил чайник на кухне, стал одеваться. Блуждая взглядом по комнате, - куда он задевал портфель? – поморщился. Беспорядок. Не заправленная постель, раскрытый шкаф, тарелка «Космос-ТВ» на полу, на книжных полках – ворох видеокассет, среди которых – ГК и «Римское право» Колобовского; лишь талисман – миниатюрный глиняный ангел в гипюровых одеждах – глядит на него без укора… Запланировав прибраться на выходных, Павел свернул ноутбук, лежащий на столе. Портфель нашелся на кресле в прихожей. Но раскрыть его – для того ли, чтобы положить ноутбук или вынуть книгу – Павел не успел. Его отвлек звонок.
«Да», - Павел снял трубку.
«Доброе утро, это Серебров. Паш, у тебя мобильник что, отключен? Зайди ко мне, как приедешь. Ты уже выходишь?»
«Да нет. Еще не завтракал, - Павел зажал трубку между щекой и плечом, собирая бумаги. – Что-то срочное?»
«Хотел бы я сказать нет, - Вздох. – Разговор есть. Хочу обсудить с тобой до встречи с Мельчинским. Так что – одна нога там, другая здесь. Давай», - Отбой.

«Выглядишь неважно… У тебя все в порядке?»
«Да… В смысле?»
«Ладно, дело твое. Паш, объясняю ситуацию. В Комитете грядут большие изменения. Сигалова снимут, а с ним и всех наших. Нас отдадут под Шукова, а это значит… Сам понимаешь, что это значит. Мне звонил Мельчинский, информация из двух источников, независимых. Так что нам нужна помощь твоего друга».
"Какого?»
"Кир, Самотечная. Вот этого».
«Он мне не друг, Миш. Знакомый, причем случайный. И…»
«Если выгорит, получишь долю. Иначе все передерутся, и все к тарловским перейдет. Или к Васеньке. Ну?»
«Миш, я не хочу к нему обращаться. Он…»
«Подумай».

Павел был рассеян. Что мешало ему сосредоточиться? Мысли о вчерашнем. Он вдруг засомневался. Ему, как это ни странно, пришло в голову, что ничего – включая и книгу – на самом деле с ним не происходило, было видением, явившемся ему в состоянии крайней усталости, сном; и эта идея, пока он сидел в одиночестве в своем кабинете, настолько утвердилась в нем, что он, очевидно, искренне удивился бы, окажись книга в портфеле. Казалось бы, чего проще – открой, посмотри – но что-то его удерживало. Быть может, то, что на душе у него и без того были смутные, но оттого не менее сильные тревоги? Не сказал ли он чего лишнего в «Дяде Гиляе»? А был ли он, этот «Дядя Гиляй»?
Стук в дверь. Павел вздрогнул. Фонари, сумерки за окном. На часах 18.43.
«Можно, Павел Евгеньевич? – Подчиненная. – То, что вы просили. - Какая-то папка. - Данные по энергопотреблению метрополитена за год».
Павел недоуменно посмотрел на нее, потом на папку, потом снова на нее.
«Информация неофициальная, - продолжала она, - и, я думаю, очень приблизительная. Долю «Тверьэнерго» нельзя вычислить; метро питается от городских электростанций, там…»
Павел морщился, пытаясь вспомнить.
«…не напрямую, а через тяговые подстанции, они понижают напряжение – для поездов до 825 вольт, для освещения и эскалаторов – еще меньше, а…»
«Спасибо, Маш, - остановил он ее. Заколебался. - Подожди, не уходи. Присядь, - Решился. - Слушай, ты… газеты читаешь? Я имею в виду, «МК» там, «Скандалы»?»
Она удивленно вскинула брови, разулыбалась.
«Д-да, Павел Евгеньевич. Не так чтобы часто, но…»
«Там про метро пишут? Я имею в виду – так, чтобы регулярно?»
«Ну… нет. Хотя… - она задумалась. - Было какое-то время… Я когда искала для вас информацию, с этим столкнулась… Да. Начало девяностых. Тогда о нем все писали. Желтые газеты в основном, но и серьезные тоже. О пожарах, затоплениях… О крысах, - она прыснула. – О «Метро-2». Я читала. А вы нет? Даже с большой буквы его называли: Метрополитен. Но потом все как-то затихло, - она помолчала, пожала плечами. – Да и все равно достать какую-то информацию почти невозможно, даже справочники не выходят: режимный объект… Я думаю, просто байки народу надоели. Или надавили сверху. Многие газеты с тех пор закрылись. «Мегаполис», например, начинал как серьезное аналитическое издание…»
«Спасибо, Маша, - Павел поглядел в окно, задумался. – На сегодня все».

Поезд, вагон. Место освободилось только на «Третьяковской». Одолеваемый дремотой, Павел – с намерением разрешить-таки сомнения – открыл портфель, пошарил там. Ему, правда, пришлось – пусть и на мгновение – закрыть глаза, притвориться спящим – он увидел продирающуюся сквозь толпу женщину в лоснящихся тренировочных штанах, закутанную в шаль, с кричащим свертком на руках, которая, с жалостливым выражением лица и табличкой на груди, эксплуатировала чужую нечистую совесть или милосердие; он, как всегда при виде такого человеческого убожества, испытал тошное чувство. Однако теперь это чувство было другого свойства: это была неприязнь не столько к нищим, сколько к женщинам, как к виду. И действительно: зачем они рожают, если сами не в силах выжить? Зачем производят на свет детей, которые сами будут несчастны и сделают несчастными других? Зачем они их рожают?
Нищенка прошла, крик потонул в шуме колес – и Павел погрузился в книгу, едва успев уловить странное впечатление (открыл он глаза, нет?), но не успев облечь его в мысль».

       4.

«Зачем? Альбина не задавала себе этот вопрос. В ее состоянии… Даже если бы она спросила себя «Зачем?», то этот вопрос, вероятно, относился бы к тому, зачем она, такая несчастная или, лучше сказать, обреченная несчастью, родилась на свет. Но – она была не способна ни связно мыслить, ни переживать. Была безучастна. Лишь изредка ее посещали неясные образы, тревожили обрывки мыслей. И тогда из глаз ее – внезапно, без видимой причины, – ручьями текли слезы.
Беззвучно. Заливая лицо. Скатываясь по щекам, на казенное клетчатое одеяло, на чужую постель. Стены, тумбочка, окно с решеткой – все бледнело, расплывалось. Лишь небо оставалось тем же – пронзительно-ярким. Но его, небо, Альбина заметила не сразу, а только тогда, когда сознание, невероятным образом изменившееся, разорванное, точно ветхая ткань, на лоскуты, - стало возвращаться к ней.
Вспоминать то, что произошло с ней в Доме рождения, было мучительно. Мрачная, изображающая пытки картина, озаряющаяся редкими вспышками… Альбина страдала. И – не верила… Разметанные простыни. Холодный пол. Коридор. Она – полуголая, босая, зареванная. Ручка на белой двери с надписью «Ординаторская», вырванная ею. Хмурое – и испуганное – лицо мужчины – очевидно, того самого. Худая. Ее жилистая шея – под ее, Альбины, руками… Тьма. Очертания, голоса. «Подпишите… Здесь… и здесь». Двое в форме. Где он? Что с ним? Не волнуйтесь, уважаемая. Жив, будем надеяться. Украден? Да… Нет... Должно быть, недоразумение. Не волнуйтесь. Недоброжелатели? Родственники? У вас нет родственников? Сделаем все возможное. Не волнуйтесь… Тьма. И – больничная палата, одиночество. И – небо, такое же сумрачное и дождливое, как тогда, в тот вечер… И – мысль о мальчике-мужчине. Она напрягала все силы, вспоминая. Темно. Он, этот незнакомец, был там, когда… когда она разрешалась от бремени… зачем? Мог ли он быть причастен к…? Если да, то… Кто он, этот мальчик-мужчина? Где она…? Шум колес, свист поездов… Его черная куртка, бледное лицо… седина в волосах… Да… Значит… Значит…? Дни и ночи без сна – чтобы прийти к очевидному: кто может знать о том, где он сейчас, как не тот, кого она видела последним?
Утро… Какие-то люди… Спрашивают ее о чем-то… Что-то делают с ней…»

       5.

«Тьма, свет. Лампы на подъезде к станции мигнули. Павел вздрогнул и неловко привстал; книга в его руках захлопнулась – пустота, чистый лист? Нет, показалось. Или…? Он не стал проверять. Вышел на «Профсоюзной».
Итак…? Не то чтобы Павел пришел в беспокойство, убедившись в существовании книги, но чувство, которое он испытывал, не было уже чистым любопытством. Он смутно понимал, что с находкой нужно что-то делать; но что именно, не мог сообразить. Выбросить и забыть? Разумно. Но это можно успеть всегда (Павел не жаловал эту идею еще и потому, что избавление от книги подтвердило бы его мнительность, которую он за собой упорно не признавал). Тогда…? Глиняный ангел в белых одеждах, глядящий на Павла пристально – посреди все того же домашнего беспорядка, - хотел, казалось, выступить в роли конфидента… Павел задумался. Небрежно, с иронией. Кому, в самом деле, он мог бы – гипотетически – рассказать о происшедшем, если бы нуждался в помощи? Сереброву? Исключено, хотя они и играют в боулинг по пятницам. Диме Дыбенко? Невозможно: тот отходит от очередного романа. Может, Гере-стюарду? И тут без шансов: сплетник... Значит, некому? Павел ощутил внезапную досаду. Да, друзей у него, в сущности, нет – так, приятели, с которыми можно потрепаться, коллеги, необходимые связи, то, что называется, network… Никто не прислушается, никто не поймет. И не даст совета. Разве что Крем… Но звонить ему! А ведь Серебров будет требовать отчета – может быть, все-таки набрать, для очистки совести? Нет, было уже. Хватит. Враг он себе, что ли?
Денис Кремов, он же Крем… Зал суда. Скамья обвиняемых. На ней – огромный мужчина восточной внешности, неподвижный, как изваяние, глядящий перед собой. И его, Павла, ощущение. Не страх, не восхищение. А какой-то спазм под ложечкой. Словно они встречались где-то при важных обстоятельствах, словно возврат туда, где это произошло, возможен, но не желателен… Кстати, в чем его, Крема, обвиняли? Не в похищении ли ребенка? Он, Павел, не помнит – неважно – зато он помнит, что речь его, Павла, была блистательна, будто он выручал друга; он помнит, что, даже не прибегая к помощи своего юридического образования, будучи свидетелем, развалил все обвинение. Разумеется, его смутил раздавшийся спустя несколько дней звонок («Это Кремов. Обязан»). Он, Павел был бы совершенно не против освободиться от признательности этого человека. Но когда у Мельчинского и Сереброва возникли трения с Киром, обложившим данью их район, Крем действительно пригодился – не ему, Павлу, а «Энерготрансу» – тогда тоже был ничего не значащий звонок, ни к чему не обязывающий разговор… И Кир вдруг исчез в неизвестном направлении со всей свитой и, кажется, с конкурентами даже, как будто его убрали не пулей, а атомной бомбой!.. Так или иначе, Кремов – темная личность… и хотя он, конечно, поверит и, разумеется, сможет помочь, совершенно естественно, что он, Павел, не горит желанием обращаться к нему – и снова испытывать это странное, тянущее за жилы ощущение.
И его память, как засвеченная фотопленка… Фрагменты, фрагменты.
Но ведь нужно будет что-то ответить Сереброву! Что сказать? Не нашел? Он, Крем, отказался? Обещал подумать? Или все-таки – в последний раз – позвонить?
Павел машинально вынул книгу. Раскрыл ее на той странице, где кончил читать, стараясь не перелистнуть случайно туда, где еще не был. Перевернул лист. История продолжалась – но почему-то этот самоочевидный факт – страница, конечно, не могла быть пустой! – привел Павла в смятение. В следующий момент он, сглотнув ком в горле, снял трубку и, глядя без выражения в книгу, громко произнес, как только раздался щелчок:
«Денис, это Павел. У меня проблема».

       6.

«Альбина, мне хотелось бы поговорить с вами. Узнаете? Я ваш врач, Юрий Львович. До нынешнего момента, к сожалению, наше общение было затруднено – ввиду вашего состояния. Но теперь вы поправляетесь, и мне чрезвычайно приятно, что нас появилась возможность подвести некоторые итоги. В этой папке – кое-какие наблюдения, касающиеся вас; я оставлю ее здесь, на столике… Рад, что вы меня так внимательно слушаете, Альбина. Итак, без лишней скромности могу сказать, что нам удалось преодолеть кризис. Ольга Яковлевна и Семен передали мне, что вы даже говорили с ними – то есть, задавали вопросы. Улучшения налицо, не правда ли? Разумеется, я не возьму на себя смелость утверждать, будто это случилось исключительно благодаря нам. Ваша стойкость, воля к выздоровлению – вот что предопределило успех. Как врач я обязан обходить молчанием причину, по которой вы оказались здесь, но как человек скажу вам: все образуется. Если вы нашли в себе силы преодолеть потрясение, если ваш организм не сдался – значит, ваше тело и дух едины, и я убежден, что в вашей жизни произойдут в ближайшее время изменения к лучшему... Да и здесь вас, уверяю, никто не держит. Вы, я вижу, встрепенулись. Здесь вас никто не держит, но куда вы пойдете? К кому? Вы молчите. Хотя – способны говорить… Ольга Яковлевна, сегодня без реланиума. Пожелания, жалобы? Нет? Почитайте то, что я оставил на столике. Впрочем, я вижу, у вас есть, что читать. До свидания».

       7.

«Паш, ты где? У тебя все в порядке? Ты почему не в офисе? Сегодня нужно будет кровь из носу быть в 6-й налоговой… Ты меня слушаешь? И как насчет…»
Обрыв связи. Мысль застыла. Разве это он, Павел, нажал на кнопку? Он недоуменно уставился на телефон. Ему понадобилось какое-то время, чтобы понять, кто звонил. Еще какое-то – чтобы понять, зачем. Однако он осознал (какой-то периферией рассудка), что поступил правильно. Ему – здесь – не совсем удобно…
Книга! Ах, вот она. Упала. Он поднял ее; убрал (на сегодня хватит!). Огляделся. Вагон, пронизанный солнцем, – Филевская линия! Немногочисленные пассажиры. Ему, кажется, до «Смоленской»… Еще долго.

Что-то он… Ах, да… Нет, в налоговую он не поедет… Да и офис подождет… А книга… Ничего не скажешь, сильный эффект… Такое впечатление, что проваливаешься в сон…

Очнулся Павел от странных звуков, перекрывающих стук колес – и тревожащих его слух. Как будто кто-то причитал. Открыв глаза и обведя рассеянным взглядом вагон, Павел обнаружил, что звуки эти исходят с соседней скамейки, где расположились железнодорожные рабочие в оранжевых жилетах. Один из них (пьяный?) распевал во все горло какие-то частушки. Разумеется, это не вызвало у Павла особого восторга. Однако он, как и все прочие, не дал себе труда сделать замечание горлопану – возможно, потому, что с пониманием отнесся к его состоянию, а возможно и потому, что поезд вскоре въехал в тоннель – голос путейца потонул в шуме, вынырнул… Павел невесело усмехнулся.
«Бред какой-то… Землечерпалки, МКХ… Семка, подземка…»
Но тут до него донеслось нечто, не только вызвавшее у него интерес, но и – повергшее его в изумление.

       …А в подземке девять станций –
       От «Октябрьской» до «Арбатской»,
       От Перрона и до Неба –
       Двери Метрополитена…

Шум.

       Дети верят, Дети ждут
       Под землею жизнь ведут
       Время там идет иначе,
       Не хромает и не скачет…

Шум.

       …Он – один, она – одна,
       На двоих одна судьба.
       Ты мне Книгу, я – тебе,
       А иначе – быть беде.

…Неопределенного возраста, бакенбарды. Ерническая усмешка. Пронзительный взгляд.
Павел вглядывался в путейца. Оцепенело, пристально. Все – бессвязно, бессмысленно… Но – близко! Это к нему, Павлу, обращался путеец, это ему были адресованы намеки, содержащиеся в этих куплетах! «Небо», «дети», «книга»… Слова эти звучали у него в уме. Что это значит? Павел, наконец, пробормотал:
«Вы… вы кто?»
Реакция путейца была мгновенной.
«Я? - хитро прищурился он. – Харон! - и так же пьяно, как пел, расхохотался. – Добро пожаловать в Гадес!»
 
Несмотря на то, что дальнейшее Павел помнил очень хорошо, впоследствии он старался не возвращаться к этой встрече – сами собой досадливо сжимались губы…
То, что он не нашелся, что сказать ему, – конечно, непростительно. Он должен был это сделать. У него была масса времени, чтобы выяснить у него что-то о своей истории – целый перегон между станциями, – а его хватило только на то, чтобы выйти вслед за ним и наблюдать, как он смешивается с толпой… Черт!
Он стоял на перроне «Киевской» и колебался – с одной стороны, хотелось верить, что все это лишь случайное совпадение, и, следовательно, можно с легким сердцем ехать домой, а с другой – к этому нельзя было относиться легкомысленно. Он порывался идти и останавливался; дожидался поезда и не садился в него – пока, наконец, медленно и неуверенно, не двинулся к переходу на Кольцо.
Возможно, он поступает, как человек суеверный и мнительный – действительно, кто же руководствуется бредом? А если это не бред? Если… Ведь очень многое совпадает! И он чувствует, что не успокоится, пока… Пока – что?

Выйдя на «Октябрьской», он на секунду остановился. Все то же: мраморные пилоны, лампы-подсвечники… Зачем он здесь? Ах, да… Вот он, нетвердым шагом, словно не будучи вполне уверен в необходимости совершаемого, медленно идет по залу, в дальний его конец; направляется к небольшому закуту, огражденному ажурной черной решеткой. Подходит вплотную, разглядывает то, что на потолке. Пристально, долго. Это – место свиданий, и ожидающие с любопытством глядят на него; почти все; за исключением, вероятно, лишь девушки в длинной юбке, с напряженным лицом, приложившей к уху трубку.
«Ты где застряла? Договорились же, Даш! Какое «Октябрьское поле»?! Нет, ну вообще! Я же ясно сказала: «Октябрьская», Кольцо, Голубое небо»!

В чем он хотел убедиться? Он и сам не знает. Знает только, что, хотя не увидел ничего, грозящего ему неприятностями, обеспокоен еще сильнее. С книгой нужно что-то делать. Срочно. Но прежде нужно дождаться звонка Крема – он должен либо подтвердить, либо опровергнуть его, Павла, предположения. Это важно. Книгу он пока открывать не будет; из дома выходить – тоже. Будет ждать…
«Да».
«Это Кремов».
«Ну?»
Пауза. У Павла защемило в груди. Вот-вот Крем скажет что-нибудь вроде: «Не нашел», «Нет», «Ошибка»…
«Есть, - сказал Крем, как обычно, ломано и натужно. – Она. Больница на Ремизова».
Павел сглотнул.
«Ты уверен?»
«Да».
Черт!
«Но. Не надо».
Павел опешил.
«Что не надо?»
«К ней. Будет плохо».
Откуда он знает? И почему…? Впрочем, неважно. Пусть. Это не может быть предметом обсуждения – ведь он, Павел, не относится к этому серьезно…
«Спасибо... Какой адрес?»
Он положил трубку. Значит… Потрясающе! И… и что теперь? Может, напрасно он не рассказал Крему всей правды? Может, стоило не только попросить его узнать адрес, но и рассказать ему все, что произошло? Поскольку Крем сам, кажется, слегка не в своем уме, он наверняка не поднял бы его, Павла, на смех и не стал бы сомневаться в трезвости его рассудка! Ладно. Что, собственно, случилось? Ничего. Та девушка, о которой идет речь в книге, существует на самом деле – почему бы и нет? И, если верить тому, что весьма странным образом донес до него путеец, он, Павел, во избежание проблем, должен, кажется, отдать ей книгу… Всего-то. Он что, боится? Сделать это – и дело с концом!
Конечно!
Размышляя таким образом, Павел, среди вороха пакетов в кухонном столе отыскал металлический поднос. Вынул его. Поднос слабо поблескивал при искусственном свете. Посмотрел на часы: 21.13. Прошел в комнату и там, усевшись в кресло, вынул из портфеля книгу, вырвал из ее тела несколько страниц. Потом, воспользовавшись зажигалкой, запалил их, а с ними и всю книгу.
21.19. Перед ним на подносе – обгорелый корешок, лежащий в горсти пепла. Все, что осталось от его странной находки, от предмета его беспокойств, повествующего о чьей-то судьбе.

Выйдя на «Курской», Павел остановился. Все то же: колонны, лампы-тарелки… Какое-то время стоял, застыв на месте, подталкиваемый спешащими пассажирами. Потом двинулся – медленно, спотыкаясь. Но у самого перехода, словно придя в себя, остановился снова. И, развернувшись, направился к эскалатору, ведущему наверх.

23 мая, утро. Оказавшись на улице Ремизова, по адресу, названному Кремом, Павел обнаружил, что «больница» представляет из себя огражденный высоким забором комплекс зданий. С одной стороны комплекса был глубокий овраг, с другой – яблоневый сад. Выйти с «Нахимовского» – и вот он, вход: лишенный какой-либо таблички, с КПП и охранниками в камуфляже.
Павлу показалось, что он почувствовал чье-то присутствие рядом с собой сразу же, как присел на скамейку.
«Напрасно вы сюда пришли».
Вздрогнув, он повернул голову. Слова принадлежали мальчику. Джинсы, куртка – мальчик как мальчик. Но голос…
«Не нужно вмешиваться. Она попала к вам случайно, и если вы хотите избавиться от нее, то почему бы вам не сделать это прямо сейчас?»
Мальчик, глядя куда-то вдаль и будучи обращен к Павлу сосредоточенным и каким-то страдальческим профилем, протянул ему ладонь – ровно настолько, чтобы туда могла лечь книга.
Павел застыл, глядя на эту ладонь. Вовремя! Но… Его вдруг пронзило странное чувство: не изумление, не страх, а какой-то спазм под ложечкой…
«Вы колеблетесь?»
Этот мальчик не был мальчиком. И дело было не в его бледности, не в седых прядях в его короткой прическе. У него был властный голос мужчины, волевая складка у губ, он говорил тоном, не допускающим возражений, хотя где-то на заднем плане маячили какие-то нотки неуверенности. Павел почувствовал их – значит, он может и не отдать? – но молчал, не в силах сказать ничего в ответ. Так вот, значит, кто…
«Я не буду убеждать вас, это излишне. Если вы не сделаете это сейчас, то в скором времени глубоко пожалеете, что вообще когда-то взяли ее в руки. Решайтесь».
Что могло быть естественней, чем отдать незнакомцу то, что создавало ему проблемы? Но Павел сидел, сжимая в руках книгу, и молчал. Минута, другая…
Наконец, мальчик-мужчина поднялся, перекинул через плечо сумку, и, не оглядываясь, зашагал прочь.
Павел проводил его взглядом. Положил книгу на скамейку. Затем медленно встал и, с каждым шагом ускоряя ход, направился в сторону, противоположную той, куда удалился незнакомец.

«Комсомольская» ничуть не изменилась – та же лепнина, тот же широкий перрон. Выйдя из поезда, Павел прислонился к колонне и закрыл глаза. Сколько времени прошло? Когда он пришел в себя, было 16.49. Он направился к переходу и долго плутал в подземном узле, пока, наконец, не оказался на Комсомольской площади.

«Вот. Это здесь. Только сам видишь, пройти туда невозможно. Может, и не надо?»
Крем стоял прямо напротив КПП и с минуту как будто что-то обдумывал. Потом как-то странно – то ли оценивающе, то ли с сочувствием – посмотрел на Павла.
«Идем».
Турникет. Охрана с автоматами – в стеклянной будке, снабженной круглым отверстием, вероятно, для пропусков и документов.
Крем вынул из-за пазухи какое-то удостоверение, предъявил. Охранник, привыкший, очевидно, брать документы в руки, удовольствовался тем, что вгляделся в корочку (на его лице выразилось удивление) и перевел взгляд на Крема. Не говоря ни слова, набрал какой-то номер. Сказал что-то в трубку. Кивнул.
«Четвертый корпус, второй этаж. Мимо часовни налево. Юрий Львович вас ждет».
На Павла охранник, казалось, не обратил никакого внимания.
Выйдя во двор, они прошли по березовой аллее, миновали небольшую церквушку. Глянуло серое административное здание. Чем ближе они к нему подходили, тем явственней Павел ощущал, что его переполняет какое-то дурное предчувствие. Его стесняло присутствие Крема, изводила неизвестность. И – невыносимо тяготила книга, которую он сжимал в руке. Единственным его желанием было как-нибудь выпутаться из этой истории – а там хоть трава не расти!
Перед дверью с надписью «Заведующий» Крем остановился. «Жди». Очевидно, на посещение требовалось разрешение. Павел остался в коридоре, утирая пот с лица и прислушиваясь к обрывкам разговора, доносившегося из-за двери. Его слух уловил несколько медицинских терминов. Наконец, Крем появился.
Куда теперь?
Вышли, направились к другому корпусу, аккуратно побеленному, трехэтажному, окруженному палисадом с яркими, едва ли не тропическими растениями.
У самого входа Павел замялся.
 «Подожди».
Крем обернулся. Нахмурился.
«Подожди, сейчас…»
Руки Павла дрожали. Но он почему-то был уверен, что нужно открыть книгу, убедиться – хотя понимал, что рискует увидеть пустую, незаполненную еще страницу…

       8.

«Она была внутри. Она была готова. Она была одна. Она ждала».

       9.

«Ну?»
Денис Кремов глядел на него тяжело-выжидающе. Павел, бледный, как мел, закрыл книгу, пробормотал:
«Идем».
На пороге стояла санитарка. Они последовали за ней, поднялись на третий этаж – коридор, дверь, – и первое, что бросилось Павлу в глаза, когда они вошли, была не девушка. Книга».




       Часть 2

       Встреча

       

       10.

Такая же, как у него. Мягкая, глянцевая. Обложку не видно. Два пальца, как закладка. Тонкая рука, сжимающая книгу, принадлежит девушке. Она в больничной рубашке. Сидит, прикрыв ноги одеялом, на кровати: распахнутые – страхом, удивлением? – глаза; волосы до плеч. Некрасивая, худосочная. Молчит, устремив на них, скорее на Павла, неподвижный взгляд. Его зрение, распространяясь от девушки, как взрывная волна от эпицентра, объяло собой и собственно тесную палату, и тумбочку с россыпью таблеток, и забранное решеткой окно; но книга!... Павел не мог отвести от нее глаз. Оцепенение оставило его лишь тогда, когда санитарка, задев его рукавом халата, приблизилась к девушке, прошептала ей что-то на ухо. Девушка никак не отреагировала.
 - Юрий Львович предупредил…? Десять минут. – Санитарка вышла.
Денис Кремов, без слов, вышел следом, чего Павел никак не ожидал.
Одни.
Волна чувств. За миг, когда их взгляды встретились, Павел пережил досаду, беспомощное возмущение, злость – ситуация была неловкой, абсурдной. Он ненавидел себя за то, что его угораздило попасть в такой переплет; он ненавидел Дениса Кремова за то, что тот был свидетелем этого; он ненавидел девушку, ее больше всего, за то, что она сжимает в руках его – в этом, конечно, не было сомнений – книгу, он ненавидел ее волосы, ее тело, ее лицо – все, все… Броситься на нее; скрутить; вырвать книгу из ее рук; крикнуть Крему: сделай это! – и вот они вдвоем, оставив больную в палате, уже выходят за пределы корпуса, подкупив или запугав санитарку, минуют проходную (бумажник и удостоверение Крема, каким бы оно ни было, в его, Павла, распоряжении) и покидают и эту больницу, и эту одержимую навсегда, а дома он найдет способ – сейф, мусоропровод, библиотека – определить обе книги; а потом… Представляя себе все это, Павел знал, однако, что ничего такого не произойдет. И не потому, что его останавливала сама необходимость применить к женщине силу – там, где речь шла о его жизни (как он догадывался), было не до джентльменства; а всего лишь потому, что в пылу борьбы что-нибудь могло произойти с книгой; положим, в огне она не горит и, наверное, в воде не тонет (смешно, конечно), но неизвестно, кто вообще такая эта Альбина; вдруг у нее получится? – а если что-то случится с его книгой, что тогда будет с ним? Снова тошное чувство отвращения, желание провалиться сквозь землю, презрение к себе, ненависть ко всему миру.
Десять минут!
Лицо его исказилось.
Он пробормотал что-то, не слыша себя. Разозлился. Вздохнул. Обратился к ней снова.
Девушка молчала.
- …не знаете, я вас… - услышал он себя. – То есть, мы конечно, знаем друг друга, но… В общем, согласитесь, наше положение, так сказать… Черт. Одним словом, Альбина – я правильно произношу ваше имя? – давайте поступим просто. У вас есть вещь, принадлежащая мне, у меня есть вещь, принадлежащая вам. Полагаю, нам незачем вдаваться в подробности, рассуждать, как они у нас оказались, и почему все так произошло. Предлагаю следующее. Вы отдаете мне мою книгу – ведь там обо мне, не так ли? - я вам вашу. И все. Как вам такой вариант?
Почему же она молчит? Почему не обнаружит своих чувств? Почему?
Черт! Павел вглядывался в нее. Она чего-то хочет от него? Мольба, надежда в ее взгляде… Да, скорее всего, книга ей не нужна; но что?.. Разве он не догадывается? Нет. Павел, конечно, лукавил; но от осознания того, что она нуждается в участии, а тем более от смутной догадки о том, какого рода участие ей необходимо, ему стало не по себе. Надо… надо добиться ее согласия, во что бы то ни стало!
- Альбина, послушайте… - заторопился он. – Я понимаю вас и… и соболезную, но… Нет повода убиваться, уверяю вас! Почему вы решили, что…? Еще ничего не ясно! Ведь нет же никаких известий, так? Ни хороших, ни плохих! Вы заявляли…? – Гримаса боли на ее лице. Тупик. - Да, да, конечно… Хотя с другой стороны, это их обязанность… В любом случае, Альбина, поймите меня правильно. Я обычный человек, и все что происходит, для меня, сами понимаете… неожиданно. У меня нет связей и знакомств, и напрасно вы… - Тупик. – Я хочу сказать, что единственное, что я могу вам посоветовать в этой ситуации – это ждать. И надеяться. Я, со своей стороны, конечно, готов по…
Павел осекся.
Ее взгляд ободрял его. Она даже, кажется, подалась к нему.
- Альбина, ведь эта… книга, она принадлежит мне, - взмолился он, отшатнувшись от своего благородства, как от пропасти. – И… - его вдруг снова захватила злоба. – И…
Нет!..
Может, подойти к ней, взять за руку, обнять? – осенило его. Поздно, поздно! Она, безусловно, почувствует лицемерие, и тогда он расстанется с последней надеждой!
Ее лицо. Что-то вроде недоумения. И, как ни странно, жалости. Какого-то снисхождения – к чему? К его положению? К невозможности быть тем, кем она хочет его видеть?
 - Хорошо. Где… где, скажите, вы будете его искать? – воскликнул он, хотя, разумеется, догадывался, где. И сам же ответил: - Там его нет! – Он вдруг вспомнил о мальчике-мужчине, о его предложении. Как он жалел сейчас, что не согласился! – Послушайте, ведь это всего лишь… всего лишь…
Метро. Но он не договорил – неуверенность, сквозящая в его голосе, обесценила слова.
 - Хорошо, - произнес он, наконец, морщась. – Что вы предлагаете? Какие… ваши условия?
Ее лицо!
Павла бросило в пот. Он не сразу понял, что случилось – ее губы сжались, брови сдвинулись – в ее чертах, как письмена на древнем пергаменте, проступила решимость. Непоколебимая, бесповоротная. Павел видел перед собой воплощенную волю. И то, что она сказала, а он не услышал, было:
 - Наши судьбы связаны.
Тихо, но внятно. Он не нашел ничего лучше, чем – еще тише – переспросить:
 - Что? – Не веря. – Что… вы хотите сказать? - Догадываясь. – Вы… - Понимая, ужасаясь. – Нет!
Воцарилось молчание, в котором, казалось, звенела ее непреклонность.
- Я… Мы… Денис!
Вошел, как будто только и ждал команды, с каким-то свертком Денис Кремов.
- Если… если вы хотите отсюда выбраться, - сказал Павел, напряженно глядя на нее, - мы… мы вам поможем, - и продолжил, переведя дух (лицо Альбины прояснилось): - Обещаете ли вы взамен отдать мне то, что мне принадлежит?
Она едва заметно кивнула.
- Поклянитесь!
Нелепо. Тошно.
- Ваша одежда…?
Денис Кремов шагнул вперед и протянул ей сверток – Павел слегка ошалело посмотрел на него, но выяснять такую предусмотрительность не было времени.

Шаги, сердце. Он из предосторожности пропустил ее вперед, сам же с Денисом Кремовым шел в некотором отдалении, воображая что вот-вот, не в коридоре, так на лестнице, не на лестнице, так на территории комплекса – их остановят. Не остановили. На проходной Денис Кремов вынул из кармана какую-то бумагу и протянул ее в круглое отверстие стеклянной будки. Павел отрешенно наблюдал за тем, как охранник изучает его, мнет в руках, звонит куда-то… Однако вместо того, чтобы открыть дорогу, охранник вдруг вскочил, ругаясь – путь уже был свободен, на турникете горела зеленая стрелка! Альбины не было. Чувство бросило Павла к турникету, он прыгнул, пытаясь перескочить вертушку, но – споткнулся, упал. Удар. Тьма.
Приведенный в сознание, он пытался подняться, чтобы бежать; пытался увлечь за собой склонившегося над ним, со странным выражением озабоченности и испуга в лице, Дениса Кремова; пытался, раздосадованный и возбужденный, обратиться за помощью к охране… Он не хотел верить, что она уже далеко.
Но, когда они с Денисом Кремовым, наконец, покинули комплекс, за воротами уже никого не было. Альбина исчезла.



       Часть 3

       Кое-что о Денисе Кремове. Мальчики-мужчины.


       11.

       Взрыв в метро

29.03.199… Серпуховско-Тимирязевская линия. 13.37. Если взглянуть на катастрофу с точки зрения доступности информации о происшедшем, то прогресс, безусловно, налицо: официальные органы сообщили о взрыве. То есть ЧП не осталось тайной и не преобразовалось в слух, а стало достоянием общественности. Открытость и Метрополитен – удивительное сочетание! Этим, впрочем, и исчерпываются плюсы ситуации. А минусы? Их много. Количество жертв, причины трагедии – не известны. Никаких свидетельств. Разумеется, без вмешательства Комитета, как его по старинке называют в некоторых кругах, тут не обошлось. Для того, чтобы препятствовать распространению информации, применялись (ваш корреспондент свидетель) все наличные средства. Однако на дворе уже не 90-е годы. Мы имеем право знать, что происходит в организации, услугами которой мы пользуемся, по сути, каждый день. Поэтому наша газета постарается разыскать очевидцев взрыва и получить информацию, что называется, «из первых рук». Призываем тех, кто был непосредственным участником аварии, позвонить в редакцию. О ходе расследования мы будем своевременно сообщать нашим читателям.

       «Новые известия»

Денис Кремов вглядывался в статью; она, по-видимому, заинтересовала его настолько, что он не обратил внимания ни на неудовольствие соседки по скамье, читающей ее, ни на любопытные взгляды попутчиков. Когда женщина вышла на «Красных воротах», он несколько минут оставался в напряженной, неестественной позе. Он был бледен.

- Альбина! Ты меня слышишь? У нас мало времени. Я задам тебе кое-какие вопросы…
Какая-то комната. Мужское лицо над ней. Морщины, бакенбарды. Мягкий свет. Отдаленный шум поездов.
Она попыталась приподняться, и тут же все поплыло перед глазами.
 - Не шевелись… Ты еще слаба. Кивай, если можешь. Ты помнишь роддом, больницу?
Пауза. Она попыталась кивнуть.
 - Ясно. А то, как попала сюда?
Снова пауза. Наконец, она медленно покачала головой. Мужчина поднес к ее губам стакан с водой, она жадно, захлебываясь, выпила.
- Кто-нибудь говорил с тобой? Может быть, такой… мальчишка такой, бледный, суровый, все время щурится?
Нет! Но… Она хотела объяснить, но из ее горла вырвался нечленораздельный хрип. Лицо мужчины заволоклось туманом
 - Потерпи… Не так уж все и плохо. Что ж, идем дальше. Слушай.
Шуршание бумаги, кашель.

 «…гробы на колесах. Я пишу о пожаре на Калужско-Рижской линии как о чем-то самом собой разумеющемся, но ведь сама была его очевидцем! И ощущения, доложу я вам, не самые приятные. Когда, на перегоне «Ленинский проспект» - «Академическая», я почувствовала запах горящей резины, и из окон вдруг повалил дым, я не сразу поняла, что происходит. А когда поняла, меня охватила паника. В голове пронеслось: «Вот и все». Так просто! Оцепенение, ужас. Бледные лица пассажиров. Какая-то старушка с полиэтиленовым пакетом, полным овощей, тщетно пытающаяся установить связь с машинистом… Как мы доехали до станции? Как не задохнулись, не передавили друг друга? Да, на «Академке» тем, кто нуждался, оказали медицинскую помощь, да, нас эвакуировали, линию закрыли. Но это, хотя бы и минутное, ощущение полной беспомощности, липкий страх! Метро…»

 - Узнаешь?
Мужчина положил газету на стол рядом с кроватью, взял другую и продолжал:
       - Очень хорошо, что ты встрепенулась, очень хорошо. Кстати, моя фамилия Топоров. Иван Георгиевич. А твоя? Ты помнишь свою фамилию?
Альбина, сама того не замечая, поднялась на кровати, села. В том, что он читал, было что-то неуловимо знакомое, относящееся к ней – она напрягалась, стремясь понять, что это, и это напряжение, как ни странно, привело ее в чувство. Она, казалось, хотела спросить его о чем-то. Но он уже погрузился в другую статью.

«…и вот, значит, наша смена. Час сорок, свет зажгли, напряжение отключили. Спускаемся, все как обычно – я, Володька Курбанов и еще один, новенький, не помню, как звать. Там, на «Бауманской», есть гермоворота, метров двести от станции, и вентиляционные коридоры. Вот здесь-то она на нас и выскочила. Здоровая, как собака! Серая, а глаза так и светятся. Мы - деру. А кто бы тут не испугался! И ладно бы я был под мухой, так нет же, у нас медосмотр перед каждой сменой. И она там не одна, Володька потом еще двух видел, чуть ли не в депо. Что? Да я же говорю, не крысы это, а… Что? Откуда взялись? Не знаю…»

Мужчина вопросительно смотрел на нее. Грустно улыбался.
 - Ну?
Смятение. Она отвечала ему взглядом, в котором было мучительное стремление понять, чего он от нее хочет, и почему все это так ее волнует.
 - Ну и наконец… - он раскрыл еще одну, видимо, заранее приготовленную газету.

«…Разобраться. Понять. Раскрыть тайну. Ведь метро – это не только залы, переходы, поезда… Это нечто большее, пространство с неповторимой аурой, сочетающее в себе обыденное и чудесное, пространство, будоражащее воображение, – некий современный Гадес…»

- Просто прекрасно, - сказал он, оторвавшись. – А главное, верно. И везде, в каждой статье, разная стилистика. Не зря тебя ценили в редакции. А вот и они.
Дверь открылась.
Пахнуло свежим воздухом. На пороге появились люди.
Мальчики-мужчины! Так вот о ком он говорил! Бледные лица, прищуренные глаза. Какая-то странная, пугающая мужественность в облике.
Испугалась ли она? Нет, скорее испытала легкое разочарование: того, кто был ее попутчиком, того, кто мог бы сообщить ей что-то о нем, среди них не было.
Мужчина (он, оказывается, был в оранжевом жилете путейца) заслонил ее собой.
 - Так и есть. Она здесь, - сказал один из вошедших, высокий и белокурый. – Кто тебе разрешил, Харон?
Мужчина медленно, очевидно, тщательно подбирая слова, проговорил:
 - Она моя гостья. Стечение обстоятельств. А в чем, собственно…?
 - Она пойдет с нами.
Белокурый подошел к ней вплотную. Ледяная хватка на ее запястье.
Она бросила отчаянный взгляд на путейца. Но тот не двинулся с места. Лишь сказал:
- Ее участь, насколько я знаю, должен решить Собор. То, что вы делаете – самоуправство.
- Она пойдет с нами.
Альбина почувствовала в этих словах, во взгляде, которым он глядел на нее, в его бесцеремонном с ней обращении – ненависть. Чем она заслужила ее?
Двое мальчиков-мужчин бесшумно вышли. Белокурый пропустил ее вперед и, закрывая за собой дверь, бросил через плечо:
- У нас на тебя есть кое-что. Так что трижды подумай, прежде чем докладывать.
Она очутилась в слабо освещенном, сыром и холодном коридоре. Бетонные стены, провода….
Где-то рядом прогрохотал поезд. Белокурый потянул ее за собой. Несколько раз они поворачивали – случись Альбине возвращаться назад, она, безусловно, не нашла бы дороги. Коридор скоро расширился, и стало теплее – Альбине даже показалось, что лампы, освещающие им путь, сменились факелами – обессилевшая от быстрой ходьбы, она видела все как в тумане.
Наконец, они оказались у глухой стены, на которой было нечто вроде щитка – то ли пожарный инвентарь, то ли орудия пыток. Повернули и пошли вдоль ряда дверей с круговыми ручками. Белокурый остановился у одной из них, открыл, нащупал невидимый выключатель – и все четверо оказались внутри.
Альбина едва стояла на ногах. Закрыла глаза. Услышала, как они говорят между собой.
       - А ведь старик прав. Ты уверен, что мы поступаем правильно?
       - Да.
 - А Ментор?
Белокурый – вопрос, очевидно, был обращен к нему - не ответил. Встряхнул ее, развернул к себе лицом.
 - Жди здесь. Выходить не пытайся – не получится. Еда, - он кивнул на стол, на котором были какие-то пакеты. – Удобства, - в углу стояло ведро. – За тобой вернутся.
И вышел.
Остальные последовали за ним.
Несколько мгновений она стояла без движения, потом огляделась: стол, стул, кровать. Ничего лишнего. Эта комната напоминала ей ту, где она была несколько минут – часов? дней? – назад.
Села. И вдруг – почувствовала, что держит что-то в руке. Она не выпускала это «что-то», несмотря на все свои злоключения, как если бы это была часть ее тела. Книга! Свет был скудным, ее способность воспринимать – слабой… Но она, прислонившись к холодной бетонной стене и поджав под себя ноги, открыла ее.

       12.

«Что делать? Узнать где она, конечно, не сложно; но где Крем? Хотя, конечно, спасибо ему и за то уже, что помог… Это ведь его, Павла, проблемы.
Итак, нужно разобраться. Обдумать положение. С одной стороны, с ним, по большому счету, ничего не произошло, он жив-здоров. С другой – загадки путейца не разгаданы, девушка (с его книгой) исчезла, а ему угрожает неизвестная опасность. Следовательно, нельзя сидеть сложа руки, нужно что-то предпринять.
Но что?
Объехать станции, присмотреться? Вероятно, на тех из них, которые имел в виду путеец, – как, скажем, на «Октябрьской», - есть нечто, так сказать, эзотерическое, и ему, Павлу, удастся увидеть это – и, возможно, не только увидеть, но и установить взаимосвязь…
Увы. Каждая из центральных станций, как оказалось, не только имела свое лицо, но и содержала нечто, что могло показаться странным. Помимо Голубого неба «Октябрьской», были еще (как Павел скоро убедился) изогнутая, словно лук, платформа «Александровского сада», неизвестно куда ведущий переход на «Третьяковской», египетский коридор «Кропоткинской», пилоны «Лубянки»… Павел не был уверен, что раньше не интересовался метро, но теперь, путешествуя по станциям с неопределенной, в общем-то, целью, обнаружил, что если не воспринимать его как привычный механизм и обычное средство транспорта, оно поворачивается какой-то удивительной и темной стороной… Или это всего лишь свойство его, Павла, воображения? Никакой закономерности, никаких зацепок…
И вот теперь он сидел на одной из лавочек «Арбатской» (которая тоже упоминалась путейцем), и думал о том, что этот зал, длиной, наверное, в четверть километра… Гм… Не его ли путеец называл Перроном?..
Почему Павел не читал книгу? Почему поискам девушки предпочел сомнительное изучение Метрополитена? Не исключено, что из малодушия; скорее же из-за того, что подспудно считал, что ироническая позиция по отношению к происходящему – единственно правильная, и бездействие в его положении – лучшее. Возможно, полагал, что все рассосется само собой.
Существовало, однако, одно соображение, которое все-таки необходимо было проверить. Если книга как-то связана с метро, следовательно, «Библиотека» наверняка входит в число этих странных станций. В РГБ, говорят, есть все книги; обычные, разумеется – но не стоит ли ему, Павлу, сходить туда хотя бы затем, чтобы выяснить, нет ли там чего-нибудь, что прольет свет на всю его – или, вернее, их – историю?
Кисло усмехнувшись, Павел поднялся с лавочки и направился в сторону эскалатора».

       13.

Книга запнулась. Или она выронила ее из рук? Она, кажется, погрузилась в беспамятство….
Дверь открылась. На пороге стоял мальчик-мужчина. Но не один из тех, кто заключили ее сюда.
Другой.
Тот же мужественный облик, тот же прищур глаз, та же бледность… Но – темные, с легкой сединой волосы, и – лицо… Лицо, которое она узнала бы из тысячи.
Ее попутчик! Тот, кого она искала, чтобы узнать что-то о нем!
Слова застряли у ней в горле. Она так много хотела спросить у него, а теперь, будучи с ним тет-а-тет, глядя ему в глаза, не могла издать ни звука!
Она вдруг поняла, что их знакомство началось не в Доме Рождения; она, безусловно, видела его раньше, но не могла вспомнить, где и когда.
Он же глядел на нее изучающе-спокойно, как будто знал, что их встреча неизбежна, и ему теперь предстояло сделать что-то, что сделать необходимо.
- Рад тебя видеть, Альбина, - сказал он. – Пожалуйста, пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться.
Ей хотелось сопротивляться, возмущаться – она, наконец, явственно осознала, зачем она здесь. Где он? Что с ним? Она должна узнать! Потребовать от этого мальчика-мужчины правды! И она не уйдет отсюда, пока…
Вышли.
Куда они? Зачем?
Но она уже снова, отдавшись чужой воле, опершись на чужую руку, шла по этим коридорам; снова, дрожа от холода, вдыхала затхлый воздух; снова видела перед собой то ли лампы, то ли факелы, слышала грохот проходящих где-то рядом поездов… Лишь раз она как будто очнулась от своего сомнамбулического состояния: звук ее шагов был таким, словно они шли по мосту, а внизу, под ними, раздавалось журчание; подземная река? Они шли до тех пор, пока не уперлись в широкий тоннель; блеснули рельсы.
Мальчик-мужчина держал ее за руку, явно ожидая чего-то. Наконец, послышался гул приближающегося поезда. Подул ветер, тоннель осветился, пролетел головной вагон… Поезд, кажется был пуст. Вагоны наконец, остановились, двери открылись. Помогая ей забраться в вагон, мальчик-мужчина сказал:
 - Забудь о том, что здесь было. Его здесь нет, - и отпустил ее руку.
Двери закрылись, вагон дернулся, она, теряя равновесие, схватилась за поручень.
Ее бросило на сиденье.
Книга, раскрывшись на том месте, где она остановилась, заговорила с ней.

       14.

«Вам письмо».
«Мне?»
На миг он опешил. Что бы это значило? Подчиненная объяснила, что конверт – длинный, серой бумаги, без надписей – доставили с курьером.
Он взял его.
«Спасибо, Маша…»
Закрылся в кабинете, вскрыл.

       Совершенно секретно
       15-е управление, 4-й отдел
       Исх: 123/43
       Вх: 234/56

Данные на Альбину К., корреспондентку издания «Скандалы и сенсации», 19… г.р., проживающую: г. Москва, Андроньевский п-к, 8-16.

Родилась в г. Нижний Новгород, не замужем, родственников не имеет. Образование высшее (ГГУ). В Москве с 198… г.. Специализация – таинственное. К теме метро обратилась в ноябре 199… г., будучи внештатным корреспондентом газеты «Голос неизвестного»: несколько ее статей имели успех и значительно подняли тираж издания (80.000 экз.). В январе 199… г. Альбина К. открывает рубрику «Тайны Метрополитена», где впервые используется терминология, заставившая СБ – и, безусловно, Детей – обратить на нее внимание: Метрополия, Нижнее время. В течение нескольких лет она, не довольствуясь в своих публикациях плодами фантазии, с неизменным упорством пытается добыть и систематизировать информацию, касающуюся метро. Более того, этим не ограничивается: обращается к теме, казалось бы, никак не связанной с Метрополитеном - исчезновению детей из учреждений призрения. В апреле 200… г. редакция «Эзотерического вестника» (журнала с тиражом 100.000 экз., где она к этому времени работает) отправляет ее в командировку в Нижний Новгород – расследовать исчезновение из детского дома некоего Сергея Т. Эта командировка становится для Альбины К. первой из многих…»

Альбина оторвала взгляд от книги. Сердце ее едва не выпрыгивало из груди, перед глазами вставали, вызванные пробудившейся памятью, картины.
Нижний Новгород, родной город. Стрелка Оки и Волги, парк «Швейцария», висящие в тумане мосты... Тот ее приезд… Как это было? Тогда, едва выйдя из поезда на Московском вокзале, она отправилась в старинный особняк на Покровке, где воспитывалась. Ее, журналистку, приняли без обычных в таких случаях сдержанности и настороженности. Директор сменился, знакомых не осталось. Она, не выдавая своего происхождения, представилась. Объяснила цель визита. Не вернулся ли мальчик? Нет, не вернулся, ответила директор. Но вернется. Непременно. Обычная история. Бегут дети, ищут приключений, думают, там, за окном, лучше – да быстро возвращаются, похудевшие и голодные, к своей койке и столу… Чем больше Альбина слушала, тем больше, с одной стороны, вспоминала свое детство, едва удерживаясь, чтобы не пуститься в откровенности, а с другой – убеждалась, что материала, на который рассчитывал редактор, тут нет. Зачем она сюда приехала? Спросила, не особенно надеясь на удачу, относительно его, Сергея, необыкновенных способностей. Так, ответила директор, ничего особенного. И улыбнулась. И – если бы не эта улыбка… В ней проглянуло беспокойство. Это насторожило Альбину. И она опросила всех, кто знал Сергея Т. Кто-то пожимал плечами, кто-то отворачивался… Но все, очевидно, будучи предупреждены, молчали. Только в школе нашлись какие-то зацепки. Учителя вели себя странно – казалось, они чего-то боятся, – но ей удалось выяснить, что мальчик обладал феноменальными способностями в области точных наук. «Лучше бы вы его не искали, - сказал ей физик, молодой парень, только то закончивший институт. – Вас возненавидят, если он вернется. Все эти ряды Тэйлора, топология – так… Было в нем что-то… Какая-то отчужденность. То ли имбецил, то ли гений. Всегда один, молчит… Что? Да, думаю, рано или поздно он все равно убежал бы. Я знаю, те, из детдома, пытались его проучить, чтобы, так сказать, не выбивался из коллектива, что-то ему там устроили, но он им так ответил, что это отбило у них всякую охоту с ним связываться…» «Да завидки его брали! – сказал ей один из воспитанников, долговязый неряшливый мальчишка. - У всех кто-то есть. Ну, тетка там или бабуля… А у него никого. И никогда не было. Вот он и злился…» Как она ни старалась, полную картину исчезновения ей восстановить не удалось. Материал сочли сырым и неинформативным. И она снова погрузилась в текущую работу, занялась своей рубрикой, пока, в октябре 200…-го…

«Октябрь 200… г.. Волгоград. Аналогичная история. Альбина К. - к тому времени редактор отдела в издании «Скандалы и сенсации» (таблоид с тиражом 1.500.000 экз.) - отправляется туда с той же целью. Там пропала девочка…»

Да! Там была девочка… У Лены Ф., также, как и у Сергея Т., не было родственников; она тоже исчезла при невыясненных обстоятельствах; у нее тоже были необыкновенные способности. Характеристика, данная ей в школе, была: умница, играла на нескольких музыкальных инструментах… «Абсолютный слух? – рассмеялась ее воспитательница, которую Альбине удалось разговорить незадолго до отъезда. – Ну да. Пела. Представляла разные сценки в лицах, голоса имитировала потрясающе… Что вам сказали? Да, врать при ней нельзя было: слышала. Знаете, такой ходячий детектор лжи…» Альбине и на этот раз не удалось узнать больше; но теперь она была уверена: эти исчезновения связаны…

«В течение нескольких месяцев, исследуя региональную прессу, Альбина К. устанавливает, что эти исчезновения – не единичны. С 198… по 200… г. из детских домов страны исчезли десятки детей, обладающих из ряда вон выходящими способностями. Это становится темой ее статей. Бездействие Детей (ноту Ментора от 21.03.200… г. нельзя считать адекватным ответом) объясняется, скорее всего, тем, что Альбина К. до какого-то момента не связывала эту тему и Метрополитен. В конце 200… г. Альбина К. уходит в декретный отпуск, не прекращая свою журналистскую деятельность. Ее нынешнее исчезновение, скорее всего, – результат ее последней публикации от 25.05.200… г., где было высказано предположение о том, что между исчезнувшими детьми и Метрополитеном существует связь. Безусловно, это мера, принятая Детьми в интересах собственной безопасности…»

Альбина вспомнила. Теперь она знала свое прошлое. Их ненависть к ней теперь была объяснима. Но как они там живут? Что делают? Каковы их цели?



       Часть 4.

       Кое-что о Денисе Кремове. Библиотека.

       15.

       Взрыв в метро-2

Свидетели взрыва, произошедшего на перегоне «Серпуховская» - «Тульская» ровно пять лет назад, в 13.37, так и не найдены. Следствие по делу приостановлено. Однако наша газета продолжает собственное расследование, направленное на выяснение обстоятельств этого взрыва, по информации из надежного источника, связанного с экспериментами Комитета. За время, прошедшее с нашей первой публикации, посвященной аварии, выяснилось, в частности, что найти очевидцев и пострадавших не представляется возможным. Те из них, очень немногие, кто давал показания, отказались от них. Официальная версия взрыва - халатность работников метро. Никаких «концов» нет…

       «Новые известия»

Зазвонил телефон, но Денис Кремов, вглядывающийся в экран компьютера – в очередную статью, найденную им в Сети – не взял трубку. Беспорядок в кабинете, стол, заваленный бумагами… Раздался щелчок, заработал автоответчик.
«Денис, привет. Это Павел. Где ты пропадаешь? Никак не могу до тебя дозвониться. Свяжись со мной, когда сможешь. Я прочитал то, что ты прислал, и у меня по этому поводу есть мысли… Знаешь, я хочу сходить в РГБ. Уверен, там можно найти что-нибудь о Книге и Метрополитене. Звоню тебе, чтобы… В общем, на всякий случай».

Прежде чем войти в широкие двери Библиотеки, Павел оглядел ее здание. Было в ней что-то от метро – та же массивность и основательность, тот же пафос, та же стилистика. Он хмыкнул: чему удивляться? Одно слово: Метрополия…
Не до конца представляя себе, что именно ему нужно, он оформил абонемент (это заняло всего лишь несколько минут), вошел, разделся в гардеробе. Перед ним была лестница, уходящая вверх, к залу, где стояли шкафы с ящиками: каталог. Он задумался. Потом не совсем уверенно направился к ней. О чем там говорила Маша? Газеты? «МК», «АиФ»?…
- Вы что-то ищете?
Девушка. Очевидно, одна из служащих – черная юбка, белая блузка.
- Я… Мне нужна пресса. Желательно за 90-е годы. Конец 90-х, – смутился он.
Взгляд девушки упал на книгу, которую он держал в руке. Он убрал руку за спину.
- Зал периодики у нас внизу. Вас проводить? - Она внимательно посмотрела на него. – Пойдемте. – Обворожительно улыбнулась. - Пойдемте, пойдемте, а то заблудитесь.
Павел последовал за ней.
Они направились к другой лестнице, уходящей налево и вниз. Миновали несколько пролетов. Остановились перед высокой двустворчатой дверью без таблички; девушка открыла ее одним из ключей у себя в связке.
 - Прошу.
Войдя, он увидел то, что и ожидал: стеллажи от пола до потолка, уставленные книгами, газетами, журналами – все с какими-то номерами, уходящие вглубь широкого полутемного помещения. Прямо перед ним был конвейер, не работающий. Слева – небольшой столик со стопкой карточек, журналом регистраций и телефоном без диска.
- Меня зовут Майя, – представилась девушка. – Вам нужно что-то конкретно? По какой-то теме?
 - Да, я…
 - Это хранилище. Сектор 2Б.
Взгляд девушки снова метнулся вниз, на книгу. В ее лице неожиданно отразились изумление, тревога, едва ли не страх… Она быстро взглянула на Павла. И в следующий момент – ее лицо приняло прежнее предупредительное выражение – заговорила негромко:
 - Вообще-то с книгами сюда нельзя. Но… - Снова быстрый взгляд, настороженно-испытующий. – Вы не уточнили, что вам нужно. Давайте, я попробую угадать? Думаю, вас интересует какая-нибудь историческая тема. Насколько я знаю, в конце девяностых желтая пресса активно обсуждала одну легенду… которая существовала во всех без исключения цивилизациях – и в Древнем Египте, и в Греции, и в Китае. Возможно, речь о ней? Необязательно уточнять, что это за легенда, но, знаете, я имею о ней представление. Гадес, царство Анубиса… Что с вами? Я не права? – Снова взгляд, более долгий и пристальный. Недоверчивая улыбка. – Простите, я, верно, ошиблась. – Напряжение в лице. – Тем не менее… - Неловкий жест. - Я готова предложить вам газеты… журналы… все, что вы хотите. Что именно? Наше, иностранное?
Все ее черты находились в постоянной динамике, взгляд уже выражал какое-то чувство, чрезвычайно близкое к надежде. Она сделала к нему шаг.
 - Уверяю вас, у нас есть все, - сказала она. – Только уточните.
 - Э-ээ… Я…
Она приблизилась к нему вплотную – так, что он почувствовал ее запах. Глядела ему в глаза. Весь ее облик дышал твердой решимостью и какой-то иронией, словно она знала нечто, о чем он, Павел, не имел понятия. Протянула руку, коснулась его щеки. Тонкие, холодные пальцы.
 - Здесь есть все, - повторила она тихо, не отводя взгляда. – От самой первой газеты и до последнего интернет-сообщения. Рукописные Библии и египетские пергаментные свитки. – Она приблизила свое лицо к его лицу, взяла его за руку. – Тексты, чье авторство не установлено, книги, хранящие тайну. Идеи, уничтожившие целые цивилизации, манускрипты, истребившие целые народы. – Ее руки у него под рубашкой. Ее бедра, обвивающие его. – Здесь есть даже, - продолжала она горячим шепотом, - оригинал пресловутого «Молота ведьм», эта книга-убийца, уничтожившая сотни тысяч женщин… Не хотите ли вы…?
Головокружение. Желание. Он сжимал ее в руках, ее тело, хрупкое и податливое, было целиком в его власти! Еще миг – и он воспользуется моментом, сорвет с нее одежду, швырнет ее на стол…
Пуговица. Оторвалась от ее блузки. Зазвенела по полу, покатилась, затрепетала на месте, словно в агонии, замерла.
Он, Павел, охваченный вожделением, сплетенный воедино с незнакомой женщиной, одурманенный ею! Им овладел страх. Вскрикнув, он оттолкнул ее от себя и бросился вон.
Побежал вниз… Пролеты мелькали один за другим. До тех пор, пока не уперся в какую-то слабо освещенную дверь – такую же массивную, как и остальные, те, что он видел на других этажах. Словно спасаясь бегством от кого-то – хотя за ним, кажется, никто не гнался, - он толкнул ее. За ней была еще одна дверь. Железная. И - мигающая лампа дневного света.
Полумрак. Едва слышный гул. Где он? Он инстинктивно толкнул дверь. Какой-то полустанок, слабо освещенный – несколько ламп, неровный бетон под ногами, приближающийся стук колес.
Метро?!
Он обернулся, неловко задев дверь рукой. Она захлопнулась. Не веря еще в то, что он совершил, он поискал на ней ручку, и, не найдя, попытался потянуть ее к себе, ухватив за какую-нибудь неровность – но она была гладкой, она не поддавалась!
Черт! Что-то в этом роде должно было случиться. Он попытался еще раз. И еще. Безрезультатно. Взглянул вдоль перрона. Насколько можно было различить, везде была глухая стена. Был только тоннель, и эта дверь. Снова попытка открыть ее. Снова неудача.
Павел, дрожа, прислонился к стене. По его лицу катился пот. Перрон внезапно осветился. Застучали колеса. Порыв ветра, оглушительный грохот. Поезд!
Павел запрыгал на месте, закричал, размахивая руками – но то ли машинист не увидел его, то ли здесь нельзя было останавливаться – поезд проехал мимо. И следующий. И тот, что за ним.
Спустя какое-то время, обессилев от бесконечных попыток открыть дверь, от тщетных усилий, направленных на то, чтобы остановить поезд, Павел опустился на холодный бетон прямо под мигающей лампой. И насколько позволял ему этот неверный свет, убедился хотя бы в том, что книга, несмотря на все его злоключения, по-прежнему с ним.

       16.

«Кажется, «Менделеевская». Или…? Альбина знала метро, по крайней мере ту его часть, которая была доступна непосвященным, чрезвычайно хорошо, но очнувшись, не сразу поняла, где находится. И что она тут делает. И куда ей надо идти, кого искать.
Но постепенно память вернулась к ней, события недавнего прошлого ожили. Она сидела на скамейке, под яркими, в виде молекул, лампами, среди мрамора и гранита. Знакомая картина…
Поднялась наверх. Солнце, небо! Люди. Но ничего не радовало ее – ни легкий весенний ветер, ни прозрачный воздух, ни даже то, что она, наконец, встретила того, кто должен был указать ей место, где мог бы быть он. Что делать? Странно, но ей хотелось обратно. Не важно, на какую станцию, но – туда. У нее было чувство, что искать нужно там, и чем больше она без определенной цели и направления бродила по городу, тем сильнее было желание вернуться. Она не спросила у этого мальчика-мужчины то, что должна была, поэтому ей необходимо увидеть его вновь. Узнать. До тех пор, пока он не сказал ей правды, жива надежда. Она верит, что он жив. Что он будет с ней.
Она спустилась снова; провела в поисках остаток дня; когда же поезда перестали ходить, осталась – на «Воробьевых горах».

       17.

Что-то изменилось. Когда был последний поезд? Вытерев со лба пот, Павел поднялся, двинулся по перрону в сумрак – в поисках другого выхода. Но, не успел он дойти до конца, как полустанок вдруг осветился ярким светом. Он зажмурился.
 Когда он открыл глаза, то увидел человека, выходящего из тоннеля. Человек толкал перед собой какую-то тележку. Тоннельный рабочий?
- Эй! – бросился к нему Павел. – Здравствуйте. Скажите…
И – осекся.
Морщины, бакенбарды… Это был тот самый путеец, которого он встретил тогда, в вагоне!
- Здравствуй.
Путеец снял наушники, соединенные проводами с тележкой, и поднял на него спокойный взгляд.
Несколько мгновений Павел молчал, остолбенев. Потом произнес:
       - Послушайте, э-э… не знаю как вас зовут. Может быть, вы объясните мне, что все это значит?
Путеец посмотрел на него, как ему показалось, изучающе. Ответил, нахмурившись:
 - Тебе нужно быть с ней вместе. Либо там, либо здесь. Книги не должны быть в разных временах. А тут течет Нижнее время.
Павел наморщился.
 - Что? Что значит – Нижнее время? А… а если я не хочу? Я… хочу наверх!
- Тогда будет плохо. - Путеец двинулся дальше, на ходу надевая наушники. – Когда выберешься отсюда – если выберешься – в зеркало посмотри.
- Подождите! - побежал за ним Павел. – А как… как мне отсюда…?
- Я думаю, за тобой приедут. До встречи, - и путеец скрылся в тоннеле.
Павел остался стоять на платформе, раздосадованный своим бессилием. Ну и – что теперь? Ему нужно найти ее? А что он, собственно, делает? Где она сейчас, кстати?

       18.

«Она поднялась к Университету. Там? Направилась к зданию, вошла. Все произошло настолько естественно, что она даже не спросила себя, зачем ей это нужно.
Она нашла лестницу. Стала спускаться, держась за перила. Один пролет, другой… Наконец, уперлась в дверь, защищенную решеткой, с глазком. Дернула решетку на себя, толкнула дверь. Обе подались. Какой-то коридор. Из первой комнаты справа вышел охранник с автоматом, взял ее за руку, ввел в комнату. Знаком пригласил садиться. Закрыл дверь на ключ. И сел сам – за пульт. Она, скользнув взглядом по комнате – несгораемый шкаф, часы, зеркало – уставилась на дверь. Охранник же сосредоточенно следил за экранами, свешивающимися над столом, словно ожидая чего-то».

       19.

Внезапно Павла обдало светом. Поезд! Грохоча, состав поравнялся с ним и остановился – кабина машиниста оказалась прямо напротив него. Дверь открылась, чья-то рука – небольшая, но сильная – дернула его за рукав, втаскивая внутрь. Не успел Павел опомниться, как уже был в кабине, а поезд набирал ход.
Павел хотел что-то сказать. Возможно, поблагодарить своих спасителей или выразить протест по поводу невежливого с ним обращения, но та же рука толкнула его на сиденье, находившееся в узком аппендиксе прямо за дверью.
Тут только Павел увидел, кто его подобрал, и у него засосало под ложечкой. Мальчики-мужчины!
Их было трое. Вместе с Павлом и машинистом – пятеро. Все едва помещались в кабину. Машинист, молодой чернявый парень, бледный как полотно, смотрел вперед, держась за рычаг.
 - «Кропоткинскую» проезжаешь без остановки, - сказал ему один из мальчиков-мужчин, высокий и белокурый. – Дашь сигнал, чтобы не ринулись к дверям. «Парк культуры», «Фрунзенскую» - тоже. Дальше я скажу.
 - Мы понесем наказание, Эгле, - сказал ему другой мальчик-мужчина.
 - Я знаю, - ответил белокурый. – Но мы можем надеяться на снисхождение. Мы везем его, - и кивнул на Павла.
Внезапно заработала радиосвязь. Женский голос, срывающийся и едва, кажется, удерживающийся от истерики, заговорил:
       - Сто тридцать седьмой, сто тридцать седьмой, ответьте! Вы меня слышите?
Белокурый взял рацию, протянул ее машинисту. Тот произнес в нее что-то неразборчивое. Женский голос ответил:
       - Сто тридцать седьмой, это диспетчер. Дистанция до «Спортивной» свободна, АРС отключена. Сто тридцать седьмой, вы меня слышите? – и вдруг голос сказал совсем другим, почти паническим тоном: - Миша, слушай, что они говорят. Не сопротивляйся. Делай, что они скажут. Делай, что…»
Белокурый взял у машиниста рацию и, сказав туда «Отбой», отключил ее.
 - Значит, это правда… - прошептал машинист одними губами.
 - Правда, правда, - сказал белокурый. – Внимательно, станция.
«Кропоткинская». Лица людей, стоящих на перроне, были такими же, как обычно. «Парк культуры». То же самое. Но в вагонах, кажется, что-то происходило. Наконец, в дверь кабины со стороны вагона раздался настойчивый стук.
 - Не обращай внимания, - сказал белокурый вздрогнувшему машинисту. – Едешь до «Спортивной», потом уходишь вправо. Там полустанок. И не трясись. Ты нам не нужен. Дай-ка я их успокою.
Белокурый нажал на кнопку на пульте и взял рупор внутренней связи.

«Уважаемые пассажиры! Сохраняйте спокойствие. Следующую станцию поезд проследует без остановки. По техническим причинам вам придется покинуть поезд на одной из резервных станций. Администрация Метрополитена приносит извинения за временные неудобства».
Услышав объявление, пассажиры состава № 2147 не запаниковали. Напротив, они повели себя на редкость сознательно – но некоторые пытались связаться с машинистом, чтобы выяснить причины нештатной ситуации. Однако на вопросы, задаваемые в микрофон связи, никто не отвечал».

       «Вечерняя Москва»

«Пройдя «Спортивную», поезд резко взял вправо. Линия, по свидетельствам очевидцев, шла гораздо глубже, чем основная – безусловно, под Москвой-рекой – и это позволяет сделать вывод, что так называемая «секретная» ветвь «Спортивная» - Университет – Подземный Город не только существует, но и эксплуатируется. Комитет, разумеется, не собирается раскрывать свои тайны – но само по себе отсутствие его реакции на ЧП говорит о многом…»

       «Московский комсомолец»

На полустанке, чем-то похожем на тот, где был Павел, поезд остановился.

«Пассажиры были высажены в два приема, так как перрон «резервной станции» был рассчитан на четыре вагона. Сначала поезд покинули пассажиры последних четырех вагонов, затем – первых».

       «Новые известия»

Чьи-то лица за стеклом кабины… Но белокурый бросил туда взгляд – и лица исчезли.
 - Молодец, - сказал он машинисту. – А теперь выходи.
Тот на заплетающихся ногах покинул кабину.
 - Мы кое-что забыли, Эгле…
 - Ах, да. Эй, парень! Оставь ручку.
 - К-какую?
 - Инверсионную.

Снова тоннель. И следующий полустанок - более длинный, одноколейный. Оказавшись на перроне, Павел пришел в себя. И сразу же, воспользовавшись тем, что мальчики-мужчины замешкались, бросился бежать. К противоположному концу перрона, где, как он заметил из кабины, была открытая дверь в стене…
За дверью был коридор. Длинный, сумрачный. Павел свернул, свернул еще раз… И вдруг с размаху врезался во что-то. В какую-то фигуру в защитной одежде. Мужчина-охранник взял его за плечо, втолкнул в какую-то комнату.
И он увидел ее.
И – не ее внимательный, почти бесстрастный взгляд заставил его побледнеть и осесть на стул; не его слабость вследствие бега; и не то, что он ощутил между лопаток дуло автомата.
Ее лицо.
Альбина постарела.
Зеркало! Он отвернулся. Все вдруг стало ему безразлично. И когда охранник вывел их обоих через тот же коридор снова на полустанок – этот или другой, какая разница? – он не возмущался, не сопротивлялся. Он понимал: все тщетно.
Когда охранник оставил их, а она стала на краю перрона, глядя в черную пасть туннеля, он подумал: будь, что будет. Он, по крайней мере, не один. И она не одна.
Они – вместе.


       Часть 5

       Испытания

       20.

Кабинет в здании на Лубянке. За столом - мужчина в штатском, изучающий какие-то бумаги. Рядом – Денис Кремов.
- Вы сами составляли это донесение? Или кто-то из ваших подчиненных?
Денис Кремов медленно кивнул.
Мужчина в штатском, быстро взглянув на него, нахмурился.

       Совершенно секретно
       15-е управление, 4-й отдел
       Исх: 457/33
       Вх: 132/38

Данные на Павла Д., руководителя юридической службы ЗАО «Энерготранс», 19… г. р., проживающего: г. Москва, Гончарная ул., 23-34.

Павел Д. интересен исключительно связью с Альбиной К. и наличием Книги Судьбы. Биография стандартная. Родился в г. Самара, не женат, родственников не имеет. Образование – высшее (МЮИ). В Москве с 199… г. В 198… г. поступил в Высшее военно-политическое училище им. Куйбышева и, проучившись там два года, подал рапорт об увольнении, имея не только репутацию лучшего курсанта на потоке, но и весьма впечатляющие перспективы. Детальная проработка причин увольнения не дала ощутимых результатов.
       
Мужчина в штатском снова обратил взгляд на Дениса Кремова. Но теперь в его взгляде и в лице угадывалось отношение к тому, что он читал, чувство, похожее одновременно на интерес и снисходительное любопытство – так смотрят на человека, которому требуется помощь, на больного, который очень дорог и поэтому не должен волноваться сверх меры. Подобно понимающему врачу или педагогу с опытом, мужчина в штатском не облек свои чувства в слова, а Денис Кремов ничего не добавил от себя.

Прежде чем изложить суть вопроса, считаю нужным дать представление о текущей ситуации с Детьми и о перспективах наших отношений с ними. Вынужден констатировать, что нам не удалось достигнуть какого-либо продвижения в плане расширения знаний о них. Дети по-прежнему контролируют часть подземных коммуникаций и ведут какую-то деятельность, содержание и цель которой нам неизвестны. Нет необходимости упоминать, что с 197… г., когда они впервые заявили о себе, захватив ряд объектов, мы использовали все средства борьбы с ними, но не преуспели. Неэффективность применения оружия и многочисленные жертвы среди личного состава убеждают, что в открытой войне с противником, чьи возможности, в плане вооружения и интеллекта, на порядок превышают наши, нам не победить. Считаю, однако, что именно сейчас нам предоставляется уникальный шанс получить о Детях исчерпывающую информацию - имеется в виду ситуация с Павлом Д. и Альбиной К.. С учетом их Книг Судеб…

Мужчина в штатском снова прервал чтение – и снова устремил взгляд на Дениса Кремова. На этот раз взгляд его выражал обеспокоенность. Словно он сомневался, читать ли дальше. Денис Кремов смотрел на него твердо и упрямо.

…Хотя легенда о Книгах Судеб (или об их аналогах) присутствует почти во всех крупных цивилизациях, содержание ее темно. Речь там, насколько известно, идет о встрече мужчины и женщины, которая происходит в подземном мире. Безусловно, Дети знают об этой легенде, и, судя по тому, что Павел Д. и Альбина К. находятся сейчас у них, придают ей исключительное значение. Нам важно не столько то, зачем именно они, этот мужчина и эта женщина, понадобились Детям, каковы свойства Книг Судеб, и в чем суть легенды, сколько то, что Павел Д. и Альбина К. могут стать нашими агентами, глазами и ушами там, в цитадели Детей, где до настоящего времени ни о какой сети не было и речи. Проникнуть туда, без того, чтобы навлечь на себя подозрения в невыполнении Соглашения, можно с помощью Топорова И. Г. (Харон). Таким образом, находясь в здравом уме и трезвой памяти и сознавая всю опасность предлагаемого мною шага, я прошу разрешить мне отправиться на Стрелку (Пересечение времен) для того, чтобы добыть необходимые сведения.

Мужчина в штатском, отложив листки, глядел перед собой. Неожиданно улыбнулся. И, так же улыбаясь, поднял глаза. Вздохнул.
 - Вы уверены, что хотите этого? – спросил он Дениса Кремова.
Денис Кремов медленно кивнул. Нахмурился.
 - Хорошо, - мужчина в штатском, снова вздохнув, поставил на бумагах свою визу. И, внимательно глядя на Дениса Кремова – в этом взгляде угадывалось то же снисхождение и понимание - протянул ему папку. – Приказ будет готов сегодня вечером. Можете идти.

       21.

- Идите за мной.
Мальчик-мужчина - невысокий, бледный, с седыми прядями в волосах – повернулся и пошел по коридору.
Альбина безропотно подчинилась. Павел принужденно поплелся за ней. Механически передвигая ноги, он видел впереди спину их провожатого (которого, он, конечно, узнал), ее спину, лампы на стенах. Все то же…
Он по-прежнему был безразличен. Ко всему. Двигался на автомате, не задумываясь, куда они идут.
Вскоре лампы сменились факелами. Огонь, трепещущие тени… Стены раздвинулись. Они оказались в каком-то зале.
Остановились.
Мальчик-мужчина помолчал, глядя на них. Потом сказал, обращаясь к Альбине:
 - Меня зовут Санти. Поверь, я желаю тебе добра. Напрасно ты упорствуешь. Его здесь нет, - и, сделав паузу, медленно спросил: - Ты хочешь подняться наверх - или останешься здесь?
Павел, вслед за ним, перевел безучастный взгляд на лицо Альбины. И тут до него дошло.
 - Эй, подождите, - сказал он мальчику-мужчине. – А меня что, здесь нет? Меня кто-нибудь здесь спросит? Конечно…
 - Альбина, - мальчик-мужчина проигнорировал его. – Ты хочешь подняться?
Она подняла взгляд. Несколько мгновений глядела на него - пронзительно, взыскующе. Бледнея, опустила голову. И вдруг снова вскинула ее:
 - Нет.
 - Вы… ты что! – Павел бросился между ними. – Ты… соображаешь, что делаешь? Нет здесь твоего ребенка, ясно же сказали! Да ты… да вы поглядите на нее, она же не в себе! Послушай, - зашипел он, наклонившись к Альбине, – ты можешь оставаться здесь, сколько тебе заблагорассудится, делать, что хочешь, жить, рожать! Но меня это не касается! Я еще там, в больнице, понял, что ты ненормальная! Свихнувшаяся, юродивая! Послушайте, - обернулся он к мальчику-мужчине. – Мы…
Но тут произошло нечто странное. Мальчик-мужчина сделал шаг назад, тьма наполовину поглотила его – и то ли там, куда он отступил, были ворота, то ли он просто растворился в воздухе – но спустя секунду Павел видел только очерк стены, освещаемый неверным светом факела. Уже в следующий миг он сам не был уверен, там ли скрылся мальчик-мужчина, или где-то еще.
 - Где вы? Где… ты? – закричал Павел, широко раскрыв глаза, поворачиваясь то в ту, то в другую сторону.
Его голос отдался эхом. Мальчик-мужчина исчез.
Альбина стояла в той же позе, вперившись невидящим взглядом туда, где мгновение назад был их провожатый.
На миг Павлу показалось, что он слышит какое-то жужжание, слабое, почти неразличимое.
Затем послышался другой звук, тоже слабый, но усиливающийся. Журчание.
Это была вода.

Они стояли посреди зала – он, вне себя от беспомощного ужаса и она, застывшая, как изваяние.
 - Что это? – прошептал Павел, хотя уже догадывался, что это. – Что за…
Он опустил взгляд. К нему двигался ручей. Лужа увеличивалась.
 - Черт, откуда это…
Он бросился к стене, шлепая по воде, которая прибывала, казалось, со всех сторон. Там, в сумраке, он стал ощупывать стену, но ничего не обнаружил. Ни ворот, ни источника воды. Двинулся в сторону, не отрывая рук от стены, к факелу, где было светлее, – тот же результат. Крикнул Альбине:
- Эй! Не стой, иди сюда! Здесь должен быть выход! – но она все так же стояла, глядя в одну точку, безжизненно опустив руки.
Он пошел вдоль стены, продолжая ощупывать ее. Вверх, вниз, в стороны… Инстинктивно он понимал, что найти выход или источник воды, чтобы как-то преградить ей путь, можно только ощупью – и шел по периметру зала, от факела к факелу. Вскоре он снова оглянулся на Альбину – и по ее положению понял, что он сделал полный круг. Выхода не было!
 - Эй, ну что же ты? - крикнул он ей в отчаянии. – Очнись!
Вода, бурля, прибывала. Она была ему уже по колено – и так же, по колено в воде, стояла, безучастно повернув голову в его сторону, Альбина.
Он кинулся назад, схватил ее за плечи и потащил ее к стене, к ближайшему факелу. Вода прибывала стремительно. Он попытался ухватиться за основание факела, но он был укреплен слишком высоко. Бросив ее, он погреб к противоположной стене, где будто бы образовалась воронка – тщетно. Обернулся. Увидел, в неверном свете факелов, ее голову, поплыл обратно. От прибывающей воды теперь стоял шум, как от водопада – и он что-то закричал ей в лицо. Какие-то ругательства.
Взял ее обеими руками за плечи. Дал пощечину, насколько это было возможно в воде. На миг они оба скрылись под водой. Он вытащил ее, дал ей по другой щеке.
Наконец, она вырвалась. Ожила. И, уже видя потолок, едва ли не упираясь в него головой, Павел обнаружил, что вместо того, чтобы обвинять ее, он слабеющим голосом кричит ей в ухо:
- Все нормально, очнись… Все будет… Здесь, как в ванной, должен быть слив… Знаешь, ну, когда ванна переполняется… Ну, скажи что-нибудь, - ощущая, что его сопротивление слабеет, что уже нет сил и то безразличие, которое охватывало его какое-то время назад, возвращается и облегчает ему путь в полное, возможно, последнее забытье.

       22.

В Библиотеке Денис Кремов некоторое время бродил по внутренним помещениям, оглядывая сотрудников – пока, наконец, не сосредоточил свое внимание на проходящей мимо высокой, с гордой осанкой, девушке.
 - Хочу научиться читать, - сказал он ей. - Быстро.
 - Вас интересует скорочтение? – переспросила та, официально улыбнувшись. - У нас есть курсы. Позвольте, я дам вам телефон.
Денис Кремов, хмурясь, скосил глаза на идентификационную карточку, пришпиленную к ее груди
- Майя… Моя фамилия Кремов, - и неожиданно медленно, с трудом выговаривая слова, добавил: - Вы каким кремом пользуетесь?
К чести девушки, она совладала с собой очень скоро, хотя по ее лицу пробежало что-то вроде ряби. Она выдержала паузу, чтобы дать мужчине почувствовать всю нетактичность вопроса, и демонстративно отвернулась.
Ближе к вечеру она покинула Библиотеку (не через главный вход) и, обойдя здание, через Моховую вышла на Большую Никитскую. На несколько минут зашла в кафе, где выпила чашку кофе и сделала пару звонков по телефону. Дошла до Тверского бульвара. Денис Кремов следовал за ней, и как только она свернула в сквер, догнал ее и заступил ей дорогу.
Она отпрянула. В ее лице изобразились растерянность и испуг. Она, безусловно, узнала его.
- Что вам нужно?
Денис Кремов молчал, глядя на нее в упор.
Она сделала шаг в сторону, чтобы обойти его, но он снова встал у нее на пути.
- Вы… с ума сошли. Вы за мной следили? Я… я сейчас закричу, я…
- Где он?
- Кто?
Денис Кремов, на скулах которого заиграли желваки, неожиданно подался к ней и, взяв ее за горло, провел пальцами по щеке. Она схватила его за руки, вырвалась. Отшатнулась.
Денис Кремов растер то, что осталось у него на пальцах, попробовал на вкус. Поднял на нее взгляд.
 - Где он?
Майя смотрела на него в упор – теперь уже, как ни странно, не столько со страхом, сколько с ненавистью.
 - Я не знаю.
 - Это важно. От этого много зависит. И твоя…
 - А ты кто? - вдруг с едва уловимой иронией спросила она. – «Крот»? Из 15-го управления? Но ведь там, кажется, заметных не держат – или под землей не видно? - и, не дожидаясь ответа, сказала: - Я не знаю, где он. И мне это все равно.
Голос ее был тверд. Она снова выглядела непринужденно и уверенно.
- Ты была там, - сказал Денис Кремов. – Что ты знаешь?
Майя неожиданно расхохоталась. Потом вдруг ее лицо исказилось.
 - Слушай, ты. Я хочу чтобы меня оставили в покое. Оставили в покое, ясно? Вам меня не напугать. Они – могут, но им я не нужна. Я хочу жить обычной жизнью, как все женщины. Иметь семью, рожать детей, ты понял?
 - Некого будет рожать. Если будешь… так.
 - Да ты просто не знаешь, о чем говоришь! Не знаешь, что значит быть женщиной и… иметь дело с ними! И это… это никому не понять. Все, я пошла.
- Подожди.
Несколько мгновений еще Денис Кремов, не говоря ни слова, смотрел на нее, потом, вздохнув, достал из внутреннего кармана листок, черкнул на нем что-то и протянул ей.
 - Звони.
Поколебавшись, она взяла листок. Исподлобья взглянула на Дениса Кремова:
 - Ты не появишься больше в Библиотеке. И за мной следить не будешь.
Денис Кремов медленно кивнул.
       - Ладно, надейся. – И, не оглядываясь, пошла по бульвару.

Денис Кремов спустился в метро, доехал до «Октябрьской». Прошел по перрону почти до электронных часов, но перед самым зеркалом свернул в какую-то дверь. Спустился по лестнице, прошел по коридору. В комнате, куда он заглянул, сидела женщина в алой шапочке-пирожке. Она недоуменно вскинула брови:
 - Вам кого? Сюда…
Он достал удостоверение. Объяснил, кого ищет. Женщина вышла вместе с ним, проводила его до другой двери с надписью «Комната отдыха». Открыла ее.
- Вот он, собственной персоной. Надрался поди уже. И где успевают только… Ведь и медосмотр проходят…. – и качая головой, ушла.
В комнате (стол, две кровати, постеры на стене) сидел путеец с бакенбардами. Помешивал чай в стакане с подстаканником. Поднял на него взгляд:
 - А, товарищ капитан.
Какое-то время Денис Кремов глядел на него в упор.
- Присаживайтесь, - сказал путеец и указал на стул напротив. – С чем пожаловали? Или я опять чем-то провинился? – Его губы растянулись в улыбке.
- Топоров, мне нужно… - Денис Кремов говорил так медленно и натужно, словно слова доставляли ему боль. – Мне нужно на Стрелку.
 В лице путейца изобразилось недоумение. Он подался вперед.
- Куда? Виноват, товарищ капитан…
Денис Кремов вперил в него неподвижный, тяжелый, мрачный взгляд. Недоумение на лице путейца сменилось изумлением, а затем каким-то сожалением.
 - Ах, опять. Товарищ капитан, и вы туда же… Были тут уже ваши люди. И меня к себе вызывали. Допрашивали, так сказать. Называли какие-то слова мудреные, вот как вы сейчас... Я же человек маленький. Дефектоскопист. Дефектоскоп в руки, наушники – и вперед. Идешь – трик-трак, трик-трак. А потом – дзинь! Значит, трещина…
 - Топоров.
 - Да. Тоже говорили о каких-то стрелках, каком-то Соглашении. А вот если вы, товарищ капитан, верите всем этим байкам, почему бы вам не попробовать, так сказать, официально? Ну, обратиться к этому, который… Ментор. А? Если ваша, с позволения сказать, контора принимает все это за чистую монету, причем тут я? Ну, понятно, газеты; но вы… Мне все это уже снится, верите, нет? Как будто те, ну, которые против вас, меня там тоже пытают - что да как; и там я, не поверите, товарищ капитан, вовсе не рабочий, а, можно сказать, ключевая фигура…
 - Топоров. Он друг мне.
 - А она подруга. Понятное дело. Все свои люди. Но, товарищ капитан, для того, чтобы попасть в место, которого нет, нужно самому перестать быть.
- Куда… нужно идти?
 - Никуда. Гм… Чайку не хотите, товарищ капитан? У меня особенный… Вот так. Пейте, пейте. Мне, знаете ли, кое-какие дела перед сменой надо доделать, а вы бы остались здесь, товарищ капитан? Нет? Но ведь поздно уже, куда вы пойдете, а у меня и кровать, как видите, и постель… Нет? Но ведь тяжело же вам, я вижу. Трудный день был, правда? Идти не можете? Дайте-ка я вам помогу. Сказал же, идти никуда не нужно. Грузны вы, однако… Вот так, еще чуть-чуть. Уф. Как вы, товарищ капитан? Вы меня слышите? Ну вот и славно, отдыхайте.

       23.

- Потерпи чуть-чуть. Голову выше… вот так. Выпей. Да, а теперь еще ниже… Нужно, чтобы все вышло. Ты меня слышишь, Альбина?
Ее рвало. Она то падала в беспамятство, то приходила в себя. Над ней стоял мальчик-мужчина. Поил ее каким-то отваром. Она извивалась в судорогах; таз, стоящий под кроватью, был полон желчи.
Словно сквозь туман она увидела, как открылась дверь, и в комнату вошел путеец.
- Как она, Санти?
Мальчик-мужчина не ответил. Помог ей сесть. Она с трудом держала равновесие.
- У нас нет времени, - сказал путеец. – Нужно подготовить ее.
 - А он?
 - В 14-й «Б».
 - Хорошо, - мальчик-мужчина скорбно глядел на нее. – Альбина, ты меня слышишь?
Она не ответила.
– Хочу сказать тебе кое-что, - он сделал паузу. - Сейчас ты встанешь и пойдешь с нами. Туда, где будешь теперь жить. Если хочешь выжить, то: 1) не разговаривай ни с кем, кроме меня и Харона; 2) не обнаруживай свой пол; 3) исполняй то, что потребуется. Теперь ты Альби. Держи, - он протянул ей одежду, более простую и грубую, чем была на ней, но чистую, - помоги ей переодеться, Харон… Твоего ребенка, по крайней мере в пределах первого уровня, нет; а если это девочка, то она мертва. Ты поняла меня?
Она слабо кивнула. Встала, оделась с помощью путейца. Пошатываясь, двинулась к двери.
- Подожди.
Мальчик-мужчина и путеец переглянулись, и в руках у последнего оказались ножницы. Она инстинктивно отшатнулась.
 - Сама?
Мальчик-мужчина усмехнулся.
Альбина взяла ножницы, захватила волосы у корней, срезала. Еще клок. По ее щекам текли слезы.
 - Хватит.

Коридор. Боль в животе. Отдаленный стук колес. Лампы, факелы.
И – он.

Он сидел в такой же комнате, где какое-то время назад была она, на такой же кровати, и, очевидно, был в том же отрешенно-болезненном состоянии. Взгляд исподлобья; горькая усмешка… Она остановилась рядом, глядя то на него, то на мальчика-мужчину.
- Это твоя комната, - сказал ей Санти. – Комната твоего друга – справа. Дверь в нее открыта. В другие комнаты войти не пытайтесь. Ему мы уже все объяснили. Пообщайтесь, пока есть возможность. Через некоторое время пойдем к щиту; здесь не принято бездельничать. На все вопросы, в пределах моей компетенции, отвечу вам позже.
Мальчик-мужчина вышел. Путеец вышел следом. Их не заперли.

Все то время, пока Санти отсутствовал (путеец не вернулся вместе с ним), они молчали. Не выходили из комнаты. Но и не засыпали.
Появившись, мальчик-мужчина оглядел их и, не говоря ни слова, указал им на выход.
Снова факелы, потом лампы. Лампы, потом факелы. И приближающийся шум, ставший, наконец, оглушительным, почти невыносимым.

Блеснули рельсы; они свернули – и почти сразу увидели то, что производило этот шум. Это был гигантских размеров цилиндр, изнутри полый, разделенный на несколько ярусов, в каждым из которых (и вокруг) упорно и сосредоточенно работали мальчики-мужчины. Санти остановился рядом; указал на вагонетку, наполненную породой; и объяснил жестами, что нужно делать.
Альбина решительно взялась за ручку вагонетки. Павел изменился в лице, попытался что-то объяснить Санти, но того уже не было рядом – он растворился среди делающих свое дело мальчиков-мужчин; и Павлу ничего не оставалось, как с кислой миной пойти за вагонеткой, как за плугом.
Через несколько десятков метров, в глубине туннеля, вагонетку у них принял другой мальчик-мужчина – и они покатили обратно такую же, но пустую. И снова. И снова.
С каждой «ходкой» их путь едва заметно удлинялся – цилиндр мало-помалу двигался вперед.

Его день: ослепительная вспышка лампы, скудная пища, монотонный, изматывающий, бесцельный труд. Его ночь: жесткая постель, влажное, чуть пахнущее крахмалом белье, и черное забытье.
Время, казалось, исчезло; мысли – тоже; но вскоре (как ему представлялось), вероятно, ввиду того, что он пообвыкся, в нем проснулась воля к жизни; он решил бросить работу. Заявить протест. Подавить в себе дешевое тщеславие и глупое джентльменство по отношению к ней – то, что она наравне с ним несет бремя бессмысленного и отупляющего труда, не имеет никакого значения! Каждое «утро» он давал себе слово совершить это – и каждый раз все оставалось по-прежнему. Возможно, он просто боялся; а возможно, ее самоотречение, ее безмолвный стоицизм – он видел как ей невыносимо тяжело – ослабляли его решимость. Он раздражался, возмущался – но ничего не мог поделать. Не мог даже заговорить с ней – а она не проявляла никакой инициативы.
Таким образом, когда произошла встреча с Кремом (то ли во сне, то ли наяву), он, низведенный чуть ли не до положения бездушного механизма, был разбит и подавлен.

«Где вы?»
«Я не знаю. Он не говорит. От Харона я слышал, что где-то в районе Третьяковки, но это может быть и неправдой».
«Кто он?»
«Санти».
«Брат?»
«Да, так они друг друга называют».
«Где вы живете и чем заняты?»
«Комнаты, что-то вроде купе в поезде. Без особенных удобств. Несколько коридоров до места работы. Там какой-то забой. Туннель. Но они называют это дорогой. И штольни, штреки…. Они называют их коридорами».
«Этот… Санти, он не объяснял, в чем цель?»
«Нет. Может быть, ей сказал… Он вообще очень мало говорит. И с ней в основном, не со мной».
«А она…»
«Не знаю, мы с ней не общаемся. Работаем вместе – и все. Тут какая-то тайна. Я имею в виду - этот Санти знает о нас что-то. И не говорит».
«У них должна быть какая-то структура…»
«Она есть. Там секретность повыше, чем в Комитете. Разделение информации, коды доступа. Нам запрещено общаться с кем-либо, кроме Санти».
«А Харон?»
«Он бывает редко».
«Все это… то, что вы там... как-то связано с легендой? Или с Книгами?»
«С какой легендой? А. Не знаю. Книгу я не читаю. Зачем, если она все время и так со мной? Я сыт уже всем этим по горло!»
«А она…»
«Да, она! Там нет женщин, Крем, и я понимаю, почему. Они ненавидят женщин. И тут я с ними согласен на все сто. Им ведь лишь бы родить, а дальше хоть трава не расти! Эта Альби, она, конечно, уникум, но… Они ведь не думают, Крем! Они просто рожают, не заботясь о последствиях. Ты сам посуди, существовали бы все эти братья, и все эти… трудности, если бы они задумывались, прежде чем давать кому-то жизнь? Это какие-то насекомые, ей-богу! Время пришло – надо рожать, надо семью, надо комфорт, надо…»
«Подожди…»
«Это же чистый эгоизм! Да кто их… просит? И самое главное, они сами могут влачить жалкое существование, умирать с голоду, ненавидеть этот мир – а как рожать, так строем! Я понимаю, природа и все такое, но зачем должны страдать… другие люди?»
«Успокойся. Значит, никто не знает, что она женщина?»
«Нет. Поэтому и жива еще… Женщины там были, Крем. Только что-то там произошло».
«Что ты еще знаешь?»
«Не очень много. Существует какой-то Собор. И Ментор. Первый – это кажется, какое-то собрание. Второй – их, так сказать, руководитель».
«А цели?»
«Уже говорили. Не знаю. Все это странно. Они всемогущи, Крем. И неуязвимы. Они могут видеть сквозь стены, читать мысли. И уничтожать на расстоянии. И при этом там царит железная дисциплина. Никаких слабостей – алчности, тщеславия… И они одиноки. И… В общем, что-то есть. Но что, я не знаю».
«Спасибо».
«Крем… Денис… А можно я… спрошу? Ты… ты вытащишь меня отсюда?»
«…»

       24.

 - Молодой человек, вы не уступите мне место?
Открыв глаза, Денис Кремов понял, что обращаются к нему. Он с трудом встал – на его место скользнула какая-то пенсионерка. Объявили «Авиамоторную»; задевая чьи-то плечи и сумки, он протиснулся к выходу.
Отправился домой.
Шел, покачиваясь, с гримасой боли на лице, словно едва начал оправляться от тяжелой травмы или, напротив, только что ее получил. Поднявшись к себе, долго открывал дверь.
Зазвонил телефон. Он вынул трубку. Взглянув на номер, нажал кнопку:
 - Да.
- Это Майя. Решила сказать тебе кое-что. Только ты подумай; это может стоить тебе жизни. Ты готов?
 - Да, говори.
 - Не по телефону. Приезжай. Я живу в Баковке, Первомайская, 18. Только один, без сопровождения.
- Хорошо.
Денис Кремов, не переодеваясь, вышел из дому – и поймал такси, чтобы ехать по названному адресу.

       25.

- Открой! Открой, я прошу тебя. Ты же должна знать что-то. И… мы не чужие! Ты меня слышишь? Альби…
Она не открыла ему. Стояла у двери, слушала. Потом, когда он ушел, легла.
Она устала. Завтра ей на работу. Зачем он приходил? Она сочувствует ему, но Санти не рекомендовал ей говорить с ним, и послушает его. Все правильно. Она все делает правильно. Он жив, и что бы кто ни говорил, она найдет его.
Темно… Одиноко… Еще один день позади…

Утро?
Вечер?
Факелы… Он идет впереди. Вскрикнул, метнулся в сторону. Зажимает рукой плечо, на нем – дымящаяся дыра.
       - Отойди! Иди дальше! – Дрожит, стонет. - О-о! Как больно!
       - Возьми...
Она не узнала свой голос. Так давно не говорила. Застыла на миг, протягивая ему оторванный от ветхого рукава лоскут.
Он поднял на нее глаза. Беспомощные, злые. Встряхнул волосами, скривился в усмешке.
 - Спасибо…
Мальчики-мужчины, проходя мимо, даже не взглянули на них.

Она прикоснулась к нему. И позже, в своей комнате перевязала ему, как могла, место ожога. В молчании, не поднимая глаз. Он лишь слегка вздрагивал, отвернувшись. Потом поднялся и ушел.
И – перестал замечать ее. Как будто ее не было вовсе. Все так же брался вместе с ней за ручку вагонетки; но ни словом, ни жестом не показывал, что они чем-то близки. Словно стыдился чего-то. Или злился. Она работала, опустив голову.
И – молчала.

       26.

 - Я ничего не знаю о нем. Честно. Думаю, он сейчас там, где она.
Майя жестом пригласила Дениса Кремова садиться. Он грузно опустился в кресло рядом с камином.
- Все дело в легенде, - медленно продолжила она. – Ее содержание, думаю, неизвестно никому кроме Ментора – и только он знает, зачем они нужны братьям.
 - Чего… они хотят?
 - Братья? Власти, - Майя пожала плечами. – Над собой прежде всего. Впрочем, я не знаю точно.
       - А… женщины?
       - Я последняя. Мы не свободны, Денис. И для их целей, которые предполагают создание сверхчеловека, нас можно использовать только как инструмент.
Денис Кремов пристально смотрел на Майю, очевидно, ожидая, что она скажет еще что-нибудь, но она лишь отвечала ему прямым твердым взглядом.
- Спасибо, - наконец произнес он. – Но… Но почему ты решила…?
- Потому что… - Вздрогнув, она подалась к нему. – Потому что я… Он был у меня в Библиотеке, и я… Я думала, с ним у меня получится, ведь он необыкновенный… Я пробовала все, ничего не помогает… И никто не может… А без этого мне жизнь не в радость… Я… Мы так устроены… Это наказание… Это ужасно, ужасно!
 - Что с тобой? Что…
 - А ты не понял? Я… бесплодна! Я не могу рожать!

       27.

- Скоро будет смычка, - сказал Санти. – Ты должна быть готова.
Она не поняла, что он имел в виду. Все было по-прежнему - до тех пор, пока…

Павел выполнял свою работу, когда вдруг почувствовал вокруг себя какую-то перемену. Остановился, поднял голову. И понял, что оглушительный шум, сопровождающий их труд, исчез. Щит не работал! К ним, с серьезным и значительным лицом, направлялся Санти. Мальчики-мужчины застыли поодаль.
Альбина все это время стояла рядом с ним, не шелохнувшись. Подойдя, Санти обратился к ней:
- Альби, ты подумала? У тебя было время. Его здесь нет. Прежде чем ответить, тщательно взвесь все «за» и «против». Ты хочешь подняться наверх?
Изможденная, она стояла перед ним, опустив голову. Ее губы дрогнули; она словно хотела сказать что-то – и вдруг медленно скосила глаза на Павла.
Он, казалось, был ни жив, ни мертв. В лице – ни возмущения, ни гнева; лишь напряжение и безмолвная мольба. Он смотрел на нее, ожидая ее решения.
- Альби, его здесь нет, - повторил Санти. - Ты хочешь выбраться отсюда?
В его голосе – странно - промелькнуло какое-то колебание. И она, словно очнувшись, подняла на него глаза: в них стремительно проступала та же решимость.
 - Нет.
Павел схватился за голову.
 - Что ж…
Санти, сделав едва заметный знак мальчикам-мужчинам, отступил; братья словно растаяли в воздухе. Вероятно, где-то поблизости были ворота, но так или иначе спустя мгновение рядом с Павлом и Альбиной не осталось никого.
 - Что ты… Что ты…
Внезапно все покрыл какой-то грохот. Щит, словно повинуясь какой-то инерции, резко двинулся вперед, где-то за ним раздался взрыв; и в образовавшийся пролом – как будто прорвалась какая-то плотина, – хлынул огонь.
Какое-то время Павел, оцепенев, наблюдал за тем, как шквал огня, сметая все на своем пути, приближается к ним, потом что-то крикнул и бросился прочь.
Споткнулся, упал, обернулся… И вдруг кинулся обратно, рывком поднял Альбину, которая, опустившись на колени, завороженно смотрела на огонь, и потащил за собой.
Какое-нибудь ответвление, коридор… Но везде, везде – сплошная стена!
Огонь настигал их. Альбина, в очередной раз упав, из последних сил дернулась, пытаясь встать, и, плача, с жалким отчаянием глядя на него, замотала головой… Выругавшись, он подхватил ее на руки – но не пробежал и двух шагов.
С противоположной стороны тоннеля, оттуда, где он надеялся найти убежище, им навстречу стремительно, с жутким грохотом, катилась волна огня.
Он оглянулся. Снова посмотрел вперед. Опустил ее у стены. Закрывая ее своим телом.

       28.

- Алло, Наташ. Как у тебя дела? Отлично, спасибо. Слушай, я тут уеду ненадолго… Да, за свой счет, Караваева меня заменит. О`кей?
Майя, проводив взглядом Дениса Кремова, отошла от окна и, положив трубку, стала собираться.
Бросила в сумку кое-какие вещи. Взяла деньги, документы. И, уходя, окинула комнату долгим взглядом, словно видела ее в последний раз.

Денис Кремов, вернувшись домой, забылся тяжелым, долгим сном.

       29.

 - …?
 - Норма. Регенерация восемьдесят процентов.
Белый потолок. Лампы, как в операционной. Голоса. Где он?
Харон, Санти. И – пронизывающая, невыносимая боль. Он попытался пошевелиться и – вновь канул в забытье…

 - Можешь вставать. Все в порядке.
 - Что вы со мной… сделали?
 - Полечили. Ну, как? Давай поднимайся. Тебя ждет новая работа. Кровать не надо заправлять, с этим справятся без тебя.
 - Но…
 - Идем.
 - А … она? Где она?
 - Альби!

Она вошла.
То же лицо, та же одежда. Никаких следов! Она, в свою очередь, тоже во все глаза смотрела на него – напряженно-виновато… Однако Санти не дал им долго разглядывать друг друга, и жестом предложил следовать за собой.
Вышли к тоннелю, сели в поезд. Как только поезд тронулся, Санти несколько церемонно обратился к ним:
 - Альби, Павел. Сейчас вам придется исполнить одну обязанность, которую вы теперь будете исполнять регулярно. Вашему вниманию будет представлен человек, который, на наш взгляд, совершил непростительный проступок. Мы поговорим с ним - и вы поймете, о чем речь. Вам нужно будет осудить или оправдать его. Будьте справедливы.
Поезд притормозил на каком-то полустанке, и в вагоне оказались брат и высокий, полный человек восточной внешности. Брат, поприветствовав их, сел на лавку, вытащил откуда-то лист и ручку. Его спутник остался стоять.
Санти заговорил с незнакомцем – так, как будто знал его давно. Его собеседник отвечал с достоинством, не переставая, однако, с удивлением озираться; но вскоре стал нервно посмеиваться, несколько раз высказав предположение, что видит сон, и в конце концов, когда Павел потерял нить их разговора, засуетился: «Послушай, дорогой, договоримся…» В этот момент Санти повернулся к ним (брат, не отрываясь, строчил что-то на листе) и с той же церемонностью сказал:
 - Альби, Павел. Внимательно поглядите на этого человека. Вы услышали и увидели то, что было нужно. Итак, виновен ли он?
Павел посмотрел на Санти, на Альбину, на брата. Все молчали. Пожал плечами:
       - Да.
       - Нет, - Альбина, твердо сжав губы, глядела в сторону.
Павел изумленно поглядел на нее, потом на Санти.
- Ваши мнения разделились, поэтому мое будет решающим. Виновен. В Чечеру.

«Где вы?»
«Там же».
«Что-то изменилось?»
«Работа. Хотя работой это назвать язык не поворачивается. Теперь мы - что-то вроде присяжных. Просыпаемся и едем куда-нибудь – то на какой-то полустанок, то на станцию – там встречаемся с людьми, которых надо осудить или оправдать. Все они что-то совершили, конечно – кто-то по мелочи, а кто-то и по крупному. Глянем на человека, послушаем, как он говорит с Санти – и должны вынести вердикт».
«Что за люди?»
 «Разные. Обычные. Бывают важные. На днях был какой-то иностранец, я его где-то раньше видел».
«А что… потом?»
«С ними? Если оправдываем – то обратно наверх, а если осуждаем… Я не знаю, Крем. Санти говорит: «В Чечеру».
«Это подземная река».
«Крем, ты думаешь, мне это приятно? Да меня все это уже достало! И единственное, что тут можно сделать – быть справедливым, судить, как Санти говорит, сердцем – но я ведь понимаю, что ни я, ни она, не имеем на это права! А с другой стороны, я думаю – а что будет, если мы ошибемся? Мы тоже отправимся в Чечеру».
«Ты… в порядке?»
«Да… Знаешь, Крем, это хуже, чем раньше. Лучше уж работать в забое, чем трястись от страха!»
«А она?»
«А что она? У нее проблем меньше. По крайней мере, я так думаю. Она как раз ни в чем не сомневается. Тверда, как кремень. И откуда только силы? Хотя черт его знает, на основании чего она принимает решения. Мне кажется, просто наобум».
«Вы… общаетесь?»
«…»
«Вы…»
«Да… иногда. Я могу быть с тобой откровенным, Крем? Я ее… не понимаю. Раньше мы вообще не разговаривали, теперь хотя бы говорим иногда, но все равно… Ну да, я, конечно, сам виноват, злился на нее постоянно, и… она ведь все-таки женщина, что с нее возьмешь. У нас обоих эта новая работа отнимает столько сил, что когда возвращаемся, молчим. Или говорим о чем-нибудь несущественном. Я сам толком не пойму - чего я смущаюсь-то? Хотя… ладно».
«Она тебе доверяет?»
«Не уверен. Она как черный ящик. Не знаешь, чего от нее ждать. То молчит, слова не вытянешь, то начинает говорить и горячиться, то опять молчок. Ну, в общем, она рассказывает мне о том, что говорит ей Санти. Хотя он теперь и со мной иногда разговаривает».
«И?»
«И… Тут все сложно. Я еще сам не разобрался, но... В общем, здесь несколько уровней. И каждый движется от уровня к уровню. От физического труда – к интеллектуальному, от невежества – к знанию и т. д. Это слова Санти».
 «А конкретней? Этот процесс движения… от уровня к уровню… что он включает в себя?»
«Обучение, обмен знаниями и способностями. Каждый из братьев обладает феноменальными способностями в какой-либо области – они называют это качеством одаренности. Они развивают эти способности и – как я понял, на высших уровнях - обмениваются ими. Насколько я могу судить, они стремятся вывести что-то вроде новой расы. Людей, наиболее полно использующих человеческие возможности. И Метрополитен – это только плацдарм; очевидно, они еще не готовы».
«А… вы?»
«Мы – Призванные».
«…?»
«Призванные, Крем. Мужчина и женщина, обладающие Книгами Судеб. Так говорится в легенде. Видимо, в нас тоже что-то есть. Только я убей не понимаю, что. В ней – может быть, но не во мне точно. Это все, что я знаю о нас».
«Гм…»
«Да, еще он сказал, что мы, вероятно, рано или поздно окажемся в Раменках-Х».
«…?»
«Это подземный город. Они его так называют. Оказывается, они отвоевали его, как и многие другие объекты, у Комитета. Представляешь? И теперь действует что-то вроде пакта о ненападении, договора о дружбе и границах. Кстати, Санти сказал, что продление этого, как они его называют, Соглашения, будет основным вопросом следующего Собора».
«…»
«И еще, Крем… Я хотел тебе сказать… Здесь что-то со временем. Я не знаю точно, что именно, но, кажется, они умеют как-то управлять им. Ты мне веришь, Крем?»
«…»
«Крем?»
«Да… Помнишь… ты говорил… вы судили какого-то иностранца?»
«Да».
«Как он выглядел?»
«Ну… Среднего роста, белобрысый. С крупными чертами лица и носом таким…»
«Мясистым. И… оспины на щеках».
«Да, точно. Скандинав какой-то, судя по акценту».
«Так вот… Это Бьорн Сондерберг, шведский маркшейдер. Довольно известная фигура. Он… пропал без вести».
«И… и что? Крем, подожди… Куда ты, Крем?»

       30.

Денис Кремов пытался найти ее. Был в Баковке, в Библиотеке. Везде, где она, по его предположениям, могла быть. Но она как сквозь землю провалилась.
Тогда он, истощенный и какой-то остекленевший, отправился на «Октябрьскую».

       31.

 - Здравствуй, Майя. Ты понимаешь, почему ты здесь?
 - Да.
 - Тогда долгий разговор, безусловно, будет излишним. Сожалеешь ли ты о том, что сделала?
 - Нет.
Санти какое-то время пристально смотрел на нее, потом повернулся к брату, сказал ему что-то…
Павел глядел на нее с изумлением. В первый момент, он, увидев ее, испытал даже что-то вроде радости, но тут же, вспомнив, какие обстоятельства сопутствовали их знакомству, смутился. Альбина же была внешне бесстрастна.
- Отлично, - произнес Санти. – Тогда протокол будет коротким. Альби, Павел, - обратился он к ним. – Внимательно поглядите на эту девушку. Вы услышали и увидели то, что было нужно. Итак, виновна ли она?
Павел, недоумевая, поглядел на Санти. Вздохнул.
Опустил глаза. Поднял их на нее.
Она стояла, глядя на них со спокойным достоинством. В лице – ни смущения, ни страха… В чем она могла быть виновна?
Поглядела на него, улыбнулась…
 - Нет, - пробормотал он. – Нет.
       - Да.
Этого следовало ожидать! Не глядя на Альбину, он, морщась от досады и боли, повернулся к Санти, к брату:
- Подождите… Это несправедливо… это…
Санти усмехнулся:
       - Ваши мнения разделились… Виновна… В…
Брат, склонившись, как обычно, торопливо заполнял свой лист.

Он возвращался, потрясенный. Как только они вышли из поезда и устремились в коридор, он обогнал ее и заступил ей дорогу, глядя ей в лицо.
 - Зачем… ты сделала это? Она же была не виновата!
Глядя под ноги, она быстро обошла его.
- Нет, подожди, - он догнал ее, схватил за руку. – Нам надо поговорить. И… не только насчет этого. Вообще…
Вырвав руку, она остановилась. Обратила к нему бледное, искаженное лицо:
- Не виновата? Да, точно… Это я виновата! Во всем! Ты смотрел на нее, как… как на… - Она махнула рукой, не в силах подыскать слов. – Да, как же! Такая красавица! Вы все, все… одним миром мазаны! А как одета! А как ведет себя! Надо же, не испугалась! – Она всхлипнула. – Она только и делала, что на тебя смотрела. Ты с ней знаком? Это… это называется... судить сердцем? Тогда я тоже… тоже… А… а я не женщина! Я… я хожу в рванье, от меня плохо пахнет! Я вообще пустое место! Где она… сейчас? Иди к… ней, иди!
Она разрыдалась. Опустилась на корточки, закрыв лицо руками. Раскачивалась.
Павел попытался сказать что-то, но только сглотнул, бледнея.
Она резко встала, бросилась вперед. Он устремился за ней.
- Ты не права… Подожди…
Долетели до ее двери, она на ходу открыла ее, зло дернула на себя…
Павел подставил ногу, не давая ей войти.
- Пусти!
Ей все же удалось протиснуться внутрь, но силы были не равны: он вошел за ней. Молча.
Схватил ее за плечи.
На какое-то мгновенье они замерли – она, непримиримо, с ненавистью глядящая ему в глаза – и он, бледный и решительный, хмурящийся все больше.
- Оставь меня!
Она оттолкнула его, пытаясь вырваться.
 - ОСТАВЬ МЕНЯ!
Она извивалась, царапалась, пыталась даже укусить его, но он сгреб ее в охапку, прижал к себе…
И, так же исступленно и отчаянно, как сопротивлялась, – она отдалась ему.



       Часть 6

       Раменки-Х

       32.

- Альби, послушай меня. Теперь вы будете жить здесь. Вместе. Распоряжайтесь своим временем, как хотите. Я вас оставляю. До Собора.

       33.

- Топоров? Он в отпуске. А вы, собственно, по какому по… Что с вами? Эй, тут человеку плохо! Кто-нибудь, на помощь!

«Как… ты?»
«Ну… Если вкратце, все изменилось. Не в быте, а в… ощущении, что ли. Живем в такой же комнате, только вдвоем. Этот город – такие же коридоры с комнатами, только больше братьев и вообще… людей. Не работаем. Сидим дома или… гуляем. Это… странное чувство, Крем. Как будто что-то должно произойти. Санти сказал, что все решится на Соборе»
«А… она?»
«Она? Нормально».
«…»
«Я уверен, ее ребенок жив. По крайней мере, Санти этого не отрицает. И вообще, Крем…»
«А… легенда? Ты…»
«Да, я узнал кое-что... Но это не так важно, потому что… В общем, видимо, по легенде мы должны быть вместе. И жить вместе. Как мужчина и женщина. Понимаешь? Санти нам ничего не говорил, но по его виду понятно, что все идет, как надо».
«Я знаю, как тебе выбраться… Пусть она отдаст тебе Книгу, и…»
«Она предлагала уже. Но я… не хочу. Куда я пойду? У меня ведь никого нет. Как и у нее».
«…»
«Я уже не знаю, сколько мы здесь, Крем. Я запутался во времени».
«…»
«Послушай, что с тобой? Я у тебя еще в прошлый раз хотел спросить… Что с тобой? Не молчи, ответь – что? Не уходи!»
«…»

       34.

Харон явился, когда Павла не было дома – отчего-то необычно торжественный и странно строго одетый, с какими-то свертками.
       - Здравствуй, девочка. Это тебе.
 Она открыла свертки. Один, другой… Потом – самый маленький, третий.
В нем было платье.
Она подошла к зеркалу, приложила его к груди. Вытерла слезы. Обернулась.
Харон исчез.

Возвратившись и не найдя ее, Павел сел, словно ожидая чего-то. Долго ждать ему не пришлось – дверь открылась, и появился Санти.
 - Готов?
 - Куда… нужно идти? - Павел встал.
 Санти обошел его, остановился посреди комнаты.
 - Никуда.
 - Что, - губы Павла скривились в усмешке, - Собор будет прямо здесь?
 - Не будет, - Санти смотрел на него в упор. – Уже идет.

       35.

 - Куда мы?
Брат, лицо которого было закрыто капюшоном, вел ее за собой по коридору.
Из комнат один за другим выходили мальчики-мужчины, присоединяясь к ним, образуя живой поток.
 - Здесь недалеко.
Зашли в какую-то дверь. Полумрак. Огни. Огромное пространство. И – множество лиц, глядящих на нее.
 - Это Зал заседаний, - сказал брат и указал на помост, возвышающийся у дальней стены, на кресло, стоящее на нем. – Тебе туда.
Она села.
По рядам братьев прокатился ропот. Брат, сопровождающий ее, поднял руку.

       36.

- По легенде вы оба – мужчина и женщина, призванные стать родоначальниками нового человека. Вы оба – при условии осознания и выполнения собственного предназначения – новые Адам и Ева. Но ты отверг свое предназначение. Отверг еще тогда, в училище. Что, вспомнил?
Санти держал в руках его книгу. Павел молча смотрел на него.
 - Вспомни, как ты зачитывался воспоминаниями Суворова, трактатами Сунь-Цзы. Наверное, трудно их было достать в детдоме? Что это было? Так, шалости? И потом, когда ты обнаружил в себе ярость, когда выколол глаз этому Сакомко? И потом, позже, будучи курсантом, понял, что твое призвание - война. Смерть. Уничтожение. Понял, что призван совершить что-то ужасное. И – бежал. Испугался. Ты и сейчас боишься. Ведь так?
Павел молчал, глядя ему в глаза.
- Ты оказался недостойным легенды. В твоей Книге нет больше пустых страниц.
Санти протянул ему книгу. Но Павел не взял ее. Отвел взгляд, глядя куда-то сквозь Санти. И – улыбнулся.

       37.

- Альби, тебе необходимо было пройти через все это. Твоя воля должна была быть подвергнута испытаниям. Но теперь все позади. Осталось только выполнить то, о чем говорит легенда. Твой ребенок жив. И он здесь. Тебе осталось только сделать еще один, последний выбор.
Ее провожатый откинул капюшон. Блеснули седые пряди.
- Санти…
- Мое имя Ментор. Ты должна выбрать, Альби. Выбрать между ребенком и мужчиной.
 - Выбор! – крикнул кто-то из братьев. Зал огласился ревом: - Выбор! Выбор!
Она встала, шатаясь. Ее губы дрожали. Внезапно лицо ее исказилось, колени подогнулись… Падая, она схватилась за живот.



       Часть 7

       Архивы


       38.

       Совершенно секретно
       5-е управление, 4-й отдел

       Выписка из л/д
       Кремов Д. А., 197… г. р., капитан, 4 отдел 15 Управления СБ.

«…был направлен в наш центр в связи с черепно-мозговой травмой, полученной в результате взрыва. В связи с обнаруженными псих. отклонениями, прошел курс интенсивной психотерапии. Выражал уверенность, что проект «Метрополитен», которым он занимался, был призван ликвидировать угрозу со стороны высших существ, захвативших подземные объекты (Дети); ключ к их могуществу, по словам Д. К., был заключен в легенде о Призванных, представляющей собой миф о борьбе Земли и Неба, мужского и женского начал. Вынуждены признать, что назначенные меры не дали сколько-нибудь значительного эффекта – очевидно, в связи с ухудшением общего состояния и угасания ментальных функций, которые, несмотря на лечение, продолжались. Д. К. отказался от лечения в стационаре и продолжил его амбулаторно, - как уникальный специалист, он не прерывал своей деятельности. Во время лечения Д. К. вел себя дисциплинированно, хотя и несколько возбужденно, напоминая врачам о своей «особой миссии». В целом наша лаборатория продолжает настаивать на том, что, какой бы ни была ценность кадров, их использование в операциях, в случае наличия у них патологических отклонений, исключена.
Записи бесед с Д. К., его материалы о проекте, а также история болезни и результаты вскрытия – прилагаются.

       С уважением,
       члены РАН, проф.
       Сомов И. О.,
       Аленина С. И.
       Гинзбург Т. А.»

       Совершенно секретно
       15-е управление
       Исх: 273/22
       Вх: 341/11

       Приказ

Настоящим приказываю прекратить всякую деятельность по проекту «Метрополитен». Информация, подготовленная для СМИ, должна появиться в них 23.04.200… Ответственным за исполнение назначаю ген. Руденко К. Ф.. Об исполнении доложить.

       Директор ФСБ
       В. П.


       Срочно в номер!

Сегодня, в 03.56, на путях станции «Боровицкая» был найден мертвым Павел Д., 19… г. р., сотрудник ООО «Энерготранс». Всем, кто обладает какой-либо информацией об этом лице, просьба позвонить по телефону редакции.

       «Вечерняя Москва»
       


       Поздравляем!

Вчера, в 23.12 у нашей сотрудницы, редактора отдела эзотерики Альбины К. родился ребенок. Мальчик. Вес 3500, рост 53. С рождением сына тебя, Альбина!

       «Скандалы и Сенсации»


       К о н е ц