ВСЕ УШЛИ НА ФРОНТ
Эту песню я пел на последнем экзамене. По мастерству актера. Попеременно глядя то в глаза Ирине Матвеевне Шарымовой - будущему педагогу по сценической речи, то в глаза Папане - будущему мастеру курса. Потому что так и не удосужился выучить к поступлению ни одной басни. И первые два тура проскочил. Без басни. Сразу после прозаического отрывка на голубом глазу спрашивая комиссию: «А можно перед басней немножечко вам попеть»? И пел. Владимира Семеновича Высоцкого. Иногда «разбавляя» его Вертинским, Окуджавой или Шпаликовым. Пел и «проскакивал» на следующий тур-экзамен. «Проскакивал» до самого последнего, третьего, решающего тура. На котором Папаня после очередного исполнения моего «абитурского» песенного репертуара вспомнил, что басни в моем исполнении комиссия до сих пор так и не услышала. И я понял, что будущее моё актерство вкупе со всесоюзной, а может и мировой славой накрылось медным дырявым тазом. Поскольку в абитуриентской памятке всех театральных вузов черным по белому писали, пишут и будут писать: «На прослушивании абитуриент обязан прочитать комиссии прозаический отрывок, стихотворение и басню».
Пауза упавшая на маленький репзальчик длилась эру или даже две. При этом комиссия во главе с Папаней была уверена, что абитуриент, стоящей перед ней и воткнувший глаза в пол «заряжается» на исполнение басни. Но абитуриент не «заряжался» на басню, а, перекатывая кадычок, в отчаянии прощался с будущей лучшей жизнью. Представляя себе возвращение к трудовым будням в должности старшего экономиста Госкомстата РСФСР. Куда три года назад был распределен после окончания престижного экономического ВУЗа. И когда я вновь увидел себя сидящим за столом заваленным месячными, квартальными и годовыми отчетами… Короче - признаваться в этом, безусловно, стыдно, но – на паркет репзальчика упали две или три слезинки. После чего вместо первых строк ожидаемой комиссией басни из гортани старшего экономиста сипло и безнадежно выдавилось:
- А можно еще песню? Последнюю… А потом – сразу басню.
И не дожидаясь ответа, я запел. Владимира. Семеновича.
Нынче все срока закончены,
А у лагерных ворот,
Что крест-накрест заколочены
Надпись – «Все ушли на фронт»…
Почему в ту секунду именно эту песню высекла память в моем мозгу? Не знаю. Но факт, что высекла именно эту. Из пары сотен песен ВВ, что знал я наизусть. И спел я её так будто не зекам, а мне, вот прямо сейчас предстояло уйти в окопную фронтовую неизвестность. И вмерзнуть в траншею, срезанным автоматной очередью или нашпигованным снарядными осколками. Потому что лучше смерть, чем возвращение в Госкомстат к отчетам о выполнении плана по реализации продукции из всех семидесяти двух областей и автономных республик родной Российской Федерации.
…Ну, а мы – всё оправдали мы,
Наградили нас потом:
Кто живые – тех медалями,
А кто мертвые – крестом….
Крестом – это меня. За Родину, за Сталина и за то, что, мудило, не удосожился выучить басню...
- Ну, басни, ты, маргинал, не знаешь. - спустя секунды тишины после финального куплета подвел итог Папаня – Но психофизика-то у дебила подвижная, а?
И весело оглядел всех членов комиссии. И члены комиссии торопливо закивали своими педагогическими головами. А кто-то даже сказал:
- Очень, очень даже подвижная.
И Папаня меня взял. К себе на курс. И первые два года учебы, увидев меня на сцене в очередном этюде или драматическом отрывке с гитарой руках, начинал орать на весь институт:
- Уберите, ****ь! Уберите от меня этого таганского урода!
И орал, надо сказать, по делу. Будучи в свои студенческие времена любимым учеником великого Гоги Товстоногова - основателя собственной театральной системы, родившейся в свою очередь из системы чуть более великого Станиславского Ка эС. Короче - Товстоногов развил Станиславского, Папаня развивал Товстоногова, а я с гитарешкой в руках убивал всё, что развили и развивали Гога с Папаней. При этом совершенно искренне недоумевая, кому нужны «чувство жизненной правды и способность к импровизации в заданных предлагаемых обстоятельствах» если с подмостков никто не поет под гитару Высоцкого или на худой конец Шпаликова с Вертинским. Тем более, что на отрывок из любой пьесы, от Шекспира до Петрушевской, песни Владимира Семеновича, на мой взгляд, ложились просто изумительно. И не просто ложились, а делали звучание того же Шекспира, Розова или Арбузова объемней но, главное, современней. И, в конце концов, есть же «Таганка», где Юрий Петрович Любимов давно уже проглядел все глаза в ожидании такого актера, как я. И есть сам я, поступивший в театральный лишь затем, чтобы получить диплом и органично влиться в прославленную «таганскую» труппу. Влиться и сразу же быть введенным смахнувшим слезу умиления Любимовым во все спектакли театра - от «Владимира Высоцкого» до «Десяти дней…». В других же театральных коллективах я свое будущее просто не видел. А точнее - видеть не желал. О чем во время очередной полемики с Папаней пафосно ему и поведал.
- И вообще, я вас, не понимаю Вячеслав Иванович! Что вы от меня хотите?! Я же не только пою, но еще и текст говорю! Да - пусть иногда не наизусть! Но смысла его не искажаю!
- Вот именно, что «говоришь»! А на сцене, питекантроп, надо жить! То есть - органично существовать! Ты же, мозгомот, свою бездарность и неспособность к органичному существованию уже два года прячешь за гитарку с Высоцким!...
Бедный Папаня… Сколько же таблеток нитроглицерина он высосал, пока не привел в чувство бывшего старшего экономиста с подвижной психофизикой и гитарными струнами вместо мозговых извилин. Но привёл. И довёл до выпускного курса. На свою беду. Даже не предполагая в какое грядущее предлагаемое обстоятельство загремит по моей вине 9 мая 1995-ого года. В день пятидесятилетия Великой Победы…
Ежегодные праздничные концерты для ветеранов войны ректор института считал прерогативой только выпускных курсов. Несокрушимо полагая, что хоть концерт это и не спектакль, но, тем не менее, мероприятие, участники которого не имеют права и на миллиметр уронить творческую планку вверенного ему учебного заведения, которую в течение почти целого века устанавливали на недосягаемую высоту лучшие представители отечественного театра. И полагаться в этом деле можно лишь на тех, кто прошел актерский студенческий путь, если не до самого финиша, то хотя бы до первых прогонов на публику своих дипломных спектаклей. Да и то полагаться не до конца. Почему каждый год 8 мая ректор лично отсматривал генеральную репетицию концерта для ветеранов Великой Отечественной...
До Дня 50-летия Победы оставалась неделя. Папаня лежал в госпитале Бурденко с сердечным приступом, полученным после первого публичного прогона нашего дипломного спектакля «Женитьба». Его ассистент Володя Дворман безвылазно сдавал худсовету своего театра свою первую самостоятельную постановку. Ирина Матвеевна Шарымова в составе делегации союза театральных деятелей обменивалась опытом преподавания сценической речи в творческих ВУЗах Индонезии и Таиланда. А мы - временно бесхозные студенты Папаниного курса, наглухо запершись в репзале нашей мастерской, пропивали кожаную куртку Эдика Колбанова. Фирмы «Пилот». Запарив её на вещевом рынке в «Луже» за несусветные по тем временам бабки. И там же, в «Луже», на все вырученные бабки сразу купив у оптовиков пятьдесят ящиков тёмного чешского пива…
Бледный, но энергичный Папаня появился в институте седьмого утром.
- Значит так. Концерт будет. Где - пока не знаю. Что-то писать и придумывать времени нет. Но нам повезло. Я вчера выписал все отрывки, которые мы за четыре года показывали кафедре на экзаменах. Семь из них – то, что нам нужно. Итак, внимание, уроды: первый отрывок – «В списках не значился», Пьянков, Сурова; второй - «Традиционный сбор», Шутов, Тормышева, Колбанов, Баштовой; третий – «Живые и мертвые», Евтушок, Шумилов, Шумилова, Багаев…
С выражением спокойствия на лице Папаня перечислил все отрывки из пьес и тех, кто в них занят. И посмотрел на меня. И сказал:
- А ты, маргинал, будешь ведущим. Схема такая - поешь военную песню…
- Высоцкого?!
- Ну, а кого же? Значит - поешь песню, объявляешь пьесу, отрывок из которой играется, исполнителей и уходишь. Отрывок заканчивается, снова выходишь, поешь, объявляешь, уходишь. Открою и закрою концерт сам. Завтра утром прогон, после обеда сдаемся ректору.
- А текст?! - взорвала наступившую тишину Жанка Евтушок - Вячеслав Иванович, мы же Розова полтора года назад играли! Лично я уже ничего не помню!
- А кто не помнит текст - бегом в библиотеку. И чтобы к прогону - всё отскакивало от зубов. Того, кто хоть раз запнется, сразу представляю на отчисление. Всё. Я в больницу на процедуры. Прогон в восемь ноль-ноль. Ответственные за реквизит Тормышева и Шумилова.
И было утро. И был прогон. И от того, что все были на взводе - прогон хороший. Правда со мной вышла неувязочка. После первого отрывка я вылез на сцену с гитарой в руках, чтобы спеть Владимира Семеновича, но Папаня с подмостков меня согнал.
- Маргинал, с тобой всё ясно. Споешь - не сомневаюсь. А сейчас только время отнимешь. Бери вон лучше бумажку и записывай что за чем.
И я на Папаню сначала обиделся. А потом - наоборот. Поскольку понял, что он просто верит в меня. В меня плюс поэзию Владимира Семеновича. И взял бумажку. И стал записывать что за чем. И на сдаче концерта у ректора объявлял это самое «что за чем». Правда, по просьбе Папани тоже не пел. Чтобы не затягивать сдачу. Поскольку Папане к четырем по полудни нужно было успеть на последнюю процедуру в госпиталь Бурденко.
- Ну что, маргинал, бенефис у тебя сегодня!
Расположившийся на заднем сидении «Икаруса» Папаня обмахнулся своим беретом как веером и откинул голову на спинку.
- Да какой бенефис, шесть песен всего… - ответил я и раз, наверное, в пятый покосился на водителя - солдатика-срочника с малиновыми погонами на кителе. Каждый погон пускал по кабине солнечных зайчиков. Посредством двух золотистых буковок «В».
- А куда мы едем, Вячеслав Иванович? - спросил Папаню, сидящий рядом со мной Шутов - В воинскую часть что-ли?
- В пансионат для ветеранов.
- А чего «вэвэшник» за рулем? - не унимался Шутов. - Мы когда в восемьдесят седьмом на дембель ехали двоих таких в Ижевске отоварили. А зеки бывшие, говорят, их, вообще из поездов выбрасывают.
- Ты лучше текст про себя повторяй, маргинал. - Папаня окинул взглядом сидящих в автобусе, выпрямился - Так, дебилы, внимание! После концерта нас пригласили принять участие в застолье. Того, кто напьется, как Баштовой и Пьянков после генеральной, сразу представляю на отчисление! И вместо диплома - справка! Меня все услышали?!
- Все-е-е… - вразнобой и уныло прогунявили полтора десятка без пяти минут артистов драматического театра и кино.
А тем временем автобус въехал через ворота на территорию, действительно напоминающую то ли пансионат, то ли дом отдыха. Покрутился по аллейкам. И затормозил у бокового входа в трехэтажное белокирпичное здание.
После вступительного слова Папани я вышел на сцену и, встав перед микрофоном, понял, что горло у меня чуток подсохло. И подсохло от того, что зал был полон. Полон ветеранов. Ветеранов Великой Отечественной. Таких же, как мой дедушка по маминой линии, дядя Эдик и дядя Боря. Которые до пятидесятилетия Победы не дожили. А эти дожили. И дай им Бог дожить до всех последующих круглых и не круглых победных дат. Так я подумал тогда. И, прокашлявшись, объявил:
- Владимир Высоцкий. «Песня о земле».
И запел… А когда закончил услышал аплодисменты. Самые настоящие аплодисменты. Первые в жизни. И отмокшее было горло вновь подсохло. Потому что вместе с аплодисментами полумрак зала наполнился легким звоном. Наград. Орденов и медалей. Заколыхавшихся на пиджаках и мундирах. В такт движению ветеранских ладоней…
После каждой новой песни и последующего сыгранного отрывка аплодисменты зала становились всё громче и слаженней. Нас приняли. И не кто-нибудь, а те, кто вертели назад от самой границы нашу планету, чтобы солнце взошло на Востоке. И в перерывах между песнями, пока мои однокурсники играли на сцене я, стоя за кулисами, выкуривал по три сигареты подряд. А рядом, в портале, сидел на стульчике довольный Папаня. И, глядя на меня, улыбаясь, вполголоса острил на тему «Маргинал дождался бенефиса». Мне же после каждой исполненной песни Владимира Семеновича просто хотелось его обнять. За фразу про подвижную психофизику. Четырехлетней давности. Подарившую мне сегодняшний день... И вот этот сегодняшний мой последний выход на сцену.
- Владимир Высоцкий. «Все ушли на фронт».
Эту песню я пел на последнем экзамене. По мастерству актера. Попеременно глядя то в глаза Ирине Матвеевне Шарымовой - будущему педагогу по сценической речи, то в глаза Папане - будущему мастеру курса. Потому что так и не удосужился выучить к поступлению ни одной басни. И пел так, что меня приняли в театральный без всякой басни. Но сегодня… Сегодня я пел её, эту песню, еще лучше. Глядя в полумрак беззвучного зала. Где сидели не дожившие до славной годовщины дедушка Ефим, дядя Боря, дядя Эдик, погибший на Курской дуге в сорок третьем папин папа дедушка Исай и бабушкин брат Арнольд, убитый 9-ого мая сорок пятого в двух кварталах от рейхстага двенадцатилетним пацаном из гитлерюгенде…
… А у начальника Березкина
Ох, и гонор, ох, и понт,
И душа – крест на крест досками,
Но и он пошел на фронт…
А надо было сразу в тыл его,
Только с нами был он смел,
Высшей мерой наградил его
Трибунал за самострел…
Ну, а мы, всё оправдали мы,
Наградили нас потом:
Кто живые – тех медалями,
А кто мертвые – крестом…
И другие заключенные
Пусть читают у ворот
Нашу память застекленную
Надпись – «Все ушли на фронт».
Последнюю строчку я повторил трижды. Как на всех записях это делал Владимир Семенович. И поклонился залу. Очень-очень низко. Чтобы разогнуться к началу прощальных аплодисментов. Которых почему-то не было. Секунду, две, три. И согнутый в одну погибель я гордо помыслил - крутовато зальчик зацепил. Четыре, пять, шесть. И, как потом выяснилось, не ошибся. Семь, восемь, девять. Тишину разорвали три одиночных выстрела. До боли знакомых за четыре года. Это Папаня одну за другой с треском выдавил из упаковки три таблетки нитроглицерина. Десять, одиннадцать.
- Жалко, что пенсия, ептыть. Я бы этого сучонка за полминуты в пылюгу лагерную подрастер.
Голос донесся из зала. Всё в той же полной безаплодисментной тишине. И я, наконец, разогнулся.
- Ну чего стоишь, придурь? Пошел на ***, сыроежка подбарачная.
И этот голос был тоже из зала.
- Ты уйдешь со сцены, дебил?
А этот голос был уже из-за кулис. Папанин. Долетевший до меня сдавленным шепотом. Но очень разборчиво. И, разгоняя свободной от гитары рукой поплывшие перед глазами оранжевые овальчики, я пошел в кулису.
В портале Папаня на стульчике уже не сидел, а полулежал. Мимо меня пробежали на сцену Светка Котелевец и Машка Романова. Чтобы завершить концерт отрывком из пьесы «Вдовий пароход».
- Козел. Всех объявил, а нас не объявил. - успела на бегу швырнуть мне в спину Машка. «А ведь и вправду забыл, в натуре» - подумалось откуда-то очень издалека. Совсем же близко передо мной полулежал на стульчике Папаня. И грыз свои таблетки. А когда догрыз, прохрипел, расставляя какие-то странные паузы:
- Убил, маргинал…Убил… Вертухаям… Вертухаям и такое…
- Каким вертухаям? Какое «такое»?
Но ответить мне Папаня не успел. У портала из ниоткуда появился пышногрудый майор с красным подбородком и такого же цвета петлицами на кителе. Глядя куда-то поверх моей головы, он расстрельно выцедил:
- Со мной.
И не дождавшись моего вопроса «куда», развернулся. И зашагал по коридору в сторону выхода. И я послушно-оглушенно пошел за майором. И вышел вместе с ним на улицу. И дошел вслед за ним, до автобуса. Того самого, что вез нас на концерт от института.
- Березкин!
Из кабины высунулась голова водилы-солдатика.
- Я!
- Вот этого… - майор кивнул стриженым затылком в мою сторону – До кольцевой. Там выбросишь и сразу назад.
Березкин. Как в песне. Только не начальник, а водила. Всё. Пока автобус нарезал по аллейкам, больше ни одной мысли в голове моей не случилось. До той самой секунды пока при выезде автобуса за ворота взор мой оцепенело не чирканул по застекленной табличке. Той, что была укреплена на кирпичной стенке справа от ворот.
ГУИТУ МВД РФ
БАЗА ОТДЫХА «РОДНИЧОК»
ДОМ ВЕТЕРАНОВ
ПРОФИЛАКТОРИЙ
А у водителя Березкина душа крест на крест досками оказалась не забита.
- Слышь, артист!... Але, артист!
(«гуиту…гуиту…гуиту…главное управление…интенсификации…турбулентности»)
- Что?
- Я спрашиваю – проживаешь где?
- В Москве.
- Ну это ясный перец. А где в Москве-то?
- На «Юго-Западной».
- Так это, если мы на кольцо выскочим, а потом сторону Варшавки - километров с десять. Так?
- Наверное.
- Ну я тебя туда и заброшу. Один хер разворачиваться.
- А майор не вставит?
- Да пошел он. У меня уже дембель тикает, а до июня по любому не откинусь. Потому что водилу с учебки на замену всё одно раньше не подгонят.
(«главное управление…искоренения…трудящихся…Украины»)
- Плохо.
- Да это не плохо, артист. Это полная жопа. Кореша с кем отчаливал все дома уже хань трескают да шмар натягивают. Я то брянский сам. У нас шмары знаешь какие? Не знаешь. А ты спроси - какие? Ну спроси.
- Какие?
- Лучшие. Потому что триппера днем с огнем не сыщещь. А здесь у вас… Отжарил одну в увольнении и будьте-нате болт в томате. Две недели со сральником обколотым ходил. Веселуха?
- Веселуха.
(«главное управление…исследования…таджикской…урологии»)
- Слышь, артист - а тебя, кстати, за что дисквалифицировали? Махнул сто грамм и кина не получилось? Так?
- Так.
- А с виду не бухой вроде.
- Березкин, а что такое ГУИТУ?
- Главное управление исправительно-трудовых учреждений.* Короче контора мусорская по зонам основная.
- ГУЛАГ что-ли?
- Точно. Раньше так называлось. Когда мудозвоны эти там вертухаями подъедались.
- Какие мудозвоны?
- Так те которым вы концерт давали. В рот мне бляха… Нашли кого поздравлять. Из них воевало-то штук семь на всю богодельню. Так и те в заградотрядах. Слыхал про такие?
- Слыхал. А ты откуда всё это знаешь?
- Артист! Я в колумбарии этом полтора года ремень тяну! А они как разбухаются в пенсию сами к тебе лезут. Типа жизненным опытом поделиться. А мне чего - наливают, я и слушаю. Слушать оно никогда не в падлу. Так?
- Так… И чего - каждый год их кто-нибудь поздравляет?
- Я ж тебе и говорю - непонятка сегодня какая-то. Они обычно разгуляй в день милиции и в день чекиста мастырят. А чтоб насчет Дня Победы - сегодня первый раз. Может указ какой вышел, что им теперь и это дело отмечать положено. А может сами от обидки взгоношились - типа ордена с медальками есть, а такой праздник мимо них. Вот и попросили вас выписать. Ну Голубович, майор, который, начпрофилактория, через главк их, видать, и уважил.
- Нормально…
- А вы чего - губенки раскатали, что, типа, к геройским дедушкам-панфиловцам на стопарь приехали?! Так?
- Так…
«Ложка дегтя». Так была озаглавлена заметка в газете «На страже правопорядка», приложенная к письму на имя ректора из управления общественных связей МВД. После чего состоялось заседание кафедры.
Итогом заседания были объявленный мне строгий выговор за срыв праздничного концерта, посвященного 50-летию Победы и «задвижка» Папаниного представления на звание народного артиста России.
А через два дня мы играли премьеру дипломного спектакля. И все кроме меня получили по мастерству актера пятерки. Мне же комиссия выставила четверку.
На банкете, после вручения дипломов, мы с Папаней не перемолвились ни единым словом.
Спустя же полтора года Папаня вдруг мне позвонил. И пригласил отметить «народного», которого всё ж таки получил. Пригласил единственного из всего нашего курса. И после третьей предложил поступать к нему на режиссерский курс, который он будет набирать параллельно с актерским. Но я к тому времени уже заканчивал ВГИК и с театром завязал окончательно и бесповоротно.
Иногда и по сей день, по старой памяти, я забредаю в институт. Чтобы выпить с Володей Дворманом пива или чего покрепче. Он по прежнему работает ассистентом у Папани. И вместе с Папаней раз в четыре года набирает новых «маргиналов», «уродов», «мозгомотов» и «дебилов». И мастерская Папани пользуется у театральной абитуры огромной популярностью. Потому что и абитура и те кому посчастливилось учиться у Папани знают, что лучшего педагога по актерскому мастерству нет ни в одном театральном ВУЗе страны. Правда, по слухам, где-то со второй половины девяностых образовался в Папаининой голове небольшой пунктик. Да даже не пунктик, а так, маленькая галочка, совсем, можно сказать, крохотная - поступающих пришедших на экзамен с гитарой он отсеивает в первую очередь. Даже если они читают наизусть не только стихотворение и прозаический отрывок, но и басню.
И еще. Чуть не забыл. Папаню и песни Владимира Семеновича я люблю до сих пор. Одинаково. А вот Юрия Петровича Любимова чуть меньше. Потому что после показа он меня в свой театр не взял. И я даже догадываюсь почему. Почему… Просто потому, что не спел я на этом показе песню «Все ушли на фронт». Которая из всех песен Высоцкого получалась у меня лучше всего. А вот почему не спел - до сих пор понять не могу. Как не понимаю - спел бы я эту песню тогда, 9 мая 1995-ого года, зная кто сидит в зале. Лет восемь назад казалось, что спел бы. А сегодня - что нет…
* ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений) – ныне ГУИН (Главное управление исполнения наказаний), с 1999-ого года находится в ведомственном подчинении Министерства юстиции РФ.